Колдуэлл, Клайв Робертсон

Клайв Колдуэлл
англ. Clive Caldwell
Клайв Колдуэлл, 1942 год.
Прозвище	Убийца
Дата рождения	28 июля 1910(1910-07-28)
Место рождения	Льюишем, Новый Южный Уэльс, Австралия
Дата смерти	5 августа 1994(1994-08-05) (84 года)
Место смерти	Сидней, Австралия
Род войск	ВВС Великобритании Королевские ВВС Австралии
Годы службы	1940—1946
Командовал	112-я эскадрилья RAF 1-е авиакрыло RAAF
Сражения/войны	Вторая мировая война: Североафриканская кампания Сирийско-Ливанская операция Новогвинейская кампания
Награды и премии

Клайв Робертсон Ко́лдуэлл (англ. Clive Robertson Caldwell по прозвищу Убийца (англ. Killer); 1910—1994) — лучший австралийский лётчик-ас Второй мировой войны, сбивший в составе Королевских ВВС Великобритании (RAF) 27 самолётов противника (не считая 3-х самолётов в группе, 6 не подтверждённых побед и 15 вражеских самолётов, выведенных из строя).

Биография

Клайв Колдуэлл родился 28 июля 1910 года в пригороде Льюшема (англ. Lewisham), Новый Южный Уэльс (Австралия). В 1938 году состоял в аэроклубе Нового Южного Уэльса (англ. Aero Club of New South Wales), где и научился летать. Когда началась Вторая мировая война, Клайв вступил в Королевские военно-воздушные силы Австралии (RAAF). Колдуэлл хотел стать истребителем, но его возраст был выше допустимой к обучению нормы. Поэтому Клайв изменил данные в своём свидетельстве о рождении и был принят в RAAF. Колдуэлл был направлен на обучение лётчиков по Имперскому воздушно-тренировочному плану (EATS, от англ. Empire Air Training Scheme).

Вторая мировая война

Клайв Колдуэлл был направлен в 73-ю эскадрилью RAF (англ. No. 73 Squadron RAF), в составе которой Клайв летал на истребителе Хоукер Харрикейн и принял участие в Североафриканской кампании. Однако почти сразу же (в 73-й Колдуэлл сделал всего несколько оперативных вылетов), Клайва перевели в 250-ю эскадрилью (англ. No. 250 Squadron RAF), оснащенную новыми Кёртисс P-40. Эскадрилья принимала участие в Сирийско-Ливанской операции, а затем снова вернулась в Северную Африку. 26 июня 1941 года, во время своего 30-го боевого вылета (подразделение сопровождали бомбардировщики союзников в Ливии), Клайв одержал свою первую воздушную победу.

4 июля 1941 года на глазах у Клайва немецкий пилот расстрелял спускавшегося на парашюте товарища Колдуэлла. Такая практика была принята и у союзников, но считается что именно после этого случая Клайв окончательно укрепился в своём отношении к этому вопросу. Через несколько месяцев журналисты дадут Колдуэллу прозвище «Убийца» (англ. Killer). Причиной для этого прозвища было нежелание Клайва использовать аппаратуру для фотосъёмки вражеских войск. Вместо этого Колдуэлл брал увеличенный боезапас и использовал его, практически без остатка. В одном из интервью Клайв заметит, что никогда не расстреливал тех, кого могли бы взять в плен.

29 августа 1941 года, когда Клайв возвращался в одиночестве на базу, он был атакован двумя Bf.109. Нападавшими были лейтенант Вернер Шрёер (англ. Werner Schröer), самый известный немецкий ас (рекордсменом по числу побед) в Северной Африке, и его ведомый (оба из 27-й истребительной эскадры люфтваффе). «Томогаук» Колдуэлла был сбит, хотя сам он успел сбить ведомого Шрёера и сильно повредить его Bf 109E-7 (в результате чего, Шрёер и покинул место боя).

23 ноября Колдуэлл встретился с ещё одним выдающимся асом противника — гауптманом Вольфгангом Липпертом (англ. Wolfgang Lippert), командиром группы II./JG27, на счету которого было 29 побед. Самолёт Липперта был сбит, а сам он неудачно выпрыгнул и попал в плен (3 декабря, через 10 дней Вольфганг Липперт умер от гангрены). За эту победу Клайв был награждён крестом «За выдающиеся лётные заслуги» (DFC).

5 декабря 1941 года над Ливией Клайв на своём P-40 «Tomahawk» в течение нескольких минут сбил 5 (пять) вражеских пикирующих бомбардировщиков Юнкерс Ю-87. В результате 26 декабря в «London Gazette» вышло сообщение о нагрждении Клайва Колдуэлла сразу двумя (крест и планка к нему) крестами «За выдающиеся лётные заслуги» (DFC).

24 декабря Клайв подбил вражеский Bf.109, который пилотировал немецкий ас из III группы Jagdgeschwader 27 — Эрбо фон Кагенек (англ. Erbo Graf von Kageneck), одержавший 69 воздушных побед. Колдуэлл отметил, что лишь подбил самолёт аса, однако некоторые источники считают, что фон Кагенек умер через несколько дней от полученных ран.

