Торси, Жан-Батист Кольбер

Жан-Бати́ст Кольбе́р, марки́з де Торси́ (фр. Jean-Baptiste Colbert, marquis de Torcy; 14 сентября 1665, Париж — 2 сентября 1746, Париж) — французский дипломат, министр иностранных дел Франции при Людовике XIV.

Сын министра иностранных дел Шарля Кольбера, племянник министра финансов Ж.-Б. Кольбера. Торси был блестящим студентом, уже в 1683 году он получил диплом. В дальнейшем он учился искусству дипломатии у отца, сопровождал его во многих дипломатических миссиях. Кольбер де Торси показал себя настолько способным, что в 1689 году Людовик XIV разрешил ему унаследовать должность министра иностранных дел после смерти отца.. Торси унаследовал должность и был министром с 28 июля 1696 года по 23 сентября 1715 года.

Торси убедил испанского короля Карла II признать герцога Анжуйского, внука Людовика XIV, наследником испанского престола. Во время Войны за испанское наследство он был послан Людовиком XIV на переговоры о мире на встречу с командирами союзников в Гаагу. Также Торси был автором королевского воззвания к французскому народу, в котором Людовик призывал нацию приложить усилия для победы в войне. В заключении войны Торси играл ведущую роль в переговорах, вылившихся в подписание Утрехтского (1713) и Раштаттского (1714) мирных договоров.

После смерти Людовика XIV в 1715 году регент французского королевства Филипп II Орлеанский отстранил Торси от государственной деятельности вопреки завещанию короля, включившего маркиза в регентский совет при малолетнем Людовике XV. В 1721 году Торси возглавил почтовое ведомство. Он написал мемуары и дневник, ставшие ценными источниками по истории внешней политики Франции. Также ещё в 1710 году Торси распорядился создать в Версале архив дипломатического ведомства.

В искусстве

Маркиз де Торси является персонажем пьесы «Стакан воды» Эжена Скриба. Присутствует также в её экранизациях:

• Стакан воды (фильм, 1957) — телеспектакль Малого театра
• Стакан воды (фильм) — фильм Юлия Карасика, играет Игорь Дмитриев.

Отрывок, характеризующий Торси, Жан-Батист Кольбер

– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.