Кожелуг, Карел

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Кожелуг.
Карел Кожелуг

Карел Кожелуг (слева) и Роман Найух
Личная информация
Оригинальное имя

Karel Koželuh

Гражданство

Австро-Венгрия Австро-Венгрия, Чехословакия Чехословакия

Специализация

теннис, хоккей с шайбой, футбол

Дата рождения

7 марта 1895(1895-03-07)

Место рождения

Прага, Австро-Венгрия

Дата смерти

27 апреля 1950(1950-04-27) (55 лет)

Место смерти

Прага, Чехословакия

Рост

172

Вес

65

Награды и медали
Спортивные награды
Чемпионаты Европы по хоккею с шайбой
Бронза Антверпен 1923 Хоккей с шайбой
Золото Чехословакия 1925 Хоккей с шайбой

Ка́рел Кожелуг (чеш. Karel Koželuh, встречается также написание Кароль; 7 марта 1895, Прага — 27 апреля 1950, Прага) — чешский спортсмен, известный как теннисист, хоккеист и футболист.

В теннисе — неоднократный победитель чемпионата США среди профессионалов и чемпионата Франции среди профессионалов, один из лучших профессиональных теннисистов мира конца 20-х и начала 30-х годов XX века. Член Международного зала теннисной славы с 2006 года.

В хоккее с шайбой — чемпион Европы 1925 года в составе сборной Чехословакии.

В футболе — игрок сборной Цислейтании (в 1917 и 1918 году) и сборной Чехословакии (в 1923 году).





Содержание

Спортивная карьера

Футбол и хоккей

С детства отличаясь способностями к спорту, до 16 лет Карел Кожелуг играл в первую очередь в регби, хотя уделял внимание и другим видам спорта. Впоследствии он серьёзно занялся футболом и в 1914 году был приглашён в один из сильнейших клубов Чехии, пражскую «Спарту», а в 1916 году перешёл в другой пражский клуб, DFC, за который продолжал выступать до 1920 года[1]. В 1917 году он был включён в состав сборной Цислейтании, где играли футболисты со всей Австро-Венгерской империи за исключением собственно Венгрии. За два года он провёл за сборную четыре игры, забив один мяч в победном матче против команды Швейцарии[2].

После окончания Первой мировой войны Кожелуг, продолжавший играть в футбол, занялся также хоккеем. С 1919 по 1925 год он выступал в команде «Спарта»[3] (на некоторое время он вернулся в этот клуб и как футболист в чемпионском сезоне 1923/24 годов[1]). За это время он дважды сыграл за сборную Чехословакии на чемпионатах Европы, завоевав бронзовую медаль в 1923 году и став чемпионом в 1925 году у себя на родине. На этом чемпионате он стал автором победной шайбы в ворота национальной команды Швейцарии[4].

После ухода в 1920 году из DFC Кожелуг несколько лет играл в футбол за клуб «Теплицер», а потом провёл по полгода в «Спарте» и австрийском клубе «Винер»[1]. В 1923 году он был приглашён в сборную Чехословакии, за которую провёл два матча, забив один гол в ворота итальянской сборной[2].

Теннис

Выступая как любитель в футбольных и хоккейных соревнованиях, Кожелуг рано начал зарабатывать себе на жизнь работой теннисного тренера. Этот выбор привёл к тому, что ему в середине 20-х годов было запрещено играть в любительских клубах, и в дальнейшем он полностью сосредоточился на теннисе не только как тренер, но и как игрок-профессионал (его брат Ян был теннисистом-любителем и выступал в составе сборной Чехословакии в Кубке Дэвиса[5]).

Начиная с середины 1920-х годов Кожелуг стал одним из ведущих теннисистов-профессионалов в Европе. Его невозмутимая игра с задней линии, редко прерываемая выходами к сетке, изматывала соперников, заставляя их ошибаться. Именно так Кожелуг выиграл в декабре 1926 года Кубок Бристоля в Ривьере у ирландца Альберта Берка, чья игра была более зрелищной, но менее надёжной. За год до этого Кожелуг выиграл неофициальный «чемпионат мира среди профессионалов», проходивший в Довиле (Франция). С 1928 года Кожелуг был бессменным обладателем Кубка Бристоля вплоть до упразднения этого турнира в 1933 году.

В 1928 году в Европе проводил своё турне ведущий американский теннисист-профессионал Винсент Ричардс — двукратный олимпийский чемпион 1924 года и победитель первого профессионального чемпионата США. В августе Кожелуг и Ричардс объявили о проведении серии матчей в рамках совместного турне. Первые матчи турне прошли на грунтовых кортах Европы и закончились победой Кожелуга. Серия матчей продолжалась в США, где Ричардс победил Кожелуга в финале чемпионата США на мокром от дождя травяном корте, где он мог в полной мере использовать свои коронные выходы к сетке, но в целом серия закончилась убедительной победой Кожелуга, выигравшего 15 встреч из 20[6].

В начале 1929 года Кожелуг бросил вызов любому теннисисту-любителю, предлагая встретиться в серии из трёх матчей на грунтовом корте; выручку от продажи билетов предлагалось передать на благотворительные цели. На вызов откликнулся лидер любительского тенниса Анри Коше, но Федерация тенниса Франции запретила ему участвовать. За год Кожелуг провёл семь матчей против Ричардса, включая второй подряд финал профессионального чемпионата США, который он выиграл в марафонском пятисетовом поединке. В этой игре Ричардс не сумел реализовать три матч-бола и закончил её двойной ошибкой, полностью истощённый упорно оборонявшимся соперником. Всего из семи матчей Кожелуг выиграл пять. Победив в обоих важнейших профессиональных турнирах сезона, он доказал, что на этот момент является лучшим в мире теннисистом-профессионалом. Тем не менее ряд экспертов, отдавая должное его игре в обороне, заключали, что ведущие мастера игры у сетки среди любителей, такие, как Коше и Билл Тилден, имеют перед ним преимущество[7].

