Коми-язьвинцы

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Коми-язьвинцы
Самоназвание

коми, комийөз, коми йоз, ёдз, пермякйӧз

Численность и ареал

Всего: от 2000 до 5000 (оценка)[1][2]
Россия Россия: от 2000 до 5000 (оценка)[1][2]

Язык

коми-язьвинский язык

Религия

старообрядцы

Расовый тип

Сублапоноидный тип

Родственные народы

коми-зыряне, коми-пермяки

Происхождение

этническая группа коми-пермяков до XV века

Ко́ми-я́зьвинцы (коми, ёдз, коми йоз, пермяки; коми-язьвин. комийөз, пермякйӧз, коми утьыр; коми ёдзва комияс, язьвинса; к.-п. коми язьвинса) — этнографическая группа коми-пермяков[1][3], или обособленная финно-угорская народность[2][4] в России.





Численность и расселение

В настоящее время язьвинцы в основном проживают в ряде населённых пунктов Красновишерского района Пермского края: деревни Бычина и Нижняя Бычина (род Быч), село Верх-Язьва (род Кичиг), деревни Паршакова, Арефина, Антипина, Ванькова. Антипинская, Паршаковская, Бычинская и Верх-Язьвинская сельские администрации (этих администраций ныне нет — они объединились в 2011 году в Верх-Язьвинское сельское поселение)[2].

Общая численность по некоторым оценкам составляет от 2—3 тысяч до 5 тысяч человек, в том числе до двух тысяч компактно проживают на территории Красновишерского района Пермского края[1][2].

По переписи населения 2002 года коми-язьвинцы отдельно не выделялись и включались в состав коми (коми-зырян), коми-пермяков и русских. В перечне вариантов самоопределения своей национальности при переписи 2002 года в России только 146 человек самоопределились как коми йоз (учтены среди коми-зырян) и 878 человек как пермяки (учтены среди коми-пермяков)[1][3].

Язык

Коми-язьвинский язык относится к пермской ветви финно-угорской группы языков уральской семьи. Является промежуточным между коми-зырянским и коми-пермяцким языками[1]. Некоторые исследователи считают его диалектом коми языка (обобщенно общего для коми-зырян и коми-пермяков).

В 2003 году при поддержке администрации Пермской области был издан первый коми-язьвинский букварь. Автор букваря — учительница Паршаковской средней школы А. Л. Паршакова. Этот букварь стал первой книгой, изданной на коми-язьвинском языке[5].

История

Предки коми-язьвинцев занимали значительную территорию междуречья Камы, Вишеры, Колвы. Скорее всего, население, давшее основу коми-язьвинцам, представляло собой особую этно-лингвистическую группу. Оно имело общие хозяйственные навыки, языковые и культурные признаки. В низовьях Вишеры, Колвы и на примыкавших к ним побережьях Камы выявлено много археологических памятников IX—XV вв., относящихся к родановской культуре коми-пермяков. Но механизм консолидации населения, создавшего эти памятники, в этническую группу ещё не достаточно прослежен исследователями.

Коми — аборигенное население междуречья Камы, Вишеры, Колвы. После вхождения Перми Великой в состав Московского государства в 1472 году оно подверглось постепенной ассимиляции со стороны русских, сохраняя при этом свою самобытность до середины XIX веке. На реке Язьва, судя по археологическим и топонимическим данным, в XIV—XV веках сложилась небольшая изолированная группа комиязычного населения, которая по некоторым данным пришла сюда в Золотоордынский период с низовий реки Иньва, правого притока Камы, где до сего времени существует близкий ей оньковский говор коми-пермяков.

Проживание этой группы в относительной изоляции и принятие ей старообрядчества способствовали тому, что в бассейне Язьвы сформировалось этническое образование с особым языком, культурно-бытовыми особенностями и самосознанием. Обрусение язьвинцев происходило постепенно и шло с низовий ЯзьвыК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3956 дней]. Важную роль в этом сыграли на рубеже XIX—XX вв. пришлые сезонные рабочие — «зимогоры», а также появление на их территории в советское время посёлков спецпереселенцев, лагерных отделений ГУЛАГа и посёлков лесозаготовителей. В первой половине XIX в. язьвинцы, как и другие жители Чердынского уезда, активно участвовали в заселении пустующих башкирских земель Осинского уезда Пермской губернииК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3956 дней].

В XIX веке язьвинцы, как староверы, преследовались властями. Позднее, в 1930—1950 гг. их священнослужители подверглись репрессиям. По своему вероисповеданию язьвинцы — старообрядцы-беглопоповцы, имеют собственного епископа Леонида, проживающего в деревне Ванькова (ранее Суиб).

Коми-язьвинцы были учтены как самостоятельный народ при переписи 1926 года. Позднее существование этого народа официально не признавалось, а его представители считались русскими. По инициативе этнографа Г.Н. Чагина, и при поддержке бывшего губернатора Пермской области О. А. Чиркунова, была сделана попытка закрепить за язьвинцами статус самостоятельного этноса. Но эта инициатива не нашла поддержки.

В 1990-е гг. по инициативе Г. Н. Чагина, началось движение сверху за возрождение коми-язьвинской культуры. Проблемы сохранения и развития культуры и языка обсуждались на международных научно-практических конференциях «Коми-язьвинцы и историко-культурное наследие Прикамья» в 1995 и 2002 годах при участии финских учёных.

С 2002 года в деревне Антипина отмечается праздник «Сарчик — приносит весну» (Сарчик — название птички трясогузки; у коми-пермяков она именуется как Сырчик — слово восходит к татарскому сыерчык «скворец»). Приезжают фольклорно-этнографические коллективы и гости из соседних районов[6].

Напишите отзыв о статье "Коми-язьвинцы"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 Конаков Н. Д. [www.komi.com/Folk/komi/51.htm Коми-пермяки: язьвинские] // Традиционная культура народов европейского Северо-Востока России. — 1999.
  2. 1 2 3 4 5 6 7 [www.finugor.ru/?q=node/996 Коми-язьвинцы.] // Финно-угорский информационный центр.
  3. 1 2 [www.perepis2002.ru/ct/doc/TOM_04_P1.doc Перечень встретившихся в переписных листах вариантов самоопределения населения по вопросу «Ваша национальная принадлежность».] // Всероссийская перепись населения 2002 года.
  4. [perm.rfn.ru/rnews.html?id=6913 Коми-язьвинцы заявят о себе на Всемирном конгрессе] // ГТРК «Пермь». — 2004. — 13 августа.</span>
  5. Баталина Юлия. [www.newsko.ru/articles/nk-273089.html Всяк сущий в нём язык…] // Новый компаньон. — 2003. — № 32 (275) (9 сентября).</span>
  6. [finno-ugric.net/index.php?option=com_mtree&task=viewlink&link_id=297&Itemid=152 Праздник Сарчика](недоступная ссылка)
  7. </ol>

Литература

  • [www.krskstate.ru/80/narod/etnoatlas/0/etno_id/130 Коми] // [www.krskstate.ru/80/narod/etnoatlas Этноатлас Красноярского края] / Совет администрации Красноярского края. Управление общественных связей; гл. ред. Р. Г. Рафиков; редкол.: В. П. Кривоногов, Р. Д. Цокаев. — 2-е изд., перераб. и доп. — Красноярск: Платина (PLATINA), 2008. — 224 с. — ISBN 978-5-98624-092-3.

Отрывок, характеризующий Коми-язьвинцы

В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.