Комитас

Комитас
Կոմիտաս
Имя при рождении:	Согомон Геворкович Согомонян
Род деятельности:	композитор, музыковед, певец, дирижёр, фольклорист
Место рождения:	Османская империя, Кютахья
Гражданство:
Место смерти:	Франция, Париж
Отец:	Геворк Согомонян
Мать:	Тагуи Ованнисян

Комита́с (арм. Կոմիտաս; настоящее имя Согомо́н Геворќович Согомоня́н, арм. Սողոմոն Գևորգի Սողոմոնյան; 26 сентября 1869, Кютахья, Османская империя — 22 октября 1935, Вильжюиф, Франция) — армянский композитор, музыковед, фольклорист, певец и хоровой дирижёр.

Биография

Отцом Согомона был Геворк Согомонян — сапожник, который любил музыку, сочинявший песни и обладавший красивым голосом. Яркими музыкальными способностями отличалась также мать композитора — Тагуи Ованнисян.

Детство Согомона было безрадостным и полным лишений. Он потерял мать, когда ему ещё не было и года. Из-за занятости отца заботу о ребёнке взяла на себя бабушка Согомана, Мариам . В 7 лет Согомон поступил в местную начальную школу, после окончания которой отец его отправил в Бурсу — продолжать обучение. Последнее ему не удалось, и 4 месяца спустя он вернулся домой окончательно осиротевшим: скончался отец, а Согомону было лишь 10 лет.

Своему восхитительному голосу Согомонян был обязан также и тем событием, которое навсегда изменило его жизнь. В 1881 году священник Кутины Геворк Дерцакян должен был уехать в Эчмиадзин. По просьбе католикоса он должен был привезти с собой мальчика-сироту — на учёбу в Эчмиадзинской духовной семинарии. Из 20 сирот был выбран Согомон. Мальчик говорил на турецком и на приветствие католикоса Геворка IV ответил: «Я не говорю по-армянски, если хотите — спою». И своим красивым сопрано спел армянский шаракан (духовный гимн). Благодаря исключительным способностям Согомон за короткое время в совершенстве овладевает армянским языком.

В 1890 году Согомон посвящается в сан монаха. В 1893 он завершает обучение в семинарии, затем принимает сан священника и имя католикоса Комитаса — выдающегося поэта VII века, автора шараканов. В семинарии Комитас назначается учителем музыки. Параллельно с преподаванием Комитас создает хор, оркестр народных инструментов, делает обработки народных песен, пишет первые исследования об армянской церковной музыке.

В 1895 году Комитас принимает духовный сан архимандрита. Осенью того же года уезжает в Тифлис, учиться в музыкальном училище. Но, встретившись с композитором Макаром Екмаляном, получившим образование в Петербургской консерватории, меняет свои намерения и изучает у последнего курс гармонии. Эти занятия стали своеобразной предтечей и крепкой основой для овладения европейской техникой композиции.

Дальнейшие события жизни Комитаса были связаны с крупным музыкальным центром Европы — Берлином, куда он уехал учиться по протекции католикоса, получая финансирование от крупнейшего армянского нефтяного магната Александра Манташяна. Комитас поступает в частную консерваторию профессора Рихарда Шмидта. Параллельно с занятиями последнего, Комитас также посещает императорский университет Берлина — лекции по философии, эстетике, общей истории и истории музыки. В годы учёбы он имел возможность общаться с европейской музыкой — ещё более обогащая запас знаний, заниматься музыкально-критической деятельностью. По приглашению Международного музыкального общества он провел лекции, посвящённые армянской церковной и светской музыке в сравнении с турецкой, арабской и курдской музыкой.

