Колесница

Колесни́ца — большая двухколёсная повозка (двуколка), использующая как движущую силу скаковых животных.

История

Самые ранние колесницы использовались катакомбной («Тягунова Могила» в запорожском селе Марьевка, ок. 5 тыс. л. н.). синташтинской (Кривое озеро, 2026 г. до н. э.) и ямной культурами (IV тыс. до н. э.), Синташта в III тыс. до н. э., а также шумерами (Штандарт войны и мира).

Египетские колесницы

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Считается, что колесницы появились в Египте благодаря гиксосам в XVIII до н.э.

15 мая 1468 года до н. э. состоялась первая документированная битва в истории — Мегиддо, где египетский фараон Тутмос III сражался против ханаанских царей. Блестящий полководец, Тутмос III, лично возглавляя размещенные по центру боевые колесницы, наголову разбил разрозненные сирийско-палестинские войска. Оружейные реформы, проведённые Тутмосом III, были весьма значительны — лучники в колесницах обладали высокой мобильностью и точностью; он также поставил на вооружение модифицированные луки и стрелы, пробивавшие почти любую броню того времени.

Самой крупной колесничной битвой в древней истории считается Битва при Кадеше (1299 г. до н. э.), в которой со стороны египтян, хеттов и сирийцев участвовало до семи тысяч колесниц.

В конце второго тыс. до н. э. человечество освоило верховую езду. Это не отменило боевые колесницы, тем более, что и способы применения, и возможности у этих родов войск были разные. Но с экономической точки зрения кавалерия нанесла сокрушительный удар по колесницам: два всадника хоть и куда менее эффективны чем одна колесница, но несравнимо дешевле. В кочевой среде это сразу же уничтожило колесницу — даже путём неимоверного напряжения всех производственных сил запряжками можно было обеспечить не более 10 % воинов, а вообще и меньше — при захвате шаньцами среднего течения Хуанхэ на 6000 пехоты приходилось всего 200 запряжек. А посадив всех 6400 человек на лошадей, можно было получить невероятно мобильный, хотя и не очень сильный отряд (как показал опыт противостояния того же Китая и кочевников, когда войска сходились в стратегически равных условиях (все одинаково сытые, отдохнувшие и здоровые), 6000 пехоты и 200 колесниц всегда били 10000 всадников, другое дело, на то они и кавалеристы, чтобы вступать в бой только тогда, когда пехотинцы падали с ног от усталости, а лошади запряжек — от бескормицы).

С военной точки зрения отказываться от колесниц было полной бессмыслицей, но когда в Греции, а затем и в Италии исчезла социальная группа, выезжающая в битву на колесницах, умерли и сами колесницы. И тут даже дело не в появлении классической фаланги — в той же Италии классическое манипулярное построение создавалось именно для взаимодействия с собственными колесничими частями, а в ближнем бою легион великолепно перестраивался в единый строй, — а исключительно в социально-экономических причинах.

На Ближнем Востоке апофеозом колесниц стало время Новоассирийского царства, когда в грандиознейших битвах сходилась масса колесниц в два, а то и в три раза большая, чем под Кадешем — например в битве при Каркаре (VIII век до н. э.) только со стороны антиассирийской коалиции было почти 1500 колесниц, не считая остальных сил (более 4000 всадников и около 10000 пехоты). Судя по некоторым данным, именно ассирийцы, воюя с египтянами, вновь изобрели ударные запряжки, но уже на принципиально ином уровне. Основным типом колесниц ассирийцев были запряжки четвернёй с увеличенным в размерах корпусом, в которых размещалось 3-4 воина, причём один из них обязательно был щитоносцем. Подобное «утяжеление» запряжек произошло ещё у противников Египта хеттов.

Китай, кстати, пошёл несколько иным путём: колесницы из оружия наступательного постепенно стали становиться оружием оборонительным, — когда отряды в 5-7 колесниц начали выполнять роль «крепостных башен» в тех живых стенах, которыми перегораживала поля сражений пехота. Именно поэтому, дополнительные поражающие элементы на дальневосточных запряжках выполняли роль подвижных рогаток, а не предназначались для сокрушения вражеского строя.

Похожая тенденция наблюдалась и в центральной Индии, но там тяжёлые запряжки начали увеличивать в высоту и ставить позади традиционных индийских пехотных «цепей» (как по-другому назвать этот строй, когда на один погонный метр фронта приходится 3-4 пехотинца).

Но помимо тяжёлых стрелковых запряжек как в Индии, так и в Китае продолжали использоваться и лёгкие, тактически соединённые со всадниками, как это практиковалось и в кельтской Британии. Надо заметить, что тандем «лёгкие запряжки — конница» существовал также у лидийцев и в Урарту.

