Командарм 2-го ранга
Поделись знанием:
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Командарм 2-го ранга — персональное воинское звание в РККА, сокращение от «командующий армией». Выше комкора, ниже командарма 1-го ранга.
Содержание
История
Введено Постановлением ЦИК СССР и СНК СССР от 22.10.1935 «О введении персональных военных званий начальствующего состава РККА».
Фактически упразднено с введением генеральских званий Указом Президиума Верховного совета СССР от 07.05.1940 «Об установлении воинских званий высшего командного состава Красной Армии» и последующим присвоением всем военачальникам, имевшим звание командарма 2-го ранга, генеральских званий Постановлением СНК СССР от 04.06.1940.
| Род войск | Соответствующее звание/должность |
|---|---|
| В командном составе | |
| Народный комиссариат внутренних дел СССР | Комиссар государственной безопасности 2-го ранга[1], введённое постановлением ЦИК и СНК СССР от 7 октября 1935 года (военнослужащие пограничных и внутренних войск НКВД имели воинские звания, принятые в РККА) Директор милиции |
| Военно-Морской Флот СССР | Флагман флота 2-го ранга |
| В начальствующем составе | |
| в сухопутных и военно-воздушных силах | Арминженер |
| в военно-морских силах | Инженер-флагман флота |
| в военно-политическом составе всех родов войск | Армейский комиссар 2-го ранга |
| в военно-хозяйственном составе всех родов войск | Арминтендант |
| в военно-юридическом составе всех родов войск | Армвоенюрист |
| в военно-медицинском составе всех родов войск | Армврач |
| в военно-ветеринарном составе всех родов войск | Армветврач |
Знаки различия
Знаки различия — четыре ромба в петлицах.
- RA A F9ComArmy2 1940 col-v.png
Знак различия в петлицах гимнастёрки. - RA A F9ComArmy2 1940 chevr.png
Шеврон (нарукавная нашивка).
Присвоения
При введении этого воинского звания в 1935 году оно было присвоено 10 военачальникам. Через три года все они были расстреляны.
В конце 30-х годов в связи с ростом численности РККА выросло и число командармов 2 ранга (21 человек к июню 1940 года). При введении генеральских званий в 1940 году большинство командармов 2 ранга (12 человек) получила звания генерал-лейтенантов, некоторые — и более высокие звания (7 — генерал-полковники и 2 — генералы армии).
1935
Постановлением ЦИК СССР и СНК СССР от 20.11.1935 «Об утверждении лиц высшего командного и начальствующего состава РККА в военных званиях» утверждены в военном звании:
- Алкснис, Яков Иванович (1897—1938) — начальник Управления воздушных сил РККА, расстрелян 29.07.1938.
- Вацетис, Иоаким Иоакимович (1873—1938) — состоящий в распоряжении Народного комиссара обороны СССР, расстрелян 28.07.1938.
- Дубовой, Иван Наумович (1896—1938) — командующий войсками Харьковского военного округа, расстрелян 29.07.1938.
- Дыбенко, Павел Ефимович (1889—1938) — командующий войсками Приволжского военного округа, расстрелян 29.07.1938.
- Каширин, Николай Дмитриевич (1888—1938) — командующий войсками Северо-Кавказского военного округа, расстрелян 14.06.1938.
- Корк, Август Иванович (1887—1937) — начальник Военной академии РККА имени М. В. Фрунзе, расстрелян 12.06.1937.
- Левандовский, Михаил Карлович (1890—1938) — командующий войсками Закавказского военного округа, расстрелян 29.07.1938.
- Седякин, Александр Игнатьевич (1893—1938) — заместитель начальника Генерального штаба РККА, расстрелян 29.07.1938.
- Федько, Иван Фёдорович (1897—1939) — командующий Приморской группой войск Особой Краснознамённой Дальневосточной армии, повышен в звании до командарма 1 ранга, расстрелян 26.02.1939.
- Халепский, Иннокентий Андреевич (1893—1938) — начальник Автобронетанкового управления РККА, расстрелян 29.07.1938.
