Колесов, Анатолий Пантелеймонович

Анатолий Пантелеймонович Колесов
Дата рождения:	1924(1924)
Дата смерти:	17 июня 1987(1987-06-17)
Страна:	СССР
Научная сфера:	Хирургия
Место работы:	Военно-медицинская академия им. С. М. Кирова
Учёная степень:	доктор медицинских наук
Учёное звание:	академик АМН СССР
Альма-матер:	Военно-медицинская академия им. С. М. Кирова
Награды и премии:
Анатолий Пантелеймонович Колесов на Викискладе

Анатолий Пантелеймонович Колесов (1924 — 17 июня 1987) — хирург, генерал-майор медицинской службы, действительный член Академии медицинских наук СССР, заслуженный деятель науки.

Биография

Анатолий Пантелеймонович родился в 1924 году в семье врача.

В 1947 году окончил Военно-медицинскую академию им. С. М. Кирова, затем адъюнктуру.

После окончания академии в течение 12 последующих лет прошел путь от адъюнкта до профессора, в 1963—1986 г. возглавлял одну из самых крупных хирургических клиник академии.

Похоронен на Богословском кладбище Санкт-Петербурга.

Направления научной деятельности

Хирургия легких, средостения, сердца, искусственное кровообращение, эндоскопическая диагностика и хирургия, огнестрельные ранения и другие вопросы военно-полевой хирургии, трансфузиология, реаниматология, парентеральное питание, хирургическая инфекция.

• С 1953 г. первым стал производить при бронхоэктазиях экономные резекции легких, а вскоре одним из первых в нашей стране выполнил двустороннюю резекцию легких.
• С 1953 г. включается в разработку актуальных вопросов сердечно-сосудистой хирургии. Одним из первых произвел операции по поводу аневризмы сердца, двойной дуги аорты, недостаточности митрального клапана, усовершенствования правостороннего доступа при операциях на сердце. Внес оригинальные предложения по технике операции, методике перфузии, послеоперационному лечению больных.
• С 1963 г. приступил к выполнению операций по протезированию клапанов сердца. Внёс весьма существенный вклад в разработку ряда проблем современной реаниматологии, в частности — в усовершенствование методов регулирования процессов кровообращения (вспомогательное кровообращение) и сочетанного использования нескольких искусственных органов. Первым изучил особенности парентерального питания после операций на органах груди. Ему принадлежит приоритет в описании азотистого и энергетического обмена при послеоперационных осложнениях. В клинике при его непосредственном участии были разработаны расчёты суточных рационов при различных патологических состояниях, апробированы и получили путёвку в клиническую практику большинство отечественных гидролизатов, препаратов аминокислот, жировых эмульсий.
• С 1965 г. занимался вопросами хирургической инфекции.

Общественная деятельность

Принимал активное участие в работе медицинских научных обществ, многократно избирался председателем Ленинградского хирургического общества Пирогова, Кардиологического общества им. Г. Ф. Ланга, был членом правления всесоюзных обществ хирургов и кардиологов, членом президиума АМН СССР, членом Международной ассоциации хирургов, Европейского общества сердечно-сосудистых хирургов, редакционных советов журналов: «Вестник хирургии им. И. И. Грекова», «Хирургия», «Вопросы онкологии», издательства «Медицина», Большой медицинской энциклопедии.

Научные труды

Автор более 250 научных работ, в том числе 7 монографий, 5 руководств, 8 глав в различных учебниках.

Награды и звания

• Академик АМН СССР;
• заслуженный деятель науки;
• лауреат премии им. А. Н. Бакулева;
• «Орден Красной Звезды»;
• «Медаль За боевые заслуги»;

См. также

• Клиническое питание
• Парентеральное питание

Источники

• [ap.sibtechcenter.ru/ap_person.tal?identifier=AKolesoAnatA2004122763480700 Справочник «Медики России»]

Отрывок, характеризующий Колесов, Анатолий Пантелеймонович

– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.