Колодин, Иван Фёдорович

Иван Фёдорович Колодин
Основные сведения
Страна	Российская империя Российская империя
Дата рождения	16 марта 1788(1788-03-16)
Место рождения	Санкт-Петербург
Дата смерти	после 1838
Место смерти	Крым
Работы и достижения
Работал в городах	Санкт-Петербург, Саратов, Симферополь
Архитектурный стиль	классицизм, русский ампир
Важнейшие постройки	Усадьба Марьино
Награды	3 ст.

Иван Фёдорович Колодин (16 марта 1788, Санкт-Петербург? - после 1838, Крым?) — воспитанник и ученик архитектора А. Н. Воронихина и его преемник на посту архитектора Казанского собора.

Биография

Незаконнорожденный сын бывшей крепостной Пелагеи Колодиной и некоего Штыкова. В 1800 поступил в Императорскую академию художеств по рекомендации и на средства А. Н. Воронихина. В 1809 занял место архитекторского помощника в Комиссии по построению Казанского собора с чином 14 класса. После смерти Воронихина в 1814 до 1818 занимался «приведением в ясность» счетов Комиссии в качестве архитектора. В 1813 в Строительном комитете Министерства внутренних дел получил должность каменного мастера. До 1820, оставаясь формально на должности, занимался частными работами для Строгановых и их родственников Апраксиных в Санкт-Петербурге и его окрестностях. С 1820 командировался на юг империи, в частности, в Крым для проведения различных работ, например, ремонта дворца в Бахчисарае. С этого времени жил в Крыму. В 1822 пожалован кавалером ордена св. Анны 3 класса. Под данным формулярного списка, к 1832 женат не был. Последнее упоминание в 1838 как второго архитектора Южного берега Крыма, помощника швейцарского зодчего К. Эшлимана. И. Ф. Колодину сопутствовал Яков Колодин, судя по всему, родной брат, также служивший в Строительном комитете, а затем оказавшийся в Крыму.

Творчество

В 1813 перестроил в Саратове дом купца М. А. Устинова в стиле классицизма (ныне Саратовский краеведческий музей). Графическая манера чертежей повторяет воронихинскую. С того же времени начал работу по проектированию вновь заложенного имения Марьино под Санкт-Петербургом для графини С. В. Строгановой. Поиск решения главного дома продолжался до 1817 (построен в 1818, сохранился). В 1815—1816 проектировал также менее значительные постройки для усадьбы, в частности, церковный дом, житницу, оранжерею и ферму (известны по чертежам), а также парковые сооружения. В середине 1810-х ремонтировал главное здание Строгановской дачи в окрестностях столицы и Строгановский дворец в Санкт-Петербурге. В 1814 был приглашен Апраксиными для реконструкции их усадьбы на Марсовом поле в Санкт-Петербурге. Сочинил для них шесть листов (Государственный Исторический музей), включая проект постоялого двора. Судьба проектов неизвестна. В 1822—1823 реставрировал ханский дворец в Бахчисарае после пожара 1818 и эта его деятельность была признана современниками неудачной. В Симферополе строил городской собор (1820—1829, по проекту И. Шарлеманя, снесен в 1930), губернские присутственные места, Таврическое губернское правление, «Странноприимный дом подполковника А. С. Таранова-Белозерова» (1822—1826, ныне — Симферопольский медицинский колледж), дом Таврического гражданского губернатора (1835).

Литература

Ерохина И. П., Кузнецов С. О. Шансы архитектора Ивана Колодина // Андрей Никифорович Воронихин. Мастер, эпоха, творческое наследие. Материалы международной научно-практической конференции, посвященной 250-летию архитектора А. Н. Воронихина (1759—1814). СПб, 2010. С.247-258.

Отрывок, характеризующий Колодин, Иван Фёдорович

Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.