Кольбе, Максимилиан

Максимилиан Кольбе
Kolbe, Rajmund;Maksymilian
Имя в миру	Раймунд Кольбе
Рождение	8 января 1894(1894-01-08) Здуньская-Воля, Царство Польское, Российская империя
Смерть	14 августа 1941(1941-08-14) (47 лет) Освенцим, Третий рейх
Почитается	в Римско-Католической Церкви
Беатифицирован	17 октября 1971
Канонизирован	10 октября 1982
День памяти	14 августа
Покровитель	заключённых, журналистов, наркозависимых, семьи́
Подвижничество	мученичество

Максимилиа́н Мари́я Ко́льбе (польск. Maksymilian Maria Kolbe; в миру Ра́ймунд Кольбе, польск. Rajmund Kolbe; 8 января 1894 — 14 августа 1941) — польский католический священник-францисканец, погибший в Освенциме, добровольно пойдя на смерть ради незнакомого ему человека.

10 октября 1982 года Папа Иоанн Павел II причислил Максимилиана Кольбе к лику святых как мученика, объявив его «святым покровителем нашего трудного века». Является святым покровителем наркозависимых, политических заключённых, журналистов, радиолюбителей, узников и движений в поддержку жизни.

Биография

Раймунд Кольбе родился в 1894 году в польском городе Здуньская Воля, находившемся тогда на территории Российской империи. Он был вторым сыном Юлиуша и Марии Кольбе. Отец его был этническим немцем, а мать — чистокровной полькой. У него было четыре брата: Франти́шек, Ю́зеф, Валентин (прожил всего год) и А́нджей (прожил четыре года).

Вскоре после его рождения семья переехала в город Пабьянице, где родители Раймунда сначала работали ткачами. Потом его мать работала акушеркой (часто отказываясь брать деньги за свои услуги) и содержала магазин, где торговала бакалеей и хозяйственными товарами. Кольбе-старший работал на мельнице, а также выращивал овощи на взятом в аренду участке земли.

В 1907 году Кольбе и его старший брат Франтишек решили вступить во Францисканский орден. Они нелегально перебрались через русско-австрийскую границу и поступили во францисканскую предсеминарию, находившуюся во Львове. В 1910 году Раймунд получил монашеское облачение, годом позже принёс первые обеты, приняв при этом имя Максимилиан. В 1914 году он принёс вечные обеты и принял имя Максимилиан Мария, желая подчеркнуть своё глубокое почитание Пресвятой Богородицы.

В 1912 году Максимилиана Марию Кольбе направили на учёбу в Рим, где он изучал философию, теологию, математику и физику. В 1915 году он защитил диссертацию и стал доктором философии, а в 1919 получил докторскую степень по теологии. Во время учёбы в Риме он часто видел бурные антипапские демонстрации; это и вдохновило его создать особую церковную организацию — Militia Immaculata (Воинство Непорочной Девы). Целью существования Воинства стало обращение к Богу грешников и врагов Церкви через заступничество Девы Марии. Кольбе считал, что для достижения этой цели необходимо использовать последние достижения науки и техники, в первую очередь — технологии массовых коммуникаций.

По мнению Кольбе, христианская вера должна проповедоваться прежде всего:

• там, где воспитывается юношество (в школах, колледжах, университетах, академиях);

• там, где формируется общественное мнение (средства массовой информации — газеты, журналы, радио, кино, а также фонды библиотек).

В 1918 году Кольбе был рукоположен во священника, а ещё через год вернулся в теперь уже независимую Польшу, где принялся активно проповедовать во имя Непорочной Девы. Вскоре неподалёку от Варшавы на совершенно пустом месте он основал огромный монастырь Непокалянув (в переводе с польского — монастырь Непорочной Девы). В состав огромного монастырского комплекса входили редакция журнала «Рыцарь Непорочной», семинария, радиостанция, оснащённая новейшим оборудованием типография, железнодорожная станция, автостоянка, пожарная команда, склады, сапожные, столярные, швейные, слесарные мастерские и даже небольшой аэродром. Суммарный ежедневный тираж выпускаемых в Непокалянуве газет составлял 230 000 экземпляров, а общий тираж ежемесячно выходящих журналов — свыше одного миллиона. Каждый монах был обязан овладеть хотя бы одной гражданской специальностью, благодаря чему в монастыре были свои лётчики, машинисты, наборщики, журналисты, радисты, водители, столяры, слесари, портные.