В сентябре 1899 года Комитас возвращается в Эчмиадзин и сразу разворачивает свою музыкальную деятельность. В короткое время он в корне меняет систему преподавания музыки в семинарии (среди его учеников известный композитор Спиридон Меликян), создаёт небольшой оркестр, доводит до совершенства исполнительский уровень хора. Он обходит разные районы Армении, записывая тысячи армянских, курдских, персидских и турецких песен, создает обработки песен. Серьёзно занимается также научно-исследовательской работой, изучает армянские народные и духовные мелодии, работает над расшифровкой армянских хазов, над теорией гласов. Комитас в разных странах мира выступал как исполнитель и пропагандист армянской музыки. Композитор начинает задумываться и над большими, монументальными музыкальными формами. Намеревается создать музыкальный эпос «Сасна црер» и продолжает работу над оперой «Ануш», которую начал ещё в 1904 году.

Он сосредоточивает своё внимание на темах, касающихся народного музыкального творчества, раскрывает содержание народных песен. Конечно, подобное мировоззрение должно было привести к неизбежному конфликту между Комитасом и церковью. Постепенно безразличие новых руководителей, отрицательное отношение отсталого слоя церковных деятелей, сплетни и клевета возросли настолько, что отравили жизнь композитора — человека, который остался в представлении современников как абсолютно светский человек.

Конфликт настолько углубился, что Комитас отправляет письмо католикосу, умоляя освободить его и позволить спокойно жить и творить. Это прошение остается безответным, а преследование Комитаса становится ещё более явным. В 1910 году Комитас оставляет Эчмиадзин и уезжает в Константинополь. Он думал, что там он найдет такую среду, которая поймет, защитит и поощрит его деятельность, и тут он сможет претворить свои мечты в реальность. Комитас хотел создать национальную консерваторию, с которой связывал дальнейшую музыкальную судьбу своего народа. Но композитору не удается осуществить это предприятие (впрочем, как и многие другие). Его вдохновенные идеи встречали лишь холодное безразличие местных властей.

В Константинополе Комитас организовал смешанный хор из 300 человек, назвав его «Гусан». Последний пользовался большой популярностью. В его концертной программе основное место принадлежало армянским народным песням. Комитас часто проводил своё время в поездках с докладами и лекциями, выступая в своих концертах как солист и дирижёр. Композитор превосходно владел флейтой и фортепиано. Он был одарен большой силой воздействия на своих слушателей.

Искусством Комитаса были покорены известные музыканты: Венсан д’Энди, Габриэль Форе, Камиль Сен-Санс. В 1906 году после одного из концертов выдающийся французский композитор Клод Дебюсси взволновано воскликнул: «Гениальный отец Комитас! Преклоняюсь перед Вашим музыкальным гением!» В Константинополе Комитас не нашёл бескорыстных единомышленников, которые помогли бы осуществить его планы. Более того: если в Эчмиадзине он был со своим родным народом, был близок к его быту и искусству, то в Константинополе он был лишён и этого. Тем не менее, он продолжал напряженно работать. Особое внимание уделяет Комитас созданию духовных произведений. В этой сфере его шедевр — «Патараг» («Литургия»), написанный для мужского хора.

Не менее важной областью было для него и музыковедение. В Париже на конференции Международного музыкального общества он читает два доклада: «Армянская народная музыка» и «О старой и новой нотописи армянской духовной музыки», которые вызвали большой интерес среди участников конференции. Комитасу предлагается также прочесть дополнительный доклад на тему: «О времени, месте, акцентуации и ритме армянской музыки».

В период 1-й мировой войны правительство младотурок начало осуществлять свою программу по жестокому и бесчеловечному уничтожению армянского народа. В апреле 1915 года вместе с целым рядом выдающихся армянских писателей, публицистов, врачей, юристов был арестован и Комитас. После ареста, сопровождаемого насилием, он был сослан вглубь Анатолии, где стал свидетелем зверского уничтожения светлых умов нации. Несмотря на то, что благодаря влиятельным личностям Комитас был возвращён в Константинополь, пережитый кошмар оставил глубокий, неизгладимый отпечаток в его душе. Комитас уединился от внешнего мира, укрылся в своих мрачных и тяжёлых думах — сломленный и печальный.

В 1916 году здоровье Комитаса ухудшилось, и его поместили в психиатрическую клинику. Однако не было никакой надежды на выздоровление. Медицина оказалась бессильной перед губительной болезнью. Гений армянской музыки нашёл своё последнее пристанище под Парижем, в лечебнице городка Вильжюиф, проведя там почти 20 лет.

