Колониальная Бразилия

Колониальная Бразилия
порт. Brasil Colônia
Колония Португалии
← 1500 — 1815 →
Флаг Герб
Столица	Салвадор (1549—1763) Рио-де-Жанейро (1763—1815)
Язык(и)	Португальский, ньенгату, Лингва-жерал-паулиста
Религия	Римско-католическая церковь
Денежная единица	Португальский реал
Форма правления	Колониализм

К:Появились в 1500 годуК:Исчезли в 1815 году

Колониальная Бразилия — период в истории Бразилии с 1500 года, момента начала её колонизации до 1815 года, когда она была объединена в Соединённое королевство с Португалией.

Открытие португальцами (1500—1530)

Тордесильясский договор 1494 года определил границы владений между Испанией и Португалией. Речь шла о том, что по договору, территории на востоке от линии пролегавшей в 400 лигах на запад от Островов Зелёного Мыса отходили Португалии, а земли, находящиеся на запад от него — Испании. Эта условная линия, которая протянулась между двумя полюсами, пересекала Латинскую Америку на востоке и стала первой границей Бразилии, ещё тогда не открытой португальцами. Договор отражал беспокойство Португалии, ведшей обширную разведку южного пути в Индию, открытием Колумба, достигшего «Индии» на западе. Возможно, в Португалии предполагали наличие Большой Земли, так как стремились отодвинуть линию раздела как можно дальше на запад, с чем испанцы согласились, так как это не представляло угрозы для их экспансии в западном направлении — до земель, открытых Колумбом ещё было плыть и плыть.

Принято считать, что Бразилия была открыта 22 апреля 1500 года Педру Алваришем Кабралом на пути вокруг Африки, но этот факт ещё подвергается сомнению. Новости, принесённые Кабралом, сначала возбудили значительный энтузиазм среди португальцев, и корона начала организовывать новые экспедиции, в частности под руководством итальянского капитана Америго Веспуччи, чей маленький флот проплыл вдоль побережья Бразилии и впервые оценил протяжённость этой земли. Веспуччи назвал несколько мест на побережье именами святых в зависимости от дня, когда они были открыты.

С Бразилией началась ограниченная торговля, главным природным богатством, найденным первыми колонизаторами, было сандаловое дерево (pau-brasil), из древесины которого добывали красно-фиолетовую краску. От его названия и пошло слово «Бразилия».

Интерес к Бразилии ослабел за последующие два десятилетия. Португальцы были не в состоянии выявить драгоценные металлы в Бразилии и потому сконцентрировали свои усилия на выгодной торговле с Азией. Бразилия стала чем-то вроде ничейной земли, над которой португальская корона имела только формальный контроль, а её европейские конкуренты быстро воспользовались этим невниманием. Французы, например, нарушали португальский суверенитет над частью Южной Америки и вывозили древесину в Европу. Португальская апатия закончилась во время правления Жуана III (1521-57), который постепенно переместил центр колониальных интересов из Азии в Америку.

Первые колонии (1530—1580)

Планомерное освоение новых земель началось только в 1530 году, когда из Португалии стали прибывать первые поселенцы, которые привозили с собой скот, саженцы и семена с целью основать здесь колонии. Укреплённые поселения были основаны на северо-востоке страны, первым из них стал Сан-Висенте в прибрежной части современного штата Сан-Паулу, основанный в 1532 году. Территория была заселена местными племенами. Одни были миролюбивыми, а другие, наоборот, агрессивными, особенно в глубине страны.

По мере расширения колоний возникла необходимость создания административной системы. Первым шагом к этому стал указ короля о создании наследуемых феодальных владений — капитаний. Четырнадцать из них, причём некоторые из них по размеру были больше самой Португалии, были определены в середине XVI века. Владельцы капитаний, так называемые donatarios, то есть «те, кто принимают дар», отвечали за их безопасность и развитие. Система капитаний значительно повлияла на границы и политику современной Бразилии.

