Кокаиновый куст
Эта статья или раздел нуждается в переработке. Пожалуйста, улучшите статью в соответствии с правилами написания статей.
|
Кокаиновый куст | |||||||||||||||||||
Научная классификация | |||||||||||||||||||
---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
промежуточные ранги
| |||||||||||||||||||
Международное научное название | |||||||||||||||||||
Синонимы | |||||||||||||||||||
|
Кокаи́новый куст, или Ко́ка (лат. Erythróxylum cóca, от кечуа kuka) — вид кустарниковых растений из рода Эритроксилум семейства Эритроксиловые (Erythroxylaceae). Родина — северо-запад Южной Америки. Кока играет существенную роль в культурных традициях населения Анд. Со второй половины XIX века кока приобрела широкую известность как сырьё для изготовления кокаина — наркотика из класса стимуляторов. Тогда же и для этих целей растение начали искусственно культивировать в Индии, на острове Ява, а также в Африке.
Содержание
Ботаническое описание
Куст коки похож на терновник. Высота растения 2-3 м.
Ветви прямые, листья тонкие, зелёного цвета, по форме овальные, сужающиеся в оконечности.
Цветки мелкие, собраны в небольшие соцветия на укороченных стеблях. Венчик состоит из пяти жёлто-белых лепестков, пыльники сердцевидные, гинецей состоит из трёх плодолистиков.
Лист коки. Плоды.
|
Разновидности и классификация
Известно несколько разновидностей коки:
- Erythroxylum coca var. ipadu Plowman, 1979
- Erythroxylum coca var. novo-granatense D.Morris, 1889
- Erythroxylum coca var. spruceanum Burck, 1890
Вариант Erythroxylum coca Lam. var. ipadu Plowman почти неотличим от обычной коки (Erythroxylum coca Lam. var. coca), две другие разновидности обычно считаются синонимами[2] Erythroxylum novogranatense (D.Morris) Hieron.
История коки
Археологические остатки использования коки относятся к периоду 3000 лет до н. э. на перуанском тихоокеанском побережье. Впоследствии встречалась у различных андских культур повсеместно.
Первое знакомство европейцев с кокой
Впервые европейцы, предположительно, столкнулись с ней при открытии Нового света — 12 октября 1492 году Христофору Колумбу были подарены «сухие, очень ценные листья», являвшиеся либо табаком, либо кокой.
Применение коки индейцами Анд
Существовало несколько способов использования коки у инков:
- в качестве торгового эквивалента
- в ритуальных церемониях (распыление, сжигание и т. п.)
- в медицинских целях
- для жевания и, вероятно, в составе напитков[3][4]
Первые два способа были основными. Соответственно, главными потребителями коки были правитель сапай-инка и его окружение, а также храмы и святилища, в связи с чем основная масса населения не употребляла коку[3].
Обнаружение коки европейцами в Перу
Когда испанцы попали в столицу Империи Инков Куско, то они обнаружили две разновидности коки: mamox coca (Erythroxylum coca Ламарка), произраставшую на восточных склонах Анд, и tupa coca (Erythoxylum novograntense, идентифицированную позднее Д. Моррисом), более мелкую и предназначенную для правителя Инки, доставляемую в Куско с тихоокеанского побережья севера Перу, также использовавшуюся гонцами и путешественниками для приободрения[5]. Вторым Лимским Собором в 1567 году, жевание коки было признано языческим обрядом и запрещено. На что известный юрист Хуан де Матьенсо (сторонник жесткой эксплуатации индейцев и лоббист выращивания коки) в том же году заявил: «Не будь коки — не будет Перу»[6], так как кока являлась одним из важнейших источников дохода вице-королевства Перу и, соответственно, Испанской империи. Как сообщал в своём докладе о Перу Диего де Роблес (1570-е годы): «кока Анд очень вредна для индейцев… от неё погибло очень много людей», имея в виду крайне высокую смертность при сборе коки, произраставшей в неблагоприятных для жизни человека условиях, что было вызвано массовым поражением индейцев инфекционными заболеваниями, как правило разносчиками которых были комары[7]. Об этом также говорит в своём докладе королю Испании чиновник Фернандо Сантильан, он же приводит сведения о том, что при Инках выращивание коки не было распространено повсеместно, её лишь заготавливали для самого Инки и ряда высших чиновников, и только испанцы-энкомендеро начали сгонять индейцев в места произрастания коки для её сбора и заготовки[8].