22 октября 1935 года Комитас скончался.

Весной 1936 года его прах был перевезён в Армению и предан земле в Ереване. Сегодня Комитас покоится в Пантеоне деятелей культуры.

Не менее трагической была и судьба творческого наследия Комитаса. Большинство его рукописей были уничтожены или растеряны по всему миру.

«Армянский народ в песне Комитаса нашёл и узнал свою душу, своё духовное „я“. Комитас Вардапет — начало, не имеющее конца. Он должен жить армянским народом, и народ должен жить им, отныне и навсегда». (Католикос всех армян Вазген Первый).

Память

• Именем Комитаса названа Ереванская государственная консерватория.
• Центральная площадь города Эчмиадзина названа в честь Комитаса.
• Российско-армянский струнный квартет студентов Московской консерватории, созданный в 1924 году, был назван именем Комитаса в 1932 году (квартет имени Комитаса).
• Имя Комитаса носит один из лучших концертных залов Еревана — Дом камерной музыки.
• Его именем названа одна из главных улиц Еревана.
• Пантеон имени Комитаса
• Сквер имени Комитаса в Париже.
• В 1996 году в Ереване открылось специализированное музыкальное издательство «Комитас».
• В 1969 году была выпущена почтовая марка СССР, посвященная Комитасу.
• В 1969 году композитор Григор Ахинян написал поэму-рапсодию «Комитас».
• В 2000 году была выпущена почтовая марка Армении, посвященная Комитасу.
• В 2008 году был установлен монумент Комитасу в городе Квебек, посвящённый всем жертвам геноцида армян.
• В 2015 году в Ереване открылся Музей-институт Вардапета Комитаса.
• В 2015 году в Петербурге в Камском саду на Камской улице был открыт памятник Комитасу (скульптор Л. Бейбутян, архитектор М. Атоянц).
• В 1959 году известным поэтом А. Тарковским написано стихотворение «Комитас»:

Ничего душа не хочет

И, не открывая глаз,

В небо смотрит и бормочет,

Как безумный, Комитас.

Медленно идут светила

По спирали в вышине,

Будто их заговорила

Сила, спящая во мне.

Вся в крови моя рубаха,

Потому что и меня

Обдувает ветром страха

Стародавняя резня.

И опять Айя-Софии

Камень ходит предо мной,

И земля ступни босые

Обжигает мне золой.

Лазарь вышел из гробницы,

А ему и дела нет,

Что летит в его глазницы

Белый яблоневый цвет.

До утра в гортани воздух

Шелушится как слюда,

И стоит в багровых звёздах

Кривда Страшного суда.

См. также

• Армянская музыка
• Армянская народная музыка

Литература

• Атаян Р. А., Komitas (творческий портрет композитора, на англ. яз.). Нью-Йорк, 1969
• Тагмизян Н. К., Комитас и армянская музыкальная культура. 2-е изд. М., 1987

Фильм

• Комитас. реж. Дон Аскарян. ФРГ, 1988. , ,

Ссылки

• [www.komitas.am/rus/index_rus.htm Виртуальный музей Комитас]
• [www.conservatory.am Сайт Ереванской государственной консерватории им. Комитаса]
• [www.komitas.am/rus/modern_armenia.htm Комитас в жизни современной Армении]
• [lib.rmvoz.ru/fonoteka/vselennaya-zvuka-2014/Armenia «Комитас 145»] Фортепианные, хоровые, вокальные, ансамблевые произведения Комитаса и других армянских композиторов (записи в mp3)

↑ Фильмы Дона Аскаряна [www.don-askarian.com/films/komitas.html]

↑ Harvard Film Archive. Hieroglyphs of Armenia: Films by Don Askarian [www.hcl.harvard.edu/hfa/films/2002janfeb/hieroglyphs.html]

↑ [www.007-berlin.de/de/artikel/don-askorjan.htm Don Askarian]

Отрывок, характеризующий Комитас

Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.