Колпаковский, Герасим Алексеевич

Герасим Алексеевич Колпаковский<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">генерал-лейтенант Герасим Алексеевич Колпаковский</td></tr>
Степной генерал-губернатор
25 мая 1882 — 24 октября 1889
Предшественник:	Должность учреждена
Преемник:	Таубе, Максим Антонович
Рождение:	4 марта 1819(1819-03-04)
Смерть:	23 апреля 1896(1896-04-23) (77 лет) Санкт-Петербург
Военная служба
Годы службы:	1835—1896
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Род войск:	Пехота
Звание:	Генерал от инфантерии
Командовал:	Семиреченское казачье войско, Омский военный округ
Сражения:	Кавказская война, Венгерский поход 1849 г., Среднеазиатские походы
Награды:

Гера́сим Алексе́евич Колпако́вский (4 марта или 1 октября 1819 — 23 апреля 1896) — русский генерал от инфантерии, один из крупнейших деятелей завоевания Средней Азии.

Ранние годы

Родился в 1819 г. и происходил из дворян Харьковской губернии. На военную службу вступил 6 января 1835 г. рядовым, на правах вольноопределяющегося, в Модлинский пехотный полк в Севастополе. Вскоре был произведен в унтер-офицеры и в 1840 г. в составе отряда генерала Н. Н. Раевского участвовал в десантной операции против горцев на Черноморской береговой линии. По возвращении в Севастополь за отличия по службе 1 апреля 1841 г. был произведен в прапорщики. В следующем году назначен полковым адъютантом, а с 1 января 1844 г. — полковым квартирмейстером. В начале 1844 г. командирован с полком на Кавказ и поступил в распоряжение генерал-майора В. И. Гурко, в октябре произведён в подпоручики. В следующем году отличился в делах против горцев около укрепления Воздвиженского, а в начале 1846 г. был награждён орденом св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость». Вскоре Модлинский полк был возвращен в Россию, а Колпаковский получил чин поручика и должность полкового казначея. В 1848 г. в составе войск 5-го пехотного корпуса принял участие в походе в Молдавию и Валахию. В Венгерскую кампанию находился в отряде генерала А. Н. Лидерса и принял участие в нескольких сражениях (у местечка Св. Георгия, под Германштадтом и др.). В том же году произведён в штабс-капитаны и награждён орденом св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом. В 1851 г. назначен адъютантом 1-й бригады 15-й пехотной дивизии.

Сибирь и Туркестан

17 января 1852 г. Герасим Алексеевич оказывается в Западной Сибири — его назначают адъютантом командующего Отдельным Сибирским корпусом и Западно-Сибирского генерал-губернатора Г. Х. Гасфорта. В 1854 г. получил должность старшего адъютанта штаба отдельного Сибирского корпуса и производится в капитаны. 23 января 1855 г. за отличие по службе производится в майоры с назначением исполняющим должность Березовского окружного начальника. В 1858 г. в связи с назначением на должность начальника Алатавского округа и киргизов Большой орды переезжает в крепость Верный; в 1860 г. произведён в подполковники и принимает участие в Зачуйской экспедиции полковника А. Э. Циммермана, в составе которой берет штурмом кокандские крепости Токмак и Пишпек.

Узун-Агачское сражение

21 октября 1860 года сорокалетний подполковник Герасим Колпаковский, командуя отдельным отрядом численностью около одной тысячи человек, сформированным из казаков и лёгкой казахской конницы, вступил в бой с вторгшимся в Заилийский край шестнадцатитысячным кокандским войском. В трехдневном сражении при укреплении Кастек (под Узун-Агачем) он нанёс поражение противнику, заставил его отступить и после этого даже организовал преследование отступающих сил кокандцев.

Преследованию и окончательному уничтожению сил противника помешал отвлекающий манёвр кавалерийского формирования из казахских пансат-баши, воевавших на стороне кокандцев.

За победу в Кастеке Колпаковский был произведён в полковники и награждён орденом Св. Георгия 4-й степени.