О коке, как о предмете культа и жертвоприношений упоминает ряд испанских хронистов:
- Хуан де Бетансос (1551) — один из первых историков, обстоятельно поведавших о коке: «А затем он приказал, чтобы все жители города, и мужчины и женщины, пришли совершить свои жертвоприношения дому Солнца; эти жертвоприношения, когда весь люд собрался вместе, сжигались: некоторое количество маиса и коки на устроенном костре, каждый же входя один за другим, босые и с опущенными глазами»[9].
- Сьеса де Леон, Педро де в «Хронике Перу» (1553) оставил многочисленные сведения о растении и его высушенных листьях: «Повсюду в Индиях, где я проходил, я заметил, что для местных индейцев большим удовольствием было носить во рту корни, наподобие веточек или травы. Так в районе города Антиоча некоторые употребляли мелкую коку, а в провинциях Арма — другие травы. В Кимбая и Ансерма — мягкую сердцевину деревьев, и всегда они очень зелёные, отрезают несколько жилок, которые разжёвывают зубами, чтобы не уставать. В большинстве селений, подчинённых городу Кали и Попайян во рту носят уже названную мелкую коку и из маленьких тыквочек добывают особую смесь или состав, ими приготовленный и помещаемый в рот, и носят его там, делая то же самое с особой землей, похожую на известь. Во всем Перу было в ходу, да и сейчас также, носить во рту эту коку с утра до ночи, не выбрасывая её. Спрашивая индейцев, по какой причине у них всегда занят рот той травой (которую они не едят, а только жуют), они говорят, что меньше чувствуют голод и что обнаруживают в себе много сил и бодрости»[10].
- Монах Хуан де Сан Педро (1560) сообщает о природе наркотического действия коки: «Также они поклонялись Атагуху иным образом, а именно: сжигая коку (это трава, которую индейцы очень ценят и говорят, что подержав её во рту, не глотая, они набираются большой силы и становятся синчями [вождями; храбрецами], что на их языке значит храбрыми). С помощью этой травы они творят большие грехи и жертвоприношения, и определённое количество её встречается в ваках»[11].
- Поло де Ондегардо, Хуан (1572): «Такая подать или дань взималась Инкой, как Королём и правителем, а не как частной особой. Отсюда происходит большое заблуждение. Заявлялось, что все поля коки принадлежали Инке, что было правдой, и по этой причине они принадлежат Его Величеству»[4].
- Молина, Кристобаль де (1575): «Были и другие, называемые Вирайпирикук [Virapiricuc], сжигавшие на огне грудинку овцы и коку, и предсказывали, что случится по определённым знакам, в то время как те предметы сгорали…»; «Они также возносили тем же вакам определённые большие корзины коки, называемые павкар-рунку [paucar-runcu], и другие, называемые павкар-кинту [paucar-quintu], подобно коке, и немного жареного маиса, и красные и жёлтые морские раковины, называемые мулью [mullu], в форме маиса…»; «Затем они выходили петь и танцевать на площадь, ныне называемую испанцами Лимапампа [Limapampa], каковая находится за площадью Сан-Доминго. Здесь поутру Жрецы Создателя приносили в жертву белую овцу, маис, коку, разноцветные перья, морские раковины, называемые мулью [mullu]; умоляя Создателя даровать благополучный год и что, понеже сотворил Он все вещи из ничего и дал им бытие, потому он соизволил бы удовлетворит их просьбу»[4].
- Авила, Франсиско де (1608): «И когда они должны были начать какую-нибудь тяжёлую работу, то молились ему, бросая листы коки на землю, произнося: „Сделай так, чтобы я вспомнил это, что предвидел Кунирайя Виракоча“, и так, что они не могли видеть Виракочу, прадавние [жители] говорили ему и молились.»; «Но в тот самый момент женщина превратилась в камень. И до сей поры она находится там, со своими человеческими ногами и различимым полом; он располагается над дорогой, там, где её поставил Ватиакури. Да, и сегодня даже ей [поклоняются и] жертвуют коку по любому поводу»[4].
Первые научные сведения о коке в Европе
Первые научные сведения были опубликованы в Европе севильским врачом Николасом Монардесом в 1565 году, предположительно из материала, привезённого Сьеса де Леоном[12]. Перевод на латынь осуществлён Карлом Клузиусом, ботаником и директором Императорского ботанического сада в Вене (Австрия), — и эта его работа является наиболее цитируемой по вопросам коки[13].
Вторым учёным, детально описавшим коку, являлся натуралист, иезуит Хосе де Акоста (1590)[14].
