Ковенантское движение

Запрос «Ковенантер» перенаправляется сюда; Для статьи о танке см. Ковенантер (танк).

Ковенантеры (англ. Covenanters) — сторонники «Национального ковенанта» 1638 года, манифеста шотландского национального движения в защиту пресвитерианской церкви. Движение ковенантеров быстро приобрело общешотландский характер, а в политическом отношении стало носителем идеи ограничения королевской власти. Ковенантеры являлись правящей партией в Шотландии в период 1639—1652 годов и противостояли роялистам. Позднее радикальная часть ковенантеров сотрудничала с режимом Оливера Кромвеля (1652—1660), а во времена Реставрации (1660—1688) ковенантеры находились в оппозиции правительству и жестоко страдали от преследований.

Возникновение ковенантского движения

В результате политики короля Карла I по внедрению в пресвитерианское богослужение англиканских обрядов и усилению власти епископов в 1637 г. в Шотландии вспыхнуло восстание. 23 февраля 1638 г. лидеры дворянской оппозиции подписали Национальный Ковенант, призывающий к объединению шотландцев для защиты религии и прав народа. Идеи Ковенанта оказались широко востребованными в Шотландии. По всей стране представители различных слоев общества — аристократы, дворяне, священники и горожане — выступали в поддержку Ковенанта и обязывались предпринять все меры для защиты пресвитерианства. Практически вся Шотландия объединилась под знаменами Ковенанта. Лишь в Абердиншире, находящимся под сильным влиянием консервативного роялиста маркиза Хантли, ковенантеры оказались в меньшинстве.

В ноябре 1638 г. в Глазго была созвана генеральная ассамблея шотландской церкви. Благодаря тому, что в соответствии с пресвитерианскими канонами делегатами от пресвитерий могли быть светские лица, чем активно воспользовались ковенантеры, подавляющее большинство избранных депутатов оказалось сторонниками Ковенанта. Ассамблея приняла решение об отмене введенных Карлом I обрядов, «Пяти пертских статей», высокой комиссии и ликвидации епископата. Это означало разрыв с королём и начало войны. (Подробнее см. «Епископские войны»).

Благодаря сплочению шотландской нации и энергичным действиям лидеров ковенантеров — Монтроза, Аргайла и Александра Лесли — все попытки Карла I подавить восстание в Шотландии силовым путём не увенчались успехом. В 1639 г. король был вынужден согласиться на созыв шотландского парламента, который утвердил решения генеральных ассамблей о ликвидации епископата и отмене изменений в богослужение. После разгрома королевских войск в битве при Ньюберне и оккупацией шотландской армией североанглийских графств, ковенантеры приступили к закреплению своих достижений. В 1640 г. без санкции короля собрался парламент, который фактически узурпировал власть в стране. Из парламента были исключены представители духовенства, ликвидирован комитет статей, а Ковенант был объявлен обязательным к подписанию для всех граждан страны. Король Карл I в условиях начала в Англии революции был вынужден подтвердить решения шотландского парламента.

Правление ковенантеров

Раскол ковенантского движения

После упразднения епископата и ликвидации угрозы для пресвитерианской церкви со стороны короля, цели, поставленные «Национальным Ковенантом», были достигнуты. Однако значительная часть ковенантеров стремилась к углублению конституционных реформ и дальнейшему ограничению королевской власти. Начавшая в Англии революция была с одобрением воспринята радикальной частью пресвитериан, тогда как более умеренные ковенантеры не желали движения Шотландии по английскому пути.

Уже в 1639 г. шотландский парламент постановил, что Ковенант обязателен к подписанию для всех граждан страны, что резко противоречило духу свободы, заложенному в этом манифесте. На парламенте 1639 г. впервые четко проявились противоречия между двумя направлениями ковенантского движения: Монтроз и Гамильтон, настаивавшие на предоставлении королю права назначить своих представителей в Комитет Статей, потерпели поражение от радикалов во главе с Аргайлом, которые выдвинули идею равного представительства всех сословий в комитете. Дальнейшее ограничение прав короля произошло в 1640 г., когда собравшийся без королевской санкции парламент принял решение об исключении из своего состава духовенства и упразднении Комитета Статей. Кроме того, по примеру Англии, был утвержден «Трёхгодичный акт», в соответствии с которым парламент должен был собираться не реже одного раза в течение трех лет, причем король больше не мог его отсрочить или распустить. Осенью 1641 г. Карл I подтвердил принцип ответственности высших должностных лиц страны перед парламентом. Таким образом к 1641 г. Шотландия превратилась в парламентарную монархию.