Надо отметить, что в Греции колесничая традиция не подверглась полному забвению — на севере в Беотии и Фессалии колесничие формироваия просуществовали по крайней мере до персидского нашествия (Плутарх, Жизнеописание Пелопида), да и позднее, на примере Киренаики, Эней Тактик (4 в. до н. э.) настоятельно советовал создавать колесничие отряды, но не для действий в бою, как раньше, а для быстрого оперативного манёвра, когда непосредственно в сражении из кузовов колесниц оглоблями вперёд создается подобие засеки, а воины вместе с возницами выстраиваются в единую фалангу.

Разумеется, помимо боевой функции колесницы выполняли сакральную, а в Европе ещё и спортивную. Недаром римский триумфатор въезжал в город на колеснице.

В транспортных и спортивных колесницах ездили 1-2 человека. Среди колесниц наибольшей популярностью пользовались carrus. Верхняя часть такой повозки была открыта, а передняя закрыта. В ней обычно ехали возница и пассажир. Колесница, в которую запрягались две лошади, называлась biga (бига), три лошади — triga (трига), четыре лошади — quadriga (квадрига). Колесный бандаж делался из железа. Когда колесницы не использовались, колеса с них снимались для лучшей сохранности.

В Риме колесничные гонки устраивались главным образом на гигантском ипподроме Циркус Максимус, который имел сидячие места для 150 000 зрителей и располагался в долине между холмами Палатин и Авентин. Возможно, Циркус Максимус ведёт свою историю ещё от этрусков, но около 50 года до н. э. Юлий Цезарь перестроил его, увеличив до 600 метров в длину и 225 метров в ширину. Колесницы запрягались четверней или парой, но более важными считались, конечно, гонки на четвернях. Иногда, если колесничий хотел продемонстрировать своё мастерство, он мог запрячь до 10 лошадей сразу, но управлять такой «гроздью» было крайне сложно. В частности, Митридат Евпатор справедливо гордился тем, что на торжественных выездах он единолично управлял запряжкой из 16 лошадей.

Северо-западная Индия, куда дошёл Александр Македонский, ещё не вооружилась тяжёлыми экипажами. Показательно, что в битве с царём Пором (Пуаравой), было только 300 лёгких колесниц, действующих совместно с конницей в русле традиционных индо-персидских тактических решений, что против Македонца было совершенно недостаточно.

И в Китае, и в Риме примерно в одно и то же время (III—V вв. н. э.) на основе колесницы было создано специфическое оружие — подвижный лафет для лёгкой метательной установки, причём, если баллиста-арбалет были относительно небольшими, то расчёт полностью находился в кузове и мог стрелять на ходу. Подобные конструкции, в частности в Европе, дожили до позднего Средневековья (итальянские «батареи» — повозки со стрелками и станковыми арбалетами, а позже и с 1-2 лёгкими пушками).

Помимо использования колесниц в Китае и Корее в оборонительных целях, особенно против кавалерии для защиты на марше и прикрытия лагеря в Средневековье и особенно активно в борьбе против киданей, военная мысль попыталась возродить пограничные конно-колесничие корпуса, но удачно реализовать этот замысел не удалось из-за нехватки лошадей.

Серпоносные колесницы

Решая проблему борьбы с вражеской лёгкой пехотой и кавалерией, ассирийцы установили на ступицах колес колесниц длинные ножи, — так появились «серпоносные» или «косящие» колесницы. Серпы оказывали на противника не только сильное моральное воздействие, но и поражали отряды лёгкой пехоты противника, взаимодействующие с вражескими запряжками. Следующим шагом стала установка остриёв копий на дышло — теперь колесница могла снова атаковать в лоб регулярную тяжёлую пехоту.

Наибольшую известность эти экипажи получили благодаря персам — в дополнение к установке серпов и копий, те стали и защищать лошадей броней и поставили ещё серпы под осью вниз. Хотя это и снижало проходимость колесницы, но значительно повышало смертоносность экипажа при атаке.

Ещё одной проблемой была прочность колёс — решалась она у разных народов по-разному, но оптимума достигли именно персы, они начали делать цельнобронзовые колёса. Конечно, это несколько увеличило вес корпуса, но значительное увеличение прочности, а главное диаметра колеса, увеличило проходимость при той же скорости.

При правильном применении это оружие было чрезвычайно эффективно, но, к моменту нападения Александра Македонского на персидского колосса, ни о какой эффективности говорить не приходилось.

