Козаржевский, Андрей Чеславович

Андрей Чеславович Козаржевский (19 августа 1918 года, Москва — 26 марта 1995 года, там же) — российский филолог-классик, специалист по истории античной литературы и преподаванию древних языков, москвовед. Заведующий кафедрой древних языков исторического факультета МГУ в 1967—1995 годах, профессор (1985), кандидат филологических наук (1954). Лауреат Ломоносовской премии МГУ за педагогическую деятельность (1992).

Биография

Родился в семье химика Чеслава Альфонсовича Козаржевского, поляка по национальности, эвакуированного в Первую мировую войну в Москву, и Анастасии Александровны Аккерман. Вскоре после рождения сына отец вернулся в Польшу, где умер в 1920 году. Мать с сыном осталась в Москве. С шести лет прислуживал (служка, затем чтец) в храме Ильи Обыденного (первоначально крещён в католицизме, но в три года переведён в православие), из-за чего в 1933 году был исключён из школы № 4 (в настоящее время 57 школа) и доучивался в другой, на Пресне. В 1936 году поступил на исторический факультет МИФЛИ, но через полгода перевёлся на отделение классической филологии литературного факультета, где преподавали в том числе С. И. Радциг, Н. А. Кун, Н. А. Машкин. В 1941 году закончил МИФЛИ и был рекомендован в аспирантуру с одновременным распределением преподавателем латинского языка в Марийский педагогический институт, однако в том же году из-за начала войны аспирантура МИФЛИ была закрыта. Козаржевский по состоянию здоровья не подлежал призыву и был распределён учителем русского языка в село Ермаковское Красноярского края, однако в 1944 году уволен из-за религиозности.

В том же году поступил в аспирантуру кафедры классической филологии филологического факультета МГУ, в состав которого к тому времени влился МИФЛИ. В 1954 году защитил диссертацию «„Киропедия“ Ксенофонта Афинского как историко-литературный памятник IV в. до н. э.» (научный руководитель — С. И. Радциг) и стал кандидатом филологических наук. Параллельно с 1946 года преподавал античную литературу и древние языки в Московском городском педагогическом институте, с 1953 года до конца жизни работал на кафедре древних языков исторического факультета МГУ (старший преподаватель, с 1957 заместитель заведующего, с 1959 доцент, с 1985 профессор), которую возглавил в 1967 году после смерти В. С. Соколова.

На историческом факультете вёл семинары по латинскому и древнегреческому языкам, читал общефакультетские курсы «Мастерство устной речи», «Ораторское искусство», по античной литературе, был инициатором введения в учебный план курса «Памятники мировой истории и культуры». На филологическом факультете вёл по теме своих научных занятий спецкурсы по источниковедению новозаветного канона и греческому диалекту койне.

С 1960-х годов заинтересовался краеведением и охраной памятников истории и культуры, вёл кружок по изучению Москвы и Подмосковья при Доме культуры МГУ, возглавил университетское бюро ВООПИК и факультетское отделение общества «Знание». В рамках кружка проводил экскурсии по Москве, Подмосковью и соседним регионам, выступал на историческом факультете, в лектории Политехнического музея и в других местах с общедоступными лекциями по истории Москвы и её достопримечательностям.

В последние годы жизни преподавал также в Российском Православном Университете святого Иоанна Богослова и Православном Свято-Тихоновском Богословском Институте. В 1992 году вышел документальный фильм «Письмо», в котором Козаржевский рассказывает о своем общении с Александром Менем. Похоронен учёный рядом с родственниками на Введенском кладбище.

Был дважды женат (первая жена, Ю. К. Сучкова, биолог, вторая жена, И. В. Барышева, филолог, преподаватель французского языка в МГУ). Сын, Пётр Козаржевский (род. в 1960 году) окончил исторический факультет МГУ и стал политологом, специалистом по современной Польше. Работал в ИЭМСС АН СССР, в настоящее время преподаёт в одном из польских частных вузов.