Помимо конституционных вопросов расколу ковенантеров способствовал рост антагонизма между его лидерами. Стоявшие у истоков ковенантского движения граф Роутс, лорд Балмерино, граф Монтроз и другие, постепенно отошли на второй план. Одним из лидеров ковенантеров стал граф Аргайл, один из крупнейших баронов Шотландии, склонявшийся к ультра-протестантизму и всегда готовый использовать движение в личных целях. Так, пользуясь полномочиями комиссара ковенантеров, Аргайл подчинил своей власти горские кланы Лохабера и Баденоха и пытался получить пост наместника всей северной Шотландии. Оппозиция Аргайлу складывалась вокруг Роутса и Монтроза, которые все более склонялись к примирению с королём и завершению революционных преобразований. После смерти в августе 1641 г. Роутса влияние Аргайла резко усилилось, на его сторону перешли Гамильтон и Ланарк.

Осенью 1641 г. состоялся визит Карла I в Шотландию. Сколь-либо существенного укрепления роялисткой партии за время его пребывания в Шотландии не произошло, хотя король активно вел переговоры с умеренными ковенантерами и широко раздавал королевские милости (Лаудон был назначен канцлером, Аргайл — казначеем, Лесли получил титул графа Ливена, Джонстон — лорда Уорристона). Тем временем, начавшаяся в Англии гражданская война между сторонниками короля и парламента поставила перед Шотландией проблему выбора союзника. Первоначально Гамильтону удавалось удерживать шотландцев от вступления в войну на стороне парламента, однако активная деятельность парламентских комиссаров, предлагавших за военную поддержку осуществление в Англии пресвитерианских преобразований, начинала приносить свои плоды. В 1642 г. шотландский экспедиционный корпус был отправлен в Ирландию для защиты протестантских колонистов от восставших ирландских католиков. Весной 1643 г. Лаудон и Хендерсон на переговорах с королём заявили о готовности Шотландии вступить в войну на стороне английского парламента, если Карл I не обеспечит принятие Англией пресвитерианской религии.

17 августа 1643 г. Хендерсон опубликовал свои предложения об англо-шотландском союзе под названием «Торжественная лига и Ковенант». Этот документ предполагал реформирование церквей Англии и Ирландии в пресвитерианском духе и последующее объединение церковных организаций всех трех британских королевств, сохранение прав и привилегий парламентов и военный союз Англии и Шотландии. 25 сентября 1643 г. «Торжественная лига и Ковенант» были утверждены английским парламентом, а вскоре создан «Комитет обоих королевств» для координации пресвитерианских реформ и военного сотрудничества Англии и Шотландии. В Вестминстере начала работу ассамблея богословов, которая разработала пресвитерианский символ веры. В то же время шотландская армия под командованием графа Ливена вступила в Англию и соединилась с войсками английского парламента. Эта интервенция ознаменовала окончательный раскол между умеренными и радикальными ковенантерами и начало гражданской войны в Шотландии.

Гражданская война

Переход части умеренных ковенантеров во главе с маркизом Монтрозом на сторону короля позволил роялистам в 1644 г. возобновить военные действия против парламента Шотландии. Правда, восстание Хантли в Абердиншире и вторжение небольшой англо-шотландской армии Монтроза в южные регионы страны весной 1644 г. провалились. Тем временем ковенантская армия графа Ливена в Англии наголову разгромила короля в сражении при Марстон-Муре. В начале июля в Арднамурхане высадились около 1600 солдат, набранных роялистами в Ирландии, под командованием Аласдера «Макколлы» Макдональда. Это войско состояло из шотландских горцев, эмигрировавших в Ирландию под напором клана Кэмпбеллов, и ирландских католиков. В августе 1644 г. армия Макколлы соединилась с отрядами Монтроза и под руководством последнего одержала победу над войсками ковенантеров в битве при Типпермуре 1 сентября 1644 г. Вскоре перед роялистами капитулировал Перт и Абердин. Затем армия Монтроза направилась в Аргайл, где начала разорять земли Кэмпбеллов. Наступление ковенантеров заставило роялистов отступить на север, однако 2 февраля 1645 г., совершив беспецедентный бросок через горы, Монтроз наголову разгромил армию парламента в битве при Инверлохи.