В январе 1942 года Колдуэлл получил очередное звание (Squadron Leader) и был назначен командиром 112-й эскадрильи (англ. No. 112 Squadron RAF), самой первой эскадрильи EATS в составе RAF. В её составе в основном находились польские лётчики, именно из-за этого Клайв в дальнейшем будет награждён польским «Крестом храбрых».

В составе эскадрильи Клайв сбил ещё три вражеских самолёта, в числе которых был (24 февраля 1942 года) немецкий ас со 109 победами, лейтенант Ганс-Арнольд Штальшмидт (англ. Hans-Arnold Stahlschmidt). В подразделении Клайва решили, что Bf.109 Штальшмидта рухнет на территории союзников, однако тот смог дотянуть до дружественной территории. В этом же году Колдуэлл был отозван из Северной Африки. На счету Клайва были 22 победы за 550 лётных часов в 300 боевых вылетах.

Тихоокеанский театр военных действий

В 1942 году Австралия подверглась давлению со стороны Японской империи. Клайв Колдуэл был отозван RAAF и назначен командующим 1-го (истребительнго) авиакрыла (англ. No. 1 Wing RAAF), в составе которого находились 54-я эскадрилья RAF (англ. No. 54 Squadron RAF) и 452-я (англ. No. 452 Squadron RAAF) и 457-я (англ. No. 457 Squadron RAAF) эскадрильи Австралийских ВВС. Крыло было оснащено Супермарин Спитфайрами, и в начале 1943 года направлено в Дарвин для отражения японских воздушных налётов. В первый же боевой вылет Колдуэлл сбил два самолёта противника: истребитель Mitsubishi A6M Zero и бомбардировщик Nakajima B5N.

Союзные пилоты редко ввязывались в бои с японскими истребителями, в виду большого расстояния до своихавиабаз в Голландской Ост-Индии. В первое время крыло несло большие потери из-за неопытности пилотов и технических неисправностей Спитфайров в тропиках. В результате подразделение было направлено для участия в Новогвинейской кампании, а на его место возвращена 5-я воздушная армия (5 AF, англ. Fifth Air Force) Военно-воздушных сил США.

17 августа 1943 года над Арафурским морем Клайв сбил свой последний самолёт (Mitsubishi Ki-46). Всего им было сбито 6,5 японских самолёта (6 личных и одна победа в группе). После этого Колдуэлл был назначен командиром 2-й тренировочной группы RAAF (англ. No. 2 Operational Conversion Unit RAAF). 14 октября 1943 года Клайв был награждён орденом «За выдающиеся заслуги». Когда театр военных действий переместился на север, Клайв вернулся в Дарвин, в качестве командира 80-го (истребительнго) авиакрыла (англ. No. 80 Wing RAAF).

В апреле 1945 года Клайв Колдуэлл проходил службу в Моротае и принимал активное участие в так называемом Моротайском мятеже (англ. Morotai Mutiny). В январе 1946 года военный трибунал понизил Колдуэлла в звании (до Flight Lieutenant) и в феврале Клайв оставил службу.

Послевоенное время

После войны Колдуэлл работал торговым представителем по закупке самолётов между американской компанией и правительством Филиппин. Затем присоединился к сиднейской компании по экспорту/импорту тканей и вскоре стал её управляющим директором. В 1953 году Колдуэлл становится председателем правления. Под его руководством компания Clive Caldwell (Sales) Pty Ltd была значительна расширена (за счёт открытия дочерних компаний по всему миру).

Клайв Колдуэлл умер в Сиднее 5 августа 1994 года.

Награды

Кавалер ордена «За выдающиеся заслуги» (DSO);

Кавалер креста «За выдающиеся лётные заслуги» (DFC) и планки к нему;

Кавалер звезды «Экипаж над небом Европы»;

Кавалер «Звезды 1939—1945»;

Кавалер «Звезды Африки» со знаком участника Североафриканской кампании;

Кавалер «Тихоокеанской Звезды»;

Медаль службы Австралии 1939—1945;

Военный знак отличия «Крест храбрых» (Польша).

Литература

• Watson J. Killer Caldwell: Australia's greatest fighter pilot. — Sydney: Hodder Australia, 2005. — 282 с. — ISBN 0733619290.
• Stephens A. The Royal Australian Air Force: a history. — London: Oxford, 2006. — 340 с. — ISBN 0195555414.
• Kristen A. Clive Caldwell, Air Ace. — Crows Nest: Allen & Unwin, 2006. — 288 с. — ISBN 1741147050.
• Weal J. Jagdgeschwader 27 'Afrika'. — London: Osprey Publishing, 2003. — 128 с. — ISBN 1841765384.

См. также

• Австралия во Второй мировой войне
• Список лётчиков-асов Второй мировой войны

Ссылки

• [www.airwar.ru/history/aces/ace2ww/pilot/caldwell.html Колдуэлл Клайв "Киллер"] (рус.). Асы второй мировой войны. [www.airwar.ru/index.html авиационная энциклопедия «Уголок неба»]. Проверено 19 июля 2011. [www.webcitation.org/67fH4ACR5 Архивировано из первоисточника 15 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Колдуэлл, Клайв Робертсон

Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.


В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…