История распространения сведений о коке в Европе
- 1821 — медик, а также президент Перу Иполито Унануе читает доклад в Нью-Йорке о свойствах коки[15].
- 1850 — Доктор Ведделл предположил, что действие коки вызвано присутствием теина (активного компонента чая), незадолго до того открытого, но обнаружить таковой не удалось.
- 1852 — из концентрата — эфирных масел — были получены маленькие игольчатые кристаллы, названные «Erythroxyline».
- 1857 — создан концентрат на основе окисленного алкоголя (спирт затем испарялся), и на основе раствора щелочи из карбоната натрия. Но эксперимент не удался, и необычные свойства коки были объявлены как легендарные.
- 1859 — кока становится известна в Европе благодаря очерку Паоло Мантегаццы.
- Тогда же получив от доктора Шерцера, путешествовавшего в Перу, в Геттингене, Альберт Ниман (нем. Albert Niemann) выделяет из неё особый компонент — алкалоид C32H20NO8, и называет его кокаин. Был получен также кокаиновый воск — C66H66O4 и ряд других продуктов. Исследования Майша и Вильяма Лессена (Maisch, William Lessen) довели формулу до нынешней C17H21NO4.
- 1863 — начинается производство винного напитка с кокаином «Вино Мариани».
- 1884 — Зигмунд Фрейд поддерживает употребление кокаина.
- 1884 — Колер, медик из Вены, обнаружил полезные свойства кокаина при использовании во время хирургических операций.
- 1885 — Эмиль Эрленмайер считает кокаин «третьим бичом».
- 1886 — как лекарственный напиток появляется Кока-Кола.
- 1889 — В Королевских ботанических садах лондонского пригорода Кью (Великобритания) Д. Моррис идентифицировал как Erythroxylum novogranatense, так называемую Колумбийскую коку или Трухильскую коку[16].
- 1901 — американская медицина узнает о свойствах коки в фундаментальном труде Мортимера «История Коки».
- 1912 — Кокаин попадает в Опиумную Конвенцию.
- 1913 — в Перу подписывается Гаагская конвенция, с которой начинается отказ от использования коки, поддержанный перуанскими психиатрами.
- 1953 — Комитет ВОЗ принимает решение, что тысячелетнее жевание коки следует считать токсикоманией.
- 1961 — Всеобщая Конвенция о наркотических средствах постановляет искоренять коку[17].
- 1986 — правительство США начало вводить санкции против государств, культивирующих коку[18].
Названия
Викиновости по теме Жевание коки: | |
</td> </tr> </table> Жевание коки называют mambear, chacchar (кечуа chaqchay) или acullicar (кечуа akulliy) — жевать непродолжительное время; жевать постоянно — Castuni, или в Боливии, picchar. Испанский глагол masticar также используется часто, наряду с жаргонным «bolear» — слово, полученное из слова «bola», что означает «жевание шара коки за щекой». Большинство названий коки оставил составитель кечуа-испанского словаря Диего Гонсалес Ольгин (1608). Так, «семена коки» на кечуа изначально назывались Mucllu, «корзина коки» — Runcu. «Есть коку» — Accullini acullicuni acuni. Другие первоначальные исторические названия XVI-XVII веков:
Примечательно, что слово «муж» звучало как «кока», но, возможно, несколько иначе, учитывая, что испанские католические миссионеры не всегда чётко различали согласные с придыханием и без него. Также существовало личное имя у инкских принцесс и жён правителей — «Кока», например в имени Чуки Випа Кока, жены правителя империи Васкара Инки («Сообщение кипукамайоков», 1542 год[4]). В первом словаре языка аймара у Лудовико Бертонио (1612) слово quqa — значило «какое бы то ни было дерево»[20]. ФармакологияФармакологически-активный компонент коки — алкалоид кокаин, содержащийся в количестве ~0,2 % в свежих листьях. Помимо кокаина, лист коки содержит множество других алкалоидов, включая циннамат метилэкгоина, бензилэкгоин, труксиллин, гидрокситропакокаин, тропакокаин, экгонин, кускогигрин, дигидрокускогигрин и гигрин. Некоторые из этих непсихоактивных алкалоидов всё ещё используются как добавка к Кока-коле. Кока также богата витаминами и микроэлементами. При жевании лист коки действует как стимулятор, подавляя голод, жажду, усталость. LD50 сухих листьев коки — 3450 мг/кг, однако эта цифра основана на содержании кокаина — 31,4 мг/кг.