Король Жуан назначил генерал-губернатором колонии Томе ди Соуза (Tomé de Sousa), португальского дворянина с большим опытом, полученным в Африке и Индии. Соуза высадился в Бразилии в 1549 и основал первую столицу Бразилии, город Салвадор (штат Баия), из которого Бразилия управлялась на протяжении 214 лет. Соуза также разместил местных чиновников во всех капитаниях и стратегических укреплённых пунктах вдоль побережья. В городах он организовал муниципальные структуры, подобные муниципалитетам в Португалии. Начиная с этого времени Бразилия начала принимать значительный поток поселенцев. В 1600 году в штатах Баия и Пернамбуку в каждом жило около 2 000 европейцев и более 4 000 африканских рабов и индейцев.

Важный вклад в развитие и прогресс колоний внесли иезуиты. По просьбе Жуана III, Мануель да Нобрега и несколько других иезуитов сопровождали Томе ди Соуза в Салвадор и стали первыми из миссионеров, которые занимались защитой и обращением индейцев в христианство, а также и значительной работой по подъёму морального уровня колонистов. Индейцы, обращённые в христианство, селились в организованных иезуитами поселениях, называемых аделаи (aldeias), которые были похожи по структуре на миссии в испанской Америке. Тем не менее, многие другие колонисты имели рабов-индейцев, и потому хотели отнять у иезуитов контроль за этим важным ресурсом. Скоро между двумя группами возник настолько острый конфликт, который прокатился через всю колонию, что потребовалось вмешательство короны. Согласно королевского декрета 1574 года иезуиты получили частичную поддержку, декрет дал им полную власть над индейцами в аделаях, но позволил колонистам обращать в рабство индейцев, захваченных в «законной войне». В Амазонии отец Антонио Виейра (António Vieira) стал центральной фигурой подобного конфликта в XVII веке, когда он организовал там сеть миссий. С другой стороны, хотя миссии помогли защитить индейцев от рабства, они весьма способствовали распространению смертельных для индейцев европейских болезней. Из-за значительного уменьшения численности индейского населения и роста спроса на рабов, бразильские колонисты, начиная с середины XVI века, стали завозить большое количество африканских рабов.

Влажное и плодородное побережье штата Пернамбуку было пригодно для выращивания сахарного тростника. Кроме того, такое местоположение сделало его удобным портом для судов, которые отправлялись из Португалии на африканский запад и на восток. Сахарный тростник и техника для его выращивания были завезены в Бразилию с острова Мадейра. Вскоре стала процветать трёхсторонняя торговля. В её основе лежал труд на плантациях сахарного тростника завезённых из западной Африки негров-рабов. Сахар поставлялся на европейский рынок, возрастающие потребности которого уже не могли удовлетворяться за счёт традиционных источников.

Значительное усиление королевской власти в Бразилии произошло после попытки французов основать там свою колонию. В 1555 французские отряды захватили красивую бухту Рио-де-Жанейро, которой по неизвестным причинам пренебрегли португальцы. Большая португальская эскадра под командованием генерал-губернатора Мем ди Са, блокировала вход в гавань и вынудила французский гарнизон подчиниться, в 1567 там был основан город Рио-де-Жанейро, чтобы защитить бухту от будущих нападений.

Союз Испании и Португалии и территориальная экспансия (1580—1690)

События, которые происходили в Европе, мешали дальнейшему развитию колонии. После смерти короля Португалии Себастьяна в 1578 году на лиссабонский трон вступил король Испании Филипе II. С 1580 по 1640 год оба королевства были объединены испанской короной. В этот период, благодаря объединению двух стран, вся Южная Америка стала частью испанских владений. На Бразилию начались нападения врагов испанской короны, в частности Нидерландов, которые недавно получили независимость. Голландцы захватили и удерживали некоторое время столицу страны Салвадор в 1624-25, а в 1630 Голландская Вест-Индская компания послала флот, который захватил Пернамбуку. Он оставался под голландским контролем на протяжении четверти столетия. Новым губернатором владения компания назначила Иоганна-Морица, графа Нассау-Зиген. Голландцы начали приглашать известных художников и учёных, чтобы рассказать Европе о ресурсах и красоте Бразилии. Тем не менее, директора компании, которые руководствовались только ростом доходов, отказались поддержать социальную политику Иоганна-Морица, и он ушёл в отставку в 1644. Богатый плантатор Жого Фернандес Виейра тем временем начал восстание, которое быстро набрало силу среди населения, недовольного политикой последователей Иоганна-Морица. Бразильцы, действуя без помощи Португалии, разбили и выгнали голландцев в 1654 году, достижение, которое помогло появлению национального самосознания бразильцев.