После победы при Инверлохи на сторону роялистов перешли кланы Макензи и Гордон, причём последние предоставили в распоряжение Монтроза недостающую ему кавалерию. Это позволило роялистам весной-летом 1645 г. совершить триумфальный поход по северо-восточной Шотландии, одержав серию побед над численно превосходящим противником (битвы при Олдерне и Алфорде). Наконец, 15 августа 1645 г. Монтроз разгромил последнюю оставшуюся в Шотландии армию ковенантеров в сражении при Килсайте. Роялисты вошли в Глазго и объявили о созыве нового парламента страны.

Однако Монтрозу не удалось добиться значительной поддержки своих действий у населения страны. Гордоны, недовольные оттеснением их лидера, маркиза Хантли, на второй план, вскоре покинули расположение армии. Затем откололись и горцы Макколлы, для которых главной целью всегда оставалась междоусобная война с Кэмпбеллами, а не интересы короля. В то же время зверства горцев в Абердине и Аргайле оттолкнули от роялистов умеренных ковенантеров. Когда в сентябре 1645 г. Монтроз двинулся на юг, на соединение с войсками Карла I, его армия не насчитывала и 1 тысячи солдат. Этим воспользовались ковенантеры. Отозванный из Англии Дэвид Лесли смог собрать крупную кавалерийскую армию и, неожиданно атаковав роялистов при Филипхоу 13 сентября 1645 г., наголову разгромил Монтроза. Эта победа решила исход гражданской войны: власть шотландского парламента и ковенантеров была быстро восстановлена на всей территории страны, волнения в Абердиншире подавлены, Макколла и его ирландцы изгнаны в начале 1646 г. из Шотландии.

Поражение Монтроза означало крах последней надежды для короля Карла I. В мае 1646 г. он был вынужден сдаться в плен шотландской армии графа Ливена. В июне 1646 г. парламентом Шотландии были выработаны требования, которые должен были принять капитулировавший король: утверждение Торжественной лиги и Ковенанта и передача контроля над вооруженными силами обоих британских королевств их парламентам. Отказ короля от выполнения этих требований, а также боязнь лидеров ковенантеров, что нахождение Карла I в Шотландии вызовет новое восстание роялистов, привели к тому, что 30 января 1647 г. король был передан в руки английского парламента. За это шотландская армия получала от Англии 400 тысяч фунтов стерлингов в качестве благодарности за помощь в гражданской войне. Акт передачи короля англичанам среди современников и историков роялистской направленности долгое время считался предательством шотландцев по отношению к своему королю.

Ингейджмент

Передача короля в руки англичан оказалась крупной ошибкой ковенантеров. Парламент Англии, в котором доминировали пресвитериане — союзники Шотландии, постепенно сдавал свои позиции, в то время, как английская армия, находящаяся под контролем индепендентов во главе с Оливером Кромвелем, стала претендовать на власть в стране. В июне 1647 г. король был захвачен армейскими офицерами, что послужило поводом к открытому конфликту между парламентом и армией. Поход Кромвеля на Лондон закончился подчинением парламента армии, исключением лидеров пресвитерианской партии и переходу власти к индепендентам. Это означало крах надежд ковенантеров на утверждение в Англии пресвитерианства. Кроме того, стало очевидно, что республиканские тенденции в Англии начали брать верх и власть Карла I оказалась под угрозой.

В результате часть ковенантеров решила пойти на сближение с королём. 27 сентября 1647 г. посланцы парламента Шотландии Лаудон, Ланарк и Лодердейл заключили с Карлом I соглашение, вошедшее в историю под названием «Ингейджмент». Король обещал обеспечить введение в Англии пресвитерианства на пробный период в три года, а Шотландия брала на себя обязательство оказать поддержку в восстановлении королевской власти в Англии. «Ингейджмент» отражал осознание шотландской аристократией необходимости отказа от поощрения религиозного фанатизма и её стремление ограничить влияние пресвитерианского духовенства в стране. В поддержку соглашения высказалось большинство членов парламента, однако генеральная ассамблея и радикальная часть лэрдов и горожан выступили против. Впервые за многие годы шотландское общество оказалось разделённым практически поровну на два враждующих лагеря.