Культивирование и использованиеКустарник коки традиционно выращивается у подножия Анд или горной местности в зависимости от выращиваемой разновидности. С древних времён его листья использовались как стимулятор у коренных жителей Венесуэлы, Колумбии, Эквадора, Перу, Боливии. В горах, при низком содержании кислорода, употребление коки снимает симптомы высотной болезни, помогает сохранять активность. Кока также имеет религиозное и символическое значение. В наше время жевание листьев коки — обычное явление у населения Анд. Особенно оно распространено в горах Боливии, где культивирование и потребление коки является частью национальной культуры. Кока служит мощным символом местной культурной и религиозной идентичности родов Южной Америки. Листья коки продаются мешками на местных рынках и уличных лавках. Учёные не находят доказательств возникновения хронических отравлений и зависимости из-за жевания листьев коки[21]:186[22]:290. Хорошие свежие образцы высушенных листьев распрямляются, имеют сильный, подобный чаю, аромат. При их жевании рот постепенно немеет, вкус острый и приятный. Старые листья приобретают специфический запах, коричневый цвет и недостаточно острые на вкус. Вопреки распространённому заблуждению, климатические условия Северной Америки благоприятны для выращивания коки. В США из-за начавшийся в начале 1970-х годов «войны с наркотиками», затруднившей доставку кокаина из традиционных мест его получения, некоторые пользователи кокаина начали выращивать кусты коки у себя дома (сначала в теплицах, а вскоре и в крупных размерах в открытом грунте). Имеются данные, что рынок семян коки и технологий по выращиванию растений существовал в США уже в 1977 году. Правительственные агенты обнаруживали плантации коки во Флориде, Пуэрто-Рико и на Гаваях[22]:302. С 1980-х, из-за массового сбыта на нелегальном рынке, неограниченное культивирование коки было запрещено. Семена высаживаются с декабря по январь отдельно от молодых побегов в защищённом от солнца месте. При высоте 40—60 см саженцы пересаживаются в тщательно пропалываемую почву. Цветёт кока лучше в жаркой, влажной местности, на открытых участках; в тропических лесах. Самые лучшие листья выращиваются в холмистой, сухой местности. Собираются только свежие побеги листьев. Созревшие для сборки листья при сгибании переламываются. Первый, самый обильный урожай собирается в марте, после сезона дождей; второй — в конце июня, третий в октябре или ноябре. Собранные листья (matu) раскладываются тонким слоем на грубом шерстяном полотне для сушки под солнцем. Высушенные листья хранятся в мешках, в защищённом от влаги месте. Традиционное использованиеПовседневное использованиеВ Андах местные народы используют листья коки тысячелетиями. Процесс употребления листьев коки состоит из разжёвывания листьев, поглощения выделяющихся при этом соков и глотании самих листьев[22]:289. Индейцы традиционно носят мешочек, называемый chuspa или huallqui, в котором содержится дневная порция листьев коки, наряду с небольшим количеством порошка ilucta или lipta (кечуа llipt'a), негашёная известь или пепел от лебеды. Небольшое количество порошка жуют вместе с листьями коки; это способствует экстракции алкалоида и смягчает вяжущий аромат листьев. Названия этой щелочной присадки в разных странах разные. В Перу она, как правило, называется lipta (кечуа llipt'a) и lejía (исп. lejía). Многие из этих веществ имеют солёный привкус, но есть исключения. В области Ла-Паса, Боливия — используют вещество, известное как lejía dulce (сладкий щелчок), которое делают из пепла лебеды, смешанного с анисом и сахарным тростником, формируя мягкую чёрную массу со сладким вкусом и приятным ароматом лакричника. В некоторых местах используется пищевая сода под названием исп. bico. Исследователи предположили, что среднесуточная доза листьев коки, которую мог употребить индивид, составляла около шестидесяти грамм. Таким образом, с учётом содержания алкалоида в листьях кокаина (всего 0.5—0.7 % от их массы), суточная доза кокаина, равномерно получаемая организмом в течение длительного времени, была на уровне 200—300 (по иным данным — до 500[22]:289) миллиграмм. Так как биодоступность кокаина при преоральном способе введения достаточно низкая — 20—40 %, жевание листьев коки не могло оказать существенного влияния на здоровье. Очевидцы описывали собственные ощущения от жевания листьев коки как схожие с ощущениями после принятия двух чашек кофе[23]. Практика жевания листьев коки была необходима для выживания в тяжёлых горных условиях. Листья коки содержат много питательных веществ, в дополнение к изменяющим настроение алкалоидам. Богатые белком и витаминами, кустарники коки растут в местах, где другие источники пищи недостаточны. Кока также использовалась, чтобы