Парадоксальным образом шестидесятилетний союз Португалии и Испании дал неожиданные преимущества заморской колонии Португалии. Воспользовавшись отсутствием границ, португальцы и бразильцы осуществляли походы вглубь страны. Первой на их пути стала капитания Сан-Висенте, и начиная с этой опорной точки в Сан-Паулу, первопроходцы отодвинули границу от побережья вглубь континента.

Экспедиции (bandeiras) за рабами-индейцами прокладывали дорогу через леса, преодолевали горные хребты, продвигаясь всё время вперёд. Экспедиционеры (bandeirantes) прославились тем, что захватывали индейцев и в иезуитских миссиях, и тех, кто были свободными, и возвращались вместе с ними домой. Благодаря bandeirantes границы будущей независимой Бразилии расширялись.

В 1640 году португальцы во главе с королём Жуаном IV вернули независимость от Испании и отказались оставлять оккупированные и колонизованные территории на запад от первоначальной линии, установленной Тордесильясским договором. Португальцы обосновались на захваченных ими землях как законные хозяева. Во второй половине XVII века Португалия полностью освободилась от испанского господства, в этот период бразильская экономика, основанная на производстве сахара, сильно ослабла. Спад в сахарной промышленности привёл к миграции населения из районов производства сахара на неосвоенные земли.

Открытие золота (1690—1800)

Самым важным открытием, сделанным во время этих экспедиций, стало золото. В погоню за золотом были вовлечены не только жители прибрежных районов, но и новые партии иммигрантов, которые прибывали из Португалии. Среди прочих результатов экспедиций можно выделить развитие скотоводства во внутренних районах страны, что пояснялось необходимостью обеспечения рудокопов мясом и шкурами, а также появление новых городов на территории, которую сейчас занимает штат Минас-Жерайс. Бразильская золотая лихорадка имела огромное значение для бразильской экономики и привела к такому значительному притоку капитала в юго-восточные колонии, что португальское правительство в 1763 году переместило столицу Бразилии из Салвадора (на северо-востоке) в Рио-де-Жанейро. Поиск золота также привёл к открытию алмазных месторождений в начале XVIII века в Минас-Жерайс, Баия и Мату-Гросу. Бум горной промышленности спал когда запасы минералов были исчерпаны, хотя и далее незначительное количество золота и алмазов продолжало добываться.

Всего с 1700 по 1800 годы тут было добыто 1.000 тонн золота и 3 миллиона каратов алмазов. Возрастающая добыча золота в Бразилии стала важным направлением развития, которое оказало влияние на ход истории не только в самой колонии, но и в Европе.

Хотя золото оставалось под контролем Португалии и отправлялось морем прямо в Лиссабон, там оно не задерживалось. Англия, в соответствии с Метуэнским договором 1703 года, поставляла в Португалию продукцию текстильной промышленности, которая оплачивалась золотом из бразильских месторождений. На бразильском рынке преобладали английские товары, что никак не способствовало конкуренции и душило любую инициативу в промышленности.

Миф о затерянном городе

В 1754 году португальскими бандейрантами, отправившимися на поиски золотых рудников, был описан («Рукопись 512») затерянный мёртвый город в неисследованных районах Бразилии. Современные бразильские учёные говорят о «самом большом мифе бразильской археологии». Описание развалин мёртвого города в Рукописи 512, оставленное неизвестным автором, неоднократно вдохновляло исследователей (в частности Перси Фосетта в 1925 году) на его поиски.