Тем не менее «ингейджерам» удалось набрать достаточно значительную армию, которую возглавил герцог Гамильтон, главный идеолог соглашения с королём. Но солдатам не хватало опыта, отсутствовала артиллерия, ощущался недостаток в офицерском составе (Ливен и Лесли отказались от участия в экспедиции). Надеясь на новое выступление роялистов в Англии, шотландская армия 8 июля 1648 г. перешла границу, начав, таким образом Вторую гражданскую войну в Англии. 19 августа 1648 г. в тяжелейшем сражении при Престоне шотландцы были наголову разбиты войсками Кромвеля. Потери составили 2 000 человек убитыми и около 9 000 человек пленными. 25 августа Гамильтон был схвачен англичанами, а в начале следующего года казнён в Лондоне.

Политический спектр Шотландии середины XVII века

Роялисты		Ковенантеры
Консервативные роялисты	Умеренные роялисты	Умеренные ковенантеры	«Ингейджеры»	Резолюционисты	Ремонстранты
маркиз Хантли граф Антрим	герцог Гамильтон граф Кроуфорд	маркиз Монтроз граф Роутс	граф Ланарк граф Лаудон граф Миддлтон граф Лодердейл	маркиз Аргайл граф Ливен Дэвид Лесли	маркиз Аргайл лорд Уорристон

Ультра-протестанты у власти

Поражение «ингейджеров», представляющих умеренное крыло ковенантского движения, открыло возможности для выступления экстремистов. В Кайле и Каннингеме, районах традиционно радикальных взглядов, вспыхнуло восстание, инспирированное пресвитерианскими проповедниками. Плохо одетые и почти безоружные толпы двинулись на Эдинбург. Дворяне их называли «виггаморы» (скотокрады), позднее это презрительное прозвище (виги) будет применяться к Либеральной партии Великобритании. Испуганное размахом движения «виггаморов» правительство бежало, а «ингейджеры», опасаясь за свою жизнь и имущество, согласились уйти в отставку.

Новое правительство сформировал лидер экстремистов маркиз Аргайл, к которому примкнул канцлер Лаудон. С целью упрочить свои позиции в разделённой на враждующие группировки стране, радикалы обратились за помощью к Оливеру Кромвелю. 4 октября 1648 г. войска Кромвеля вступили в столицу Шотландии. После его ухода в стране остался английский экспедиционный корпус Джона Ламберта. 23 января 1649 г., по соглашению с Кромвелем, парламент Шотландии утвердил «Акт о классах», в соответствии с которым запрещалось замещать государственные и военные должности следующим категориям:

• лидерам «ингейджеров» и участникам восстания Монтроза — пожизненно;
• прочим «ингейджерам» и сторонникам короля — на 10 лет;
• лицам, не выступившим против «Ингейджмента», — на 5 лет;
• лицам, осужденным за аморальное поведение или пренебрегающим церковными службами, — на 1 год.

Кроме того, каждое назначение должно было теперь проходить через предварительное одобрение церкви. В Шотландии начались чистки административных органов и приходских собраний. Власть в стране перешла к пресвитерианскому духовенству.

Казнь Карла I в Англии 30 января 1649 г. вызвала шок в шотландском обществе, которое оставалось по преимуществу лояльным монархической идее. Шотландия была готова признать новым королём старшего сына казненного монарха, Карла II, находящегося в эмиграции в Голландии. Однако правительство ультра-протестантов, в принципе не возражавшее против сохранения монархии, потребовало от Карла II в качестве предварительного условия утвердить все завоевания революции и отказаться от сотрудничества с роялистами и «ингейджерами». Принц первоначально отказался от выполнения этих требований, надеясь на успехи новых восстаний роялистов. В марте 1650 г. на Оркнейских островах высадился маркиз Монтроз. Он попытался поднять мятеж северных кланов в поддержку короля, но 27 апреля был разбит в битве при Карбисдейле, пленён и вскоре казнён в Эдинбурге. Это заставило Карла II пойти на уступки. В голландском городе Бреда было подписано соглашение об условиях реставрации Карла II, и король отплыл в Шотландию. 23 июня на борту судна Карл дал клятву верности Ковенанту и Торжественной лиге.

