Кодомо-но хи

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Кодомо но хи»)
Перейти к: навигация, поиск

Кодомо-но хи (яп. 子供の日, День детей) — японский национальный праздник, отмечается ежегодно 5 мая, является частью Золотой недели, праздник получил статус национального в 1948 году.





История праздника

Изначально праздник назывался Танго-но сэкку (яп. 端午の節句 — праздник первого дня лошади) и отмечался на пятый день пятой луны по лунному или китайскому календарю. Другое название праздника — Сёбу-но сэкку — Праздник ирисов. Цветок ириса символизирует доблесть и успех.

До второй мировой войны этот праздник называли «Днём мальчиков». В настоящее время праздник известен под названием «День детей». В 1948 году правительство Японии своим указом закрепило за праздником статус национального праздника.

Традиции, связанные с праздником

Перед «Днём детей» японские семьи вывешивают на шесте перед домом коинобори — разноцветные флаги в форме карпов, количество флагов зависит от количества мальчиков в семье. В Японии карп считается символом жизнестойкости и мужества за его способность плыть даже против сильного течения.

На специальной полке, покрытой зелёным сукном, выставляются куклы гогацу-нингё — традиционные японские куклы, изображающие самураев в доспехах.

День детей отмечают всей семьёй, традиционно исполняются специальные песни.

См. также

Напишите отзыв о статье "Кодомо-но хи"

Ссылки

  • [calend.ru/holidays/0/0/1247/ «День детей»] на сайте [calend.ru/ Calend.ru]
  • [nihon.ru/culture/festival22.asp «Кодомо но Хи»] на сайте [nihon.ru Nihon.ru]
  • [ria.ru/spravka/20080505/106557295.html <Кодомо-но Хи>] на сайте [ria.ru/ Ria.ru]


Отрывок, характеризующий Кодомо-но хи

«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.