Кожемякин, Иван Иванович

Иван Иванович Кожемякин
Дата рождения	1 октября 1908(1908-10-01)
Место рождения	хутор Бриллиантов, Белгородский уезд, Курская губерния, Российская империя
Дата смерти	23 июля 2001(2001-07-23) (92 года)
Место смерти	Москва, Россия
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	ВВС СССР
Годы службы	1929—1953
Звание
Сражения/войны	Польский поход РККА, Советско-финская война, Великая Отечественная война, Советско-японская война
Награды и премии	Иностранных государств:

Иван Иванович Кожемякин (1 октября 1908, хутор Бриллиантов, Курская губерния — 23 июля 2001, Москва) — полковник Советской Армии, участник польского похода, советско-финской, Великой Отечественной и советско-японской войн, Герой Советского Союза (1940).

Биография

Иван Кожемякин родился 1 октября 1908 года на хуторе Бриллиантов. После окончания семилетней школы работал председателем объединённого сельсовета у себя на родине. В 1929 году Кожемякин был призван на службу в Рабоче-крестьянскую Красную Армию. В 1935 году он окончил Московскую пехотную школу, в 1936 году — Оренбургскую военную авиационную школу лётчиков и лётнабов. Участвовал в польском походе.

Особо отличился во время советско-финской войны, будучи военным комиссаром эскадрильи 44-го скоростного бомбардировочного авиаполка 55-й бомбардировочной авиабригады 7-й армии Северо-Западного фронта. В период с декабря 1939 по февраль 1940 года эскадрилья Кожемякина произвела бомбардировки ряда важных финских объектов. Кожемякин лично совершил 36 боевых вылетов, во время последнего из них получил тяжёлое ранение.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 21 марта 1940 года батальонный комиссар Иван Кожемякин был удостоен высокого звания Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» за номером 262.

С начала Великой Отечественной войны — на её фронтах. В апреле 1942 года он получил ранения в обе ноги. Выписавшись из госпиталя, Кожемякин окончил курсы политсостава при Военно-воздушной инженерной академии, после чего был сначала заместителем, а затем и командиром 222-й авиадивизии дальнего действия. После окончания войны Кожемякин продолжал службу в Советской Армии. Некоторое время исполнял обязанности помощника маршала Монгольской Народной Республики Чойбалсана. В 1953 году в звании полковника он был уволен в запас. Проживал в Москве, работал начальником отдела кадров одного из московских НИИ. Скончался 23 июля 2001 года, похоронен на Троекуровском кладбище Москвы.

Семья

Отец — Иван Никитович Кожемякин (1848—1938), мать — Евдокия Ивановна (1864—1924), хлеборобы; в семье было 9 детей.

Жена — Александра Андреевна (1909—1993); дети:

• Александр (р. 1930)
• Виктор (1937—1999) — генерал-майор КГБ.
  • Внуки: Владимир (р. 1960), Александр (р. 1970), Наталья.

Награды

Был также награждён тремя орденами Красного Знамени, тремя орденами Отечественной войны 1-й степени, орденами Красной Звезды и Жукова, рядом медалей и иностранных наград.

Литература

• Герои Советского Союза: Краткий биографический словарь / Пред. ред. коллегии И. Н. Шкадов. — М.: Воениздат, 1987. — Т. 1 /Абаев — Любичев/. — 911 с. — 100 000 экз. — ISBN отс., Рег. № в РКП 87-95382.
• Золотые звёзды политработников — Курган: КВВПАУ, 1984.

Ссылки

• [wwii-soldat.narod.ru/200/ARTICLES/BIO/kozhemyakin_ii.htm Кожемякин Иван Иванович] (рус.). Международный объединенный биографический центр. Проверено 20 февраля 2015.

Отрывок, характеризующий Кожемякин, Иван Иванович

– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.