Колокотронис, Теодорос

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Теодор Колокотрони
Θεόδωρος Κολοκοτρώνης<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
 
Рождение: 3 апреля 1770(1770-04-03)
Морея
Смерть: 4 февраля 1843(1843-02-04) (72 года)
Афины
Отец: Константинос Колокотронис
Мать: Замбия Котсаки
Супруга: Екатерина Карусу
Дети: Панос, Иоаннис Геннеос, Константинос, Панос, Елена
 
Награды:

Теодо́рос (Федор) Колокотро́нис[1] (греч. Θεόδωρος Κολοκοτρώνης; 3 апреля 1770 — 4 февраля 1843, Афины)[2] — один из выдающихся греческих инсургентов, сын клефта и сам клефт.



Биография

Теодорос Колокотронис родился в 1770 году в Морее, в деревне Рамавуни. Происходил из старинного клефтского рода[3]. Когда Теодоросу исполнилось 10 лет, турки казнили его отца — Константиноса Колокотрониса, офицера русской службы… Мать Теодороса — Замбия Котсаки — происходила из аркадского рода Котсаки, также отличившегося в борьбе с турками.

В 15 лет Теодорос стал «капитаном» клефтского отряда, состоявшего из таких же отчаянных храбрецов, каким был он сам. Спасаясь в 1806 году от наседавших турок, Теодорос Колокотронис поступил в русский флот, а затем перебрался на Ионические острова, где вступил в британскую службу и получил майорский чин.

Лишь в 1821 году, когда в Морее вспыхнуло восстание, Колокотронис вернулся на родину. Под его командованием повстанцы 12 (24) мая разбили турок при Вальтеси и 26 сентября (8 октября) овладели Триполисом. В 26—28 июля (8—10 августа) 1822 г. Колокотронис нанёс ужасное поражение контингентам Махмуда-паши Драмали в узком Дервенакийском ущелье. За эту блестящую победу народное собрание в Астросе назначило его в 1823 году главнокомандующим всеми войсками Мореи (архистратигом) и вице-президентом временного правительства, в котором de facto он был властелином. На этом собрании, впрочем, особенно резко сказались непомерное тщеславие и честолюбие, сварливость и совершенная недисциплинированность характера Колокотрониса.

Народное собрание, в котором участвовали представители различных партий, в виде протеста против избрания Колокотрониса, в скором времени выбрало и другое правительство, с Кондуриотти во главе. Вражда между двумя правительствами дошла до вооруженной борьбы, в которой победила «партия порядка»; вождь же военной партии Колокотронис был взят в плен и заключен на острове Идре. Здесь у архистратига случился бурный роман с местной монахиней Маргаритой. Плодом этой связи стал будущий генерал Панос Колокотронис.

Через 4 месяца, в 1825 году, военные неудачи принудили греческое правительство освободить Теодороса Колокотрониса и поставить его во главе 10-тысячного Пелопоннесского корпуса. Первое время Колокотронис успешно применял тактику партизанской войны против превосходящих сил египетского полководца Ибрагима-паши. Однако, дальнейшая борьба с Ибрагимом-пашой оказалась не под силу и Колокотронису: он терпел неудачу за неудачей, пока в 1827 году союзные державы не нанесли египтянам страшного Наваринского поражения.

На Треннском собрании (апрель 1827 года) Колокотронис горячо отстаивал графа Каподистрию, как президента Греции, против Маврокордато, за которого стояла городская партия.

При Иоанне Каподистрии Колокотронис оставался главнокомандующим войсками Мореи и усиленно поддерживал президента. После убийства последнего Колокотронис, в качестве члена назначенного сенатом временного правительства (вместе с Августиносом Каподистрией и Колетти), действовал в духе руссофильской партии, всеми силами разжигая страсти, хватаясь за оружие при всяком удобном случае. Он содействовал избранию Августиноса Каподистрии в президенты, и на нём главным образом лежит ответственность за междоусобную войну, окончившуюся его поражением и отречением Каподистрии.

В назначенном затем сенатом и просуществовавшем всего несколько дней временном правительстве («комитет пяти»: Колокотронис, Колетти, Заимис, Метакса и Будурис) Колокотронис был фактически властелином, но когда Колетти преобразовал его в комитет семи, то Колокотронис не попал в него и очутился в оппозиции. Немедленно он схватился за оружие. Новое поражение его в 1833 году на короткое время дало Греции внешнее спокойствие.

С прибытием в Грецию короля Оттона I Колокотронис появился во главе недовольных тиранией нового правительства, хотя оно в этом отношении только продолжало политику Каподистрии. В 1834 году Колокотронис, вместе со своим сыном, Геннайосом Колокотронисом, был судим за участие в противоправительственном заговоре и приговорен к смертной казни, но помилован королём сначала к 20-летней тюрьме, а через год совершенно освобожден и даже восстановлен в чине генерала, в 1837 году пожалован Большим крестом Ордена Спасителя и назначен членом Государственного совета. Это его примирило с правительством.

Умер в Афинах в 1843 году. После смерти вышли его интересные, хотя крайне пристрастные мемуары: «Διήγησις συμβάντων τής έλληνικής φυλής 1770—1836» (нов. изд., Афины, 1889., 2 т.); английский перевод (Эдмонда): «K. the Klepht and the warrior. An autobiography» (Лондон, 1892).

Один из сыновей Колокотрониса, Колокотронис, Иоаннис Геннеос, стал премьер-министром Греции и умер в 1868 году генерал-лейтенантом.

Источники

Напишите отзыв о статье "Колокотронис, Теодорос"

Примечания

  1. Юрьева А.Ю. Словарь трудностей произношения и ударения в современном русском языке. — М.: Litres, 2013.
  2. даты жизни и греч. написание даны по греческой статье Википедии.
  3. Первоначально эта семья носила фамилию «Цергинис», затем — «Битекурас», и наконец — «Колокотронис». Родоначальник — Триантафиллакос Цергинис, бившийся с турецкими оккупантами в XVI веке.
При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Колокотронис, Теодорос

До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.
– Совсем не та, – говорил он.
– Что ж, подурнела?
– Напротив, но важность какая то. Княгиня! – сказал он ей шопотом.
– Да, да, да, – радостно говорила Наташа.
Наташа рассказала ему свой роман с князем Андреем, его приезд в Отрадное и показала его последнее письмо.
– Что ж ты рад? – спрашивала Наташа. – Я так теперь спокойна, счастлива.
– Очень рад, – отвечал Николай. – Он отличный человек. Что ж ты очень влюблена?
– Как тебе сказать, – отвечала Наташа, – я была влюблена в Бориса, в учителя, в Денисова, но это совсем не то. Мне покойно, твердо. Я знаю, что лучше его не бывает людей, и мне так спокойно, хорошо теперь. Совсем не так, как прежде…
Николай выразил Наташе свое неудовольствие о том, что свадьба была отложена на год; но Наташа с ожесточением напустилась на брата, доказывая ему, что это не могло быть иначе, что дурно бы было вступить в семью против воли отца, что она сама этого хотела.
– Ты совсем, совсем не понимаешь, – говорила она. Николай замолчал и согласился с нею.
Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.