Завоевание Шотландии

Прибытие Карла II в Шотландию не привело к отставке правительства радикальных пресвитериан. Король оказался фактически подчинён экстремистам, которые не желали принимать помощь ни от роялистов, ни от «ингейджеров». Тем временем в Шотландию двинулась английская армия Оливера Кромвеля. Ослабленные увольнением офицеров-«ингейджеров», шотландские войска Дэвида Лесли укрепились между Эдинбургом и Лейтом и успешно уклонялись от сражений. В конце августа 1650 г. Кромвель был вынужден отступить к Данбару, где был зажат армией Лесли между морем и холмами. Однако от катастрофы англичан спасла тактическая ошибка шотландцев, спустившихся с высот и решивших дать битву на равнине. 3 сентября 1650 г. в сражении при Данбаре Кромвель наголову разгромил шотландскую армию, взяв в плен около 10 тысяч человек.

Поражение армии ковенантеров несколько усилило позиции короля. В Хайленде была сформирована роялистская армия во главе с Джоном Миддлтоном. Аргайл, осознавший недостаток сил у радикалов для отражения английской угрозы, решил пойти на сближение с королём. Это вызвало возмущение экстремистского крыла, по-прежнему доминирующего в генеральной ассамблее. 17 октября в Дамфрисе была издана «ремонстранция», в которой осуждались попытки нарушения «Акта о классах» и возлагалась надежда на победу новой армии, формируемой из истинных пресвитериан. Сторонники этой позиции, представлявшие собой крайнее крыло радикалов, получили название «ремонстрантов». Им противостояла более реалистично настроенная фракция «резолюционистов», которая составляла большинство в парламенте и доминировала в правительстве. В резолюции правительства 14 декабря было дано разрешение принимать в армию «ингейджеров» и иных лиц, не являющихся кровными врагами Ковенанта.

В результате страна оказалась расколотой. На территории Шотландии одновременно находились четыре армии: войско резолюционистов во главе с Лесли, «священная армия» ремонстрантов, отряды роялистов Миддлтона и английский корпус Ламберта. В декабре 1650 г. «священная армия» была разбита англичанами, что открыло королю свободу действий. 1 января 1651 г. в Скуне Карл II был коронован королём Шотландии, причём корону на него возложил маркиз Аргайл. В мае 1651 г. генеральная ассамблея аннулировала «Акт о классах». Это позволило сформировать единую армию резолюционистов, «ингейджеров» и роялистов. Во главе неё встал сам король. Однако время было упущено: в июле 1651 г. англичане перешли Форт, разбили шотландцев у Инверкитинга и вскоре взяли Перт. Шотландская армия попыталась уйти на юг в надежде поднять восстание роялистов в Англии. Но 3 октября 1651 г. в битве при Вустере шотландцы были наголову разбиты, король тайно бежал в Голландию. Вскоре пали Данди, Дамбартон и Дуннотар. К весне 1652 г. Шотландия была завоёвана войсками Кромвеля.

Литература

• [books.google.kz/books?id=yp7LFGv-dl8C&dq=The+Covenants+And+The+Covenanters&printsec=frontcover&source=bl&ots=zchGHm0kAS&sig=u6lG9l70IjBDDQw4hUhlw6Wth6k&hl=ru&ei=d94HS52xBYOimwOD9_i7Cg&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=2&ved=0CA0Q6AEwAQ#v=onepage&q=&f=false The Covenants And The Covenanters] / Kerr, James. — BiblioLife, 2009. — 408 p. — ISBN 0559094833.

Ссылки

• [www.british-civil-wars.co.uk/glossary/scots-national-covenant.htm Национальный ковенант на сайте British Civil Wars]  (англ.)

• [www.british-civil-wars.co.uk/glossary/covenanter.htm Ковенантеры на сайте British Civil Wars]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Ковенантское движение

Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.