1937
- 14.06.1937 — Великанов, Михаил Дмитриевич (1893—1938), расстрелян 29.07.1938
- 14.06.1937 — Кулик, Григорий Иванович (1890—1950), повышен в звании до командарма 1 ранга, стал Маршалом Советского Союза, позднее понижался в званиях, расстрелян 24.08.1950
- 28.07.1937 — Тимошенко, Семён Константинович (1895—1970), повышен в звании до командарма 1 ранга, стал Маршалом Советского Союза
1938
- 22.02.1938 — Локтионов, Александр Дмитриевич (1893—1941), переаттестован в генерал-полковники, расстрелян 28.10.1941
1939
- 08.02.1939 — Апанасенко, Иосиф Родионович (1890—1943), переаттестован в генерал-полковники, повышен до генерала армии, погиб на фронте
- 08.02.1939 — Городовиков, Ока Иванович (1879—1960), переаттестован в генерал-полковники
- 08.02.1939 — Качалов, Владимир Яковлевич (1893—1941), переаттестован в генерал-лейтенанты, погиб на фронте, посмертно обвинён в измене, семья репрессирована, реабилитирован в 1953 году
- 08.02.1939 — Калинин, Степан Андрианович (1890—1975), переаттестован в генерал-лейтенанты, арестован в 1944 году, освобожден и реабилитирован в 1953 году
- 08.02.1939 — Ковалёв, Михаил Прокофьевич (1897—1967), переаттестован в генерал-лейтенанты, затем генерал-полковник
- 08.02.1939 — Конев, Иван Степанович (1897—1973), переаттестован в генерал-лейтенанты, затем Маршал Советского Союза
- 08.02.1939 — Мерецков, Кирилл Афанасьевич (1897—1968), переаттестован в генералы армии, затем Маршал Советского Союза
- 08.02.1939 — Тюленев, Иван Владимирович (1892—1978), переаттестован в генералы армии
- 08.02.1939 — Хозин, Михаил Семёнович (1896—1979), переаттестован в генерал-лейтенанты, затем генерал-полковник
- 08.02.1939 — Штерн, Григорий Михайлович (1900—1941), переаттестован в генерал-полковники, расстрелян 28.10.1941
- 08.02.1939 — Яковлев, Всеволод Фёдорович (1895—1974), переаттестован в генерал-лейтенанты
- 05.12.1939 — Болдин, Иван Васильевич (1892—1965), переаттестован в генерал-лейтенанты, затем генерал-полковник
- 05.12.1939 — Ефремов, Михаил Григорьевич (1891—1942), переаттестован в генерал-лейтенанты, погиб на фронте
- 05.12.1939 — Захаркин, Иван Григорьевич (1889—1944), переаттестован в генерал-лейтенанты, затем генерал-полковник, погиб в автомобильной катастрофе
- 05.12.1939 — Курдюмов, Владимир Николаевич (1895—1970), переаттестован в генерал-лейтенанты
- 05.12.1939 — Смородинов, Иван Васильевич (1894—1953), переаттестован в генерал-лейтенанты, затем генерал-полковник
1940
- 16.01.1940 — Грендаль, Владимир Давыдович (1884—1940), переаттестован в генерал-полковники артиллерии
- 22.03.1940 — Воронов, Николай Николаевич (1899—1968), переаттестован в генерал-полковники артиллерии, затем Главный маршал артиллерии
- 27.03.1940 — Павлов, Дмитрий Григорьевич (1897—1941), переаттестован в генерал-полковники танковых войск, затем генерал армии, расстрелян 22.07.1941
- 04.04.1940 — Смушкевич, Яков Владимирович (1900—1941), переаттестован в генерал-лейтенанты авиации, расстрелян 28.10.1941
Напишите отзыв о статье "Командарм 2-го ранга"
Примечания
- ↑ Веремеев Ю. Г. Анатомия армии [army.armor.kiev.ua/titul/rus_7.shtml Таблицы воинских званий Русской Армии. Рабоче-Крестьянская Красная Армия 1935—1940 гг.]
Источники
[rkka.ru/ihandbook.htm Энциклопедия РККА]
Отрывок, характеризующий Командарм 2-го ранга
Какой восторг разлился по перстам!Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