В 1862 г. снова командовал отрядом, производившим рекогносцировку за реку Чу, вторично занял Токмак и после десятидневной осады взял и разрушил крепость Пишпек. За отличие в этих делах произведен в генерал-майоры. В 1864 г. Колпаковскому было поручено начальство над войсками Семипалатинской области, а с образованием в 1867 г. Семиреченской области был назначен её военным губернатором, наказным атаманом Семиреченских казаков и командующим расположенными в области войсками. 28 марта 1871 Колпаковский был произведён в генерал-лейтенанты, за успешную организацию и руководство военными действиями в Кульджинском походе Герасим Алексеевич был удостоен ордена св. Георгия 3-й степеи.

Во время отсутствия Туркестанского генерал-губернатора Кауфмана неоднократно исполнял его обязанности, во время Хивинской экспедиции заведовал тыловым обеспечением Туркестанского отряда и исполнял должность начальника военно-народного управления. В Кокандскую войну 1875—1876 гг. командовал экспедиционным отрядом, занявшим ханство и объявил о присоединении его территории к Империи под названием Ферганской области. В 1882 г. по образовании Степного генерал-губернаторства он был назначен первым степным генерал-губернатором и командующим войсками Омского военного округа. В 1883 г. зачислен по Семиреченскому казачьему войску. 30 августа 1885 г. был произведен в полные генералы — один из очень немногих полных генералов в российской истории, не имевший специального военного образования и дослужившийся до таких чинов начиная с рядового.

В конце жизни

В 1889 году был уволен от занимаемой должности и уехал в Санкт-Петербург, где был назначен членом Военного совета. Имел все российские ордена по св. Александра Невского с бриллиантами включительно. Скончался 23 апреля 1896 г., похоронен на Никольском кладбище Александро-Невской лавры.

12 января 1911 г. был зачислен Вечным шефом 1-го Семиреченского казачьего полка. Его именем был назван проспект в Верном (в советское время — проспект Ленина, совр. назв. — Достык).

Награды

• Орден Святой Анны 4-й степени с надписью "за храбрость" (1845 год)
• Орден Святой Анны 3-й степени (1847 год)
• Орден Святого Владимира 4-й степени (1849 год)
• Орден Святой Анны 2-й степени (1857 год)
• Орден Святого Георгия 4-й степени (1860 год)
• Орден Святого Владимира 3-й степени (1865 год)
• Орден Святого Станислава 1-й степени (1867 год)
• Орден Святой Анны 1-й степени (1868 год)
• Орден Святого Георгия 3-й степени (1871 год)
• Орден Святого Владимира 2-й степени (1873 год)
• Орден Белого орла (1877 год)
• Орден Святого Александра Невского (1883 год; бриллиантовые знаки этого ордена пожалованы в 1891 году)

Также имел знак отличия за XL лет беспорочной службы в офицерских чинах (1888 год)

Другое

В честь Колпаковского был назван тюльпан Колпаковского (Tulipa kolpakowskiana) найденный близ города Верного и описанный А. Э. Регелем в рамках ботанической экспедиции по Средней Азии.

Источники

• Казин В. Х. Казачьи войска. Справочная книжка императорской главной квартиры. СПб., 1911
• Список генералам по старшинству на 1886 год. СПб., 1886
• Терентьев М. А. История завоевания Средней Азии. Т. 1-3. СПб., 1903
• Проскурин В. [spgk.kz/Atlantida-brat-ev-Kolpakovskix.html Атлантида братьев Колпаковских] — Алматы, 2002.
• Вибе П. П. Колпаковский Герасим Алексеевич // Омский историко-краеведческий словарь / П. П. Вибе, А. П. Михеев, Н. М. Пугачева. — М., 1994. — С. 113
• Колпаковский Герасим Алексеевич // Казачество: энциклопедия. — М., 2003. — С. 164
• Шишов А. В. Герасим Алексеевич Колпаковский // Шишов А. В. Сто великих казаков. — М., 2007. — С. 314—319

Отрывок, характеризующий Колпаковский, Герасим Алексеевич

От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.