подавить чувство сонливости и головные боли, связанные с низким давлением в горах. Кока была столь обыденной и сосредоточенной в центре мировоззрения народов Анд, что расстояние часто измерялось в единицах, называемых кокада (исп. cocada) или аку́ли (кечуа akulli) и означавших количество полных ртов листьев коки, которые можно было пережевать, идя из одного пункта в другой. Кокада также использовалась для измерения времени, означая время, которое требуется для пережёвывания полного рта листьев коки, за период до потери его аромата и действия. Суеверное использованиеКока применялась в религиозных церемониях народов Анд, как доинкской эпохи, так и в Империи Инков. В течение всего времени религиозных церемоний индейцы использовали дым коки как жертву Солнцу. Кока всё ещё используется в религиозных целях, как уака (кечуа wak'a, «объект почитания») среди народов Перу, Боливии, Эквадора, Колумбии, северной Аргентины и Чили. Листья коки используются и для гадания. Следует заметить, что слово «уака» означает любой объект почитания — не обязательно небесный (божественный), но и земной. В этом смысле кока — никак не «божественное растение» . В Санта-Марте, на карибском побережье Колумбии, кока употребляется с помощью специального устройства, называемого попоро. Попоро — символ мужественности, но в то же время сексуальный символ женщины. Устройство имеет форму матки, а палка внутри — фаллоса. Движения палки в попоро символизируют половой акт. Для человека попоро — талисман, означающий «пища», «женщина», «память» и «размышление». Важно подчеркнуть, что попоро — символ мужественности. Но это — женщина, которая дает мужчинам их мужественность. Женщинам запрещают употреблять коку, пока их сын не будет готов к женитьбе . Чай из кокиЧай из коки (исп. Mate de coca) производится из листьев коки. Коммерческое изготовление чая из листьев коки приобрело широкое распространение, такие чаи свободно продаются во всех торговых центрах и в магазинах андских стран. Потребление чая из коки общепринято в южноамериканских странах. Чай из коки применяют и в лекарственных целях, а также в религиозных ритуалах народами Анд. На «тропе инков» (туристская дорога на Мачу-Пикчу) гиды и туристы пьют чай из коки для облегчения высотной болезни. При визитах официальных лиц в Ла-Пас гостей принято угощать чаем из коки. Перуанский чай из листьев коки Mate de coca легально экспортировался в США в 1983—1986 годах в рамках правительственной программы по замещению нелегальной торговли листьями коки легальной. Как свидетельствуют научные исследования, употребление этого чая не приводило к возникновению кокаиновой зависимости или интоксикации. Один разовый пакетик чая содержал от 5 до 10 миллиграмм кокаина. При употреблении такого чая пользователи отмечали лёгкий стимулирующий эффект, приподнятое настроение и учащённый пульс[22]:307. Международное использованиеКока долгое время была предметом контрабанды. Легальный экспорт обработанной коки хорошо налажен, листья коки экспортируются как чай, были составной частью в приготовлении кока-колы (до замещения на кофеин) и для медицинского использования. ПромышленностьКока используется для изготовления косметики и в пищевой промышленности. В фармацевтической промышленности кока используется в производстве препаратов для анестезии. ЛегальностьМировое сообществоСтатья 26 Единого Соглашения по государствам о наркотиках:
БоливияВ Боливии президент Эво Моралес (избранный в декабре 2005 года), бывший руководитель профсоюза производителей коки, обещал легализовать культивирование и традиционное использование коки. Моралес утверждает, что листья коки не равнозначны кокаину. ГонконгВ Гонконге использование коки регулируется согласно Списку 1 Постановления Опасных наркотиков, Глава 134. Использовать коку имеют право только работники здравоохранения для университетских исследований. Вещество может использоваться фармацевтами согласно предписанию. Любой, кто поставляет вещество без предписания, может быть оштрафован на 10 тысяч гонконгских долларов. За торговлю или изготовление вещества — штраф 5 млн долларов и пожизненное заключение. Использование кокаина для потребления без лицензии Министерства здравоохранения незаконно и наказывается штрафом в 1 млн долларов и/или 7 годами заключения. РоссияВ России лист коки входит как наркотическое средство в Список I Перечня наркотических средств, психотропных веществ и их прекурсоров, подлежащих контролю в Российской Федерации (оборот запрещён). Напишите отзыв о статье "Кокаиновый куст"Примечания
Литература
Ссылки
|
Отрывок, характеризующий Кокаиновый куст
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.
Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.
15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.