Научная деятельность

В первые годы научные интересы А. Ч. Козаржевского лежали в пределах изучения древнегреческой литературы и, в частности, сочинений Ксенофонта, что вылилось в тему его кандидатской диссертации. Тогда же им был написан ряд статей по античной литературе в Большую советскую энциклопедию (2-е издание), а позднее в Советскую историческую энциклопедию. Занимался он и переводами с древнегреческого языка, в том числе сочинений Николая Дамасского, Аппиана, Арриана, Курция Руфа. Однако уже вскоре активная преподавательская деятельность привела к тому, что одним из важнейших направлений деятельности Козаржевского стало составление учебников древних языков для нефилологических факультетов (и, в частности, особая методика обучения древним языкам, античной палеографии и эпиграфике студентов — не филологов) — в 1962 году вышел совместный с В. С. Соколовым учебник древнегреческого языка, в 1971 году — уже самостоятельно написанный учебник латинского языка, в 1975 году — собственная версия учебника древнегреческого. В неразрывной связи с преподаванием стояли и изыскания в области как мастерства современного лектора (на эту тему Козаржевский издал специальное учебное пособие), так и античного ораторского искусства. В классической же филологии интересы Козаржевского сосредоточились на источниковедческом изучении раннехристианской литературы на греческом диалекте койне (и, в том числе, самого этого диалекта, палеографии текстов), что стало темой специальной монографии, фактически посвящённой языку и текстологии книг Нового Завета, то есть их исагогике.

В последние годы важное место в творческом наследии учёного заняло также москвоведение, в особенности история московских церквей. В различных журналах им был опубликован ряд статей об отдельных храмах, носящих частично мемуарный оттенок, а уже посмертно вышел выросший из многолетних краеведческих изысканий справочник «Московский православный месяцеслов», собравший данные о всех храмах Москвы, их истории, особенностях богослужения, церковных хорах, приделах и иконах в них.

Основные труды

• Учебник древнегреческого языка (совм. с В. С. Соколовым). — М., 1962.
• Учебник латинского языка для нефилологических гуманитарных факультетов университетов. — М., 1971 (2-е изд., испр. и доп. — М., 1981).
• Искусство полемики. — М., 1972.
• Учебник древнегреческого языка для нефилологических гуманитарных факультетов университетов. — М., 1975 (2-е изд., испр. и перераб. — М., 1993; 3-е изд., испр. и доп. — М., 1998).
• Античное ораторское искусство. — М., 1980.
• К вопросу о греко-римских традициях в новозаветном каноне. // Историчность и актуальность античной культуры. — Тбилиси, 1980.
• Мастерство устной речи лектора. — М., 1983.
• Источниковедческие проблемы раннехристианской литературы. — М., 1985.
• А. И. Введенский и обновленческий раскол в Москве // Вестник Московского университета. Серия 8. История. — 1989. — № 1.
• Учебное пособие по латинскому языку для юридических факультетов университетов. — М., 1991.
• Топонимия московских храмов // Вестник Московского университета. Серия 8. История. — 1991. — № 1.
• Художественно-историческая ценность интерьеров действующих московских храмов // Вестник Московского университета. Серия 8. История. — 1991. — № 1.
• Храм Илии Обыденного в 1920-30-е годы // Московский журнал. — 1992. — № 5. — С. 8—14.
• Церковно-приходская жизнь в Москве в 1920-30-е гг. // Журнал Московской Патриархии. — 1992. — № 11-12.
• Московский православный месяцеслов. Справочник. — М., 1995.
• Звуки Москвы. — Варшава, 1996.

Литература

• [www.mosjour.ru/index.php?id=1884 Андрей Чеславович Козаржевский (1918—1995)]. — 2001. — № 5.
• Некролог памяти А. Ч. Козаржевского // Радонеж. — 1995. — № 1.

Ссылки

• [www.kozarzewski.org/family/akoz/akoz.htm Сайт, посвящённый А. Ч. Козаржевскому] (создан его сыном)
• [librarius.narod.ru/personae/ack.htm Страница об А. Ч. Козаржевском] в энциклопедии отечественного антиковедения librarius.narod.ru
• [old.st-tatiana.ru/text/31622.html Биография А. Ч. Козаржевского] на сайте храма Св. Татьяны при МГУ

Отрывок, характеризующий Козаржевский, Андрей Чеславович

– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.