В 1930 году Кожелуг выиграл сначала Кубок Бристоля, а затем проводившийся впервые чемпионат Франции среди профессионалов, победив в финале Романа Найуха. На чемпионате США он дважды проиграл Ричардсу в финале, как в одиночном разряде, так и в парном. После этого они снова провели короткое турне из шести матчей, из которых Кожелуг выиграл четыре (включая победу Ричардса в чемпионате США)[7].

В самом конце 1930 года один из лучших теннисистов-любителей мира, Билл Тилден, стал профессионалом. Их совместное турне с Кожелугом в первой половине 1931 года закончилось убедительной победой Тилдена, который выиграл первые девять матчей подряд и 27 из 33 в общей сложности[8]. Этот результат ясно указывал на смену лидера в мировом профессиональном теннисе. Однако и в последующие годы Кожелуг постоянно оставался одним из претендентов на самые высокие места в профессиональной иерархии. В частности, он ещё дважды стал чемпионом США среди профессионалов — сначала в 1932 году, а затем в 1937 году, когда ему уже исполнился 41 год. В 1934 и 1935 годах он играл в финале чемпионата США. Он продолжал выступать и в годы Второй мировой войны, проводя показательные матчи в Великобритании, где его соперниками, среди прочих, были чешские боевые лётчики. Выручка от этих выступлений шла в Международный комитет Красного Креста[9].

На протяжении всех лет выступлений Кожелуг продолжал работать как теннисный тренер, сначала во Франции, а позже в США, в том числе на самом высоком уровне. В 1929 году он работал в Европе со сборной США[7], а в послевоенные годы тренировал теннисную сборную Чехословакии[9].

Карел Кожелуг погиб в 1950 году в автомобильной аварии по дороге в свой загородный дом в Клановице (под Прагой). В 2006 году по инициативе другого знаменитого чешского мастера Яна Кодеша[9] имя Кожелуга было внесено в списки Международного зала теннисной славы.

Участие в финалах турниров профессионального Большого шлема за карьеру

Результат Год Турнир Покрытие Соперник в финале Счёт в финале
Поражение 1928 Чемпионат США Трава Винсент Ричардс 6-8, 3-6, 6-0, 2-6
Победа 1929 Чемпионат США Трава Винсент Ричардс 6-4, 6-4, 4-6, 4-6, 7-5
Победа 1930 Чемпионат Франции Грунт Альберт Берк 6-1, 6-2, 6-1
Поражение 1930 Чемпионат США Трава Винсент Ричардс 2-6, 8-10, 3-6, 4-6
Победа 1932 Чемпионат США Грунт Ганс Нюсляйн 6-2, 6-3, 7-5
Поражение 1934 Чемпионат США Грунт Ганс Нюсляйн 4-6, 2-6, 6-1, 5-7
Поражение 1935 Чемпионат США Грунт Билл Тилден 6-0, 1-6, 4-6, 6-0, 4-6
Победа 1937 Чемпионат США Брюс Барнс 6-2, 6-3, 4-6, 4-6, 6-1

Напишите отзыв о статье "Кожелуг, Карел"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 [www.worldfootball.net/spieler_profil/karel-kozeluh/ Карел Кожелуг] в базе данных Worldfootball.net  (англ.)
  2. ↑ 1 2 [www.rsssf.com/miscellaneous/kozeluh-intl.html История выступлений за футбольные сборные] в базе данных R.S.S.S.F.  (англ.)
  3. ↑ [www.eliteprospects.com/player.php?player=82264 Профиль] в базе данных Elite Hockey Prospects  (англ.)
  4. ↑ [hockey365.celeonet.fr/hockeyarchives/Euro1925.htm Чемпионат Европы 1925 года] в базе данных Hockey Archives  (фр.)
  5. ↑ [grandslamtennis.freeukisp.co.uk/KAREL%20KOZELUH.htm Карел Кожелуг] на сайте Grand Slam Tennis  (англ.)
  6. ↑ Ray Bowers. [www.tennisserver.com/lines/lines_01_03_01.html History of the Pro Tennis Wars, Chapter 2, part 1: 1927-1928] (англ.). The Tennis Server (March 1, 2001). Проверено 4 июля 2011. [www.webcitation.org/611hPyAPb Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  7. ↑ 1 2 3 Ray Bowers. [www.tennisserver.com/lines/lines_01_04_01.html History of the Pro Tennis Wars, Chapter 2, part 2: 1929-1930] (англ.). The Tennis Server (April 1, 2001). Проверено 4 июля 2011. [www.webcitation.org/611hIbaQv Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  8. ↑ Ray Bowers. [www.tennisserver.com/lines/lines_02_03_03.html History of the Pro Tennis Wars, Chapter 3: Tilden’s Year of Triumph: 1931] (англ.). The Tennis Server (March 3, 2002). Проверено 4 июля 2011. [www.webcitation.org/611hJF16D Архивировано из первоисточника 18 августа 2011].
  9. ↑ 1 2 3 Jirka G. Novák. [www.sport.cz/clanek/89293-kozeluh-bude-zrejme-do-tenisove-sine-slavy-uveden-i-s-trofejemi.html Koželuh bude zřejmě do tenisové Síně slávy uveden i s trofejemi] (чешск.). Sport.cz (28. 6. 2006). Проверено 4 июля 2011. [www.webcitation.org/69swoLVjk Архивировано из первоисточника 13 августа 2012].

Ссылки

Отрывок, характеризующий Кожелуг, Карел

– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.