Комендантский аэродром
Коменда́нтский аэродро́м — бывший военный аэродром, располагавшийся на территории современного Приморского района Санкт-Петербурга.
Содержание
История
Комендантский аэродром был сооружён в 1910 году западнее Комендантского ипподрома на средства товарищества «Крылья». На нём проводились праздники воздухоплавания, испытывались и осваивались различные типы аэропланов, как российских, так и зарубежных. С Комендантского аэродрома совершил первый перелёт в Кронштадт пилот Г. В. Пиотровский. В 1910 году авиаторы Лев Мациевич и Михаил Ефимов осуществили первые ночные полёты. В сентябре 1910 года на Комендантском аэродроме прошёл Первый Всероссийский праздник воздухоплавания, в ходе которого самолёт Льва Мациевича упал, а пилот погиб. Осенью 1911 года с территории аэродрома стартовали авиатор Е. В. Руднев и механик С. Плотников во время осуществления перелета Санкт-Петербург — Гатчина. В том же году с Комендантского аэродрома стартовали участники первого в России группового перелёта Санкт-Петербург — Москва. Над полем аэродрома проводил испытания изобретатель авиационного ранцевого парашюта Глеб Котельников. В годы Первой мировой войны (1914—1918) аэродром использовался как военный.
В начале 1920-х гг. на нём базировалась эскадрилья истребителей. В 1930-х — 1950-х аэродром был учебной и испытательной базой ВВС. В частности, в 1930-х гг. авиаконструктор Николай Поликарпов испытывал истребители серии «И». В годы блокады Ленинграда аэродром использовался как база для полков истребительной авиации и для приёма транспортных самолётов, перевозивших грузы и людей (аэродром использовался транспортной авиацией вплоть до 1950-х гг). В 1963 году полёты были прекращены, в начале 1970-х гг. территория бывшего аэродрома стала зоной массового жилищного строительства[1].
Память
Память об аэродроме сохранена в названии исторического района Санкт-Петербурга и в названиях многих магистралей: проспект Авиаконструкторов, Аэродромная улица, проспект Испытателей, аллея Котельникова, площадь Льва Мациевича, площадь Сикорского, Парашютная улица и другие. В школе № 66 находится музей Комендантского аэродрома[1].
См. также
Напишите отзыв о статье "Комендантский аэродром"
Примечания
Литература
- Щербин В. Н. Площадки будущих стартов // ЛП. 1986. № 3. С. 11—12.
- Горбачевич К. С., Хабло Е. П. Почему так названы? О происхождении названий улиц, площадей, островов, рек и мостов Санкт-Петербурга. — 4-е изд., перераб. — СПб.: Норинт, 1996. — С. 23—24, 113. — 359 с. — ISBN 5-7711-0002-1.
Ссылки
- [encspb.ru/object/2803999831 Комендантский аэродром] — статья из Энциклопедии Санкт-Петербурга
- [aerodrom67.spb.ru/?page=history Комендантскому аэродрому — 100 лет]
|
Это заготовка статьи об авиации. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?: |
Отрывок, характеризующий Комендантский аэродром
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