Позднее, серпоносные колесницы в очень больших количествах (многие сотни) встречались на вооружении армий диадохов. Они были значительно усовершенствованы по сравнению с персидским прототипом: стали более проходимы, получили возможность практически безопасно атаковать в лоб македонскую фалангу с длинными сариссами. К сожалению, описание войн диадохов сохранилось очень плохо, поэтому совершенно неизвестно, где и когда они использовались. Плутарх в своём жизнеописании Деметрия Полиоркета подчёркивал, что он был настолько хорошим полководцем, что мог разбить и опрокинуть колесницы Антигона, что говорит о их высокой военной ценности. Позже колесницы с косами (серпами) применил Митридат Великий, в частности, с их помощью он полностью уничтожил войско легата Лукулла Триария в первой битве при Зеле. Через несколько лет на том же самом месте серпоносные колесницы сына Митридата Фарнака чуть было не уничтожили армию Юлия Цезаря. Путём невероятных усилий тому удалось победить. В римскую и парфянскую армии косящие колесницы не вписывались тактически, поэтому начался их упадок. Но, по некоторым данным (Шахнамэ, Чатран и маджатик) этот род войск возродился и в сасанидском Иране, и в средневековой Византии, но применялся не очень широко — стоимость такой колесницы была очень высокой, а если учитывать и сложность подготовки экипажей, то чрезмерно высокой и для Ирана, и для Византии.

Тактика противодействия колесницам

На протяжении веков пехота вырабатывала приёмы защиты от атаки боевых колесниц. Так, в эпоху диадохов защитная тактика фаланги заключалась в том, что гоплиты расступались, пропуская колесницу в тыл, где она становилась добычей вспомогательных отрядов (данный приём облегчался тем, что возницы спрыгивали с колесниц до того, как те достигали вражеского строя, и колесница оставалась неуправляемой).

Римляне со времён Юлия Цезаря также разработали эффективные методы противодействия колесницам. В битве при Магнесии атака серпоносных колесниц селевкидского царя Антиоха Великого была успешно отбита воинами Л. Корнелия Сципиона, применившими целый комплекс тактических приёмов:

Сражение на правом фланге римлян началось атакой серпоносных колесниц. Евмен <союзный римлянам царь Пергама, командовавший правым флангом> приказал выдвинуться вперед критским лучникам, пращникам, римским метателям дротиков и нескольким эскадронам (турмам) конницы. Римляне и их союзники действовали в рассыпном строю. Они обстреливали колесницы со всех сторон, целясь в лошадей, а также громкими и нестройными криками пугали коней. При приближении противника подвижные пехотинцы уклонялись от столкновения. Одни колесницы остановились из-за гибели лошадей. Лошади других заметались. Нервы возниц не выдержали. Часть из них повернули назад, другие отступали по направлению к центру, к слонам. Всадники Евмена их преследовали и громкими криками усиливали панику. В стремлении избежать столкновения с серпами и обезумевшими лошадьми арабские воины на верблюдах расстроили свои ряды. Смятение перекинулось на катафрактов. В конце концов, колесницы и верблюды покинули пространство между армиями.

— [xlegio.ru/ancient-armies/ancient-warfare/battle-of-magnesia/ Дмитрий Шкрабо, Битва при Магнесии]

Таким образом, действия хорошо обученной пехоты, использующей уязвимые стороны данного вида оружия, позволяли не только защититься от колесниц, но и заставить их нанести серьёзный урон собственным войскам. Это обстоятельство практически ликвидировало боевую ценность серпоносных колесниц к концу эллинистической эпохи.

Роль колесниц в армии

Количество колесниц в составе армий могло сильно разниться. В Китае и Индии одна колесница приходилась на 100 солдат. В Ассирии — на 200. В Египте конца II тысячелетия — на 50. В сухопутной армии Карфагена — даже одна на 20 солдат. Есть указания, что у хеттов колесница приходилась даже на 10 человек, но это маловероятно.

Колесницы по своему времени представляли собой достаточно дорогостоящие и технологичные изделия. В Ассирии имелся царский завод по производству колесниц, причем стратегические материалы (главным образом дерево разных пород) свозились со всего известного ассирийцам мира. Только ценой подобных затрат удавалось сочетать прочность конструкции с её легкостью, позволявшей размещать в коляске трёх человек, вместо 1-2 у менее изощрённых народов.

См. также

• Гонки колесниц
• Летающие колесницы
• Меркава (каббала)
• Тачанка — новейший аналог колесницы

Литература

• Военные колесницы // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>
• Военные колесницы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• Горелик М. В. [kladina.narod.ru/gorelik/gorelik.htm Боевые колесницы Переднего Востока III—II тысячелетий до н. э.] // Древняя Анатолия. М., 1985.
• Колесницы // Библейская энциклопедия архимандрита Никифора. — М., 1891—1892.
• Нефёдкин А. К. [xlegio.ru/ancient-armies/military-organization-tactics-equipment/origin-and-history-of-scythed-chariots/ Происхождение и история серпоносных колесниц]

Фильмы

• «Тутмос III — Рассказы из могилы: Короля Воинов Египта» / «Thutmose III — Tales from the tomb: Egypt’s warrior king» — 2005, США, National Geographic Channel. ([video.yandex.ru/users/glossword/view/56/# смотреть online])

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Колесница

– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.