В 1930-х гг. Максимилиан Кольбе совершил ряд миссионерских путешествий в Китай и Японию. На окраине японского города Нагасаки он основал японский Непокалянув, японоязычную газету и семинарию. В Японии этот монастырь стал одним из самых известных католических монастырей. Вопреки синтоистским канонам, Кольбе построил свой монастырь не в лучшем месте, так, чтобы его от города отделяла гора. Но оказалось, что он был прав: в августе 1945 г. Нагасаки был уничтожен атомной бомбой, но основной удар пришёлся на ту сторону горы, где был город, а монастырь не пострадал. Последуй Кольбе советам японцев, и все плоды его стараний, вся монастырская братия погибли бы.

Освенцим

После того, как Германия напала на Польшу, Непокалянув стал прибежищем для тысяч беженцев, в том числе для 2000 евреев, которых Кольбе прятал от нацистов. Под его руководством заработала нелегальная радиостанция, в передачах которой разоблачались зверства немецких оккупантов.

17 февраля 1941 года Максимилиан Кольбе был арестован гестапо и заключён в варшавскую тюрьму Павяк. 28 мая того же года его перевели в Освенцим. Он стал номером 16670. Эсэсовцы постоянно избивали его коваными сапогами, заставляли бегом носить неподъёмные тяжести (это при том, что он был калекой-туберкулёзником, у него было только одно лёгкое), но он не только сохранял силу духа, но и другим помогал, как мог. Даже в таких бесчеловечных условиях о. Максимилиан продолжал свою пастырскую деятельность — утешал, крестил, исповедовал, шёпотом совершал богослужения. Он сам попросил отвести ему место в самом грязном месте барака — у дверей, где стояла параша, чтобы всегда иметь возможность благословлять выносимых умерших узников.

В июле 1941 года из блока № 14, в котором жил отец Максимилиан, исчез заключённый. Беглеца найти не удалось (позже выяснилось, что он утонул в выгребной яме). Тогда заместитель коменданта лагеря оберштурмфюрер СС Карл Фрицш отобрал 10 человек, которым было суждено умереть голодной смертью в блоке № [auschwitz.org/en/museum/auschwitz-prisoners/ 11]. Это наказание Фрицш назначил в назидание и на устрашение заключённым, чтобы больше никто не пытался бежать. Всех обитателей барака построили, оставили без ужина (его у них на глазах вылили в канаву), а весь следующий день люди снова провели в строю под палящим солнцем. Вечером пришёл Фрицш и стал отбирать 10 смертников. Один из отобранных ими людей, польский сержант Франтишек Гаёвничек заплакал и сказал: «Неужели я больше не увижу жену и детей? Что же теперь с ними будет?» И тогда Кольбе вышел из строя и предложил Фрицшу свою жизнь в обмен на жизнь Гаёвничека. Фрицш принял его жертву.

Сидя в зловонной камере и умирая от голода и обезвоживания, о. Максимилиан продолжал поддерживать товарищей по несчастью. Они проводили время в песнях и молитвах. Через две недели Кольбе и трое других смертников были ещё живы. 14 августа 1941 года, накануне праздника Успения Пресвятой Богородицы, старший по лазарету Ганс Бок получил приказ немедленно покончить с узниками. Кольбе и его троим товарищам была сделана инъекция фенола. На следующий день тело Максимилиана Кольбе кремировали, а прах развеяли по ветру.

В 2011 году в Польше обнаружили единственное видео, на котором запечатлен Максимилиан Кольбе. Видеоматериалы нашли и оцифровали монахи францисканцы в архивах монастыря Непоколянув, расположенного в гмине Тересин в 40 километрах на запад от Варшавы.

Причисление к лику святых

В 1971 году папа римский Павел VI причислил Максимилиана Марию Кольбе к лику блаженных. 10 октября 1982 года Папа Иоанн Павел II в присутствии Франтишека Гаёвничека, в торжественной обстановке под аплодисменты 200 000 верующих, официально причислил Максимилиана Кольбе к лику святых мучеников.

Святой Максимилиан — один из десяти святых мучеников XX века, в честь которых в Вестминстерском аббатстве в Лондоне были воздвигнуты статуи.

В литургическом календаре Римско-Католической Церкви 14 августа является днём памяти святого Максимилиана Марии Кольбе.

Литература

• Мария Кончковская. [www.krotov.info/libr_min/11_k/on/chkovskaya_0.htm Святой Максимилиан] = пер. с польского. — Издательство Братьев Францисканцев, 1994. — ISBN 5-87793-031-1.
• Немтина А. А. Отец Максимилиан. — М.: Издательство Францисканцев, 2011. — ISBN 978-5-89208-099-6

Отрывок, характеризующий Кольбе, Максимилиан

– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.