Кофе

Вслед за успехами в области добычи золота и алмазов, а также в разведении сахарного тростника, пошло развитие ещё более важного источника доходов — выращивания кофе. Также как и разработка месторождений, которая вызвала миграцию жителей Пернамбуку и Баии на юг, в Минас-Жерайс, так и распространение кофейных плантаций стало причиной заселения пустующих земель ещё дальше на юг. Кофе был завезён в Бразилию из Французской Гвианы в XVIII в. Первые плантации кофе были разбиты в районах, где не было недостатка в рабах, в глубине сегодняшнего штата Рио-де-Жанейро. Однако отмена рабства и иммиграция из Европы в штат Сан-Паулу в конце XIX века привели к тому, что плантации кофе сместились на юг, в районы, где были более благоприятные условия грунта, климатa и нужные географические высоты. В свою очередь, благоприятные природные условия превратили Бразилию в крупнейшего в мире производителя кофе.

Чувство национального самосознания

Во время господства Португалии в Бразилии ей выпала роль посредницы между колонией-производителем и потребителями — экономическими центрами Европы. Важным был тот факт, что Англия оставалась основным торговым партнёром Португалии на этом этапе. Между двумя правительствами были подписаны разные соглашения (1642, 1654, 1661, 1703, 1810, 1826), всегда более выгодные для английской стороны. Монополизировав всю торговлю с Бразилией, Португалия удерживала в руках существенную часть доходов, полученных от колонии, что приводило к росту недовольства среди колонистов. Начиная с периода голландского и французского наступления в районах северного востока в начале XVII века, национальное самосознание бразильцев постоянно возрастало и крепло в борьбе с захватчиками.

Особенно серьёзные выступления, продиктованные стремлением народа сохранить свою политическую независимость, произошли в начале XVIII века. Хотя представления о независимости носили довольно примерный характер, выступления охватывали целые регионы. Заговор в Минасе (Conjuracao Mineira) — самое значительное событие из этих отдельных выступлений, было подписано в центре золотоносного района. У истоков заговора стоял прапорщик кавалерии Жуакин Жозе да Силва Шавьер, по прозвищу «Тирадентис» («Зубодёр»). Тирадентис нашёл поддержку главным образом среди интеллектуалов, которые прониклись теми же идеалами свободы, которые вдохновляли французских энциклопедистов и вождей Американской Революции. Заговор раскрыли, а его участникам вынесли суровые приговоры. Тирадентис был повешен на площади в Рио-де-Жанейро. Другие выступления, многие из которых получили широкую поддержку населения, произошли в Пернамбуку и Баие, где спад в сахарной промышленности обострил проблемы, порождённые зависимостью от Португалии. Однако ни одно из выступлений не смогло повлиять на господство Португалии в этот период.

Отрывок, характеризующий Колониальная Бразилия

До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.
Сосредоточенное движение, начавшееся поутру в главной квартире императоров и давшее толчок всему дальнейшему движению, было похоже на первое движение серединного колеса больших башенных часов. Медленно двинулось одно колесо, повернулось другое, третье, и всё быстрее и быстрее пошли вертеться колеса, блоки, шестерни, начали играть куранты, выскакивать фигуры, и мерно стали подвигаться стрелки, показывая результат движения.
Как в механизме часов, так и в механизме военного дела, так же неудержимо до последнего результата раз данное движение, и так же безучастно неподвижны, за момент до передачи движения, части механизма, до которых еще не дошло дело. Свистят на осях колеса, цепляясь зубьями, шипят от быстроты вертящиеся блоки, а соседнее колесо так же спокойно и неподвижно, как будто оно сотни лет готово простоять этою неподвижностью; но пришел момент – зацепил рычаг, и, покоряясь движению, трещит, поворачиваясь, колесо и сливается в одно действие, результат и цель которого ему непонятны.
Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений этих 1000 русских и французов – всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга этих людей – был только проигрыш Аустерлицкого сражения, так называемого сражения трех императоров, т. е. медленное передвижение всемирно исторической стрелки на циферблате истории человечества.
Князь Андрей был в этот день дежурным и неотлучно при главнокомандующем.
В 6 м часу вечера Кутузов приехал в главную квартиру императоров и, недолго пробыв у государя, пошел к обер гофмаршалу графу Толстому.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с Долгоруковым.
– Ну, здравствуйте, mon cher, – сказал Долгоруков, сидевший с Билибиным за чаем. – Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.