Комкор
Поделись знанием:
– Capitaine Ramball du treizieme leger, decore pour l'affaire du Sept, [Капитан Рамбаль, тринадцатого легкого полка, кавалер Почетного легиона за дело седьмого сентября,] – отрекомендовался он с самодовольной, неудержимой улыбкой, которая морщила его губы под усами. – Voudrez vous bien me dire a present, a qui' j'ai l'honneur de parler aussi agreablement au lieu de rester a l'ambulance avec la balle de ce fou dans le corps. [Будете ли вы так добры сказать мне теперь, с кем я имею честь разговаривать так приятно, вместо того, чтобы быть на перевязочном пункте с пулей этого сумасшедшего в теле?]
Пьер отвечал, что не может сказать своего имени, и, покраснев, начал было, пытаясь выдумать имя, говорить о причинах, по которым он не может сказать этого, но француз поспешно перебил его.
– De grace, – сказал он. – Je comprends vos raisons, vous etes officier… officier superieur, peut etre. Vous avez porte les armes contre nous. Ce n'est pas mon affaire. Je vous dois la vie. Cela me suffit. Je suis tout a vous. Vous etes gentilhomme? [Полноте, пожалуйста. Я понимаю вас, вы офицер… штаб офицер, может быть. Вы служили против нас. Это не мое дело. Я обязан вам жизнью. Мне этого довольно, и я весь ваш. Вы дворянин?] – прибавил он с оттенком вопроса. Пьер наклонил голову. – Votre nom de bapteme, s'il vous plait? Je ne demande pas davantage. Monsieur Pierre, dites vous… Parfait. C'est tout ce que je desire savoir. [Ваше имя? я больше ничего не спрашиваю. Господин Пьер, вы сказали? Прекрасно. Это все, что мне нужно.]
Когда принесены были жареная баранина, яичница, самовар, водка и вино из русского погреба, которое с собой привезли французы, Рамбаль попросил Пьера принять участие в этом обеде и тотчас сам, жадно и быстро, как здоровый и голодный человек, принялся есть, быстро пережевывая своими сильными зубами, беспрестанно причмокивая и приговаривая excellent, exquis! [чудесно, превосходно!] Лицо его раскраснелось и покрылось потом. Пьер был голоден и с удовольствием принял участие в обеде. Морель, денщик, принес кастрюлю с теплой водой и поставил в нее бутылку красного вина. Кроме того, он принес бутылку с квасом, которую он для пробы взял в кухне. Напиток этот был уже известен французам и получил название. Они называли квас limonade de cochon (свиной лимонад), и Морель хвалил этот limonade de cochon, который он нашел в кухне. Но так как у капитана было вино, добытое при переходе через Москву, то он предоставил квас Морелю и взялся за бутылку бордо. Он завернул бутылку по горлышко в салфетку и налил себе и Пьеру вина. Утоленный голод и вино еще более оживили капитана, и он не переставая разговаривал во время обеда.
– Oui, mon cher monsieur Pierre, je vous dois une fiere chandelle de m'avoir sauve… de cet enrage… J'en ai assez, voyez vous, de balles dans le corps. En voila une (on показал на бок) a Wagram et de deux a Smolensk, – он показал шрам, который был на щеке. – Et cette jambe, comme vous voyez, qui ne veut pas marcher. C'est a la grande bataille du 7 a la Moskowa que j'ai recu ca. Sacre dieu, c'etait beau. Il fallait voir ca, c'etait un deluge de feu. Vous nous avez taille une rude besogne; vous pouvez vous en vanter, nom d'un petit bonhomme. Et, ma parole, malgre l'atoux que j'y ai gagne, je serais pret a recommencer. Je plains ceux qui n'ont pas vu ca. [Да, мой любезный господин Пьер, я обязан поставить за вас добрую свечку за то, что вы спасли меня от этого бешеного. С меня, видите ли, довольно тех пуль, которые у меня в теле. Вот одна под Ваграмом, другая под Смоленском. А эта нога, вы видите, которая не хочет двигаться. Это при большом сражении 7 го под Москвою. О! это было чудесно! Надо было видеть, это был потоп огня. Задали вы нам трудную работу, можете похвалиться. И ей богу, несмотря на этот козырь (он указал на крест), я был бы готов начать все снова. Жалею тех, которые не видали этого.]
– J'y ai ete, [Я был там,] – сказал Пьер.
– Bah, vraiment! Eh bien, tant mieux, – сказал француз. – Vous etes de fiers ennemis, tout de meme. La grande redoute a ete tenace, nom d'une pipe. Et vous nous l'avez fait cranement payer. J'y suis alle trois fois, tel que vous me voyez. Trois fois nous etions sur les canons et trois fois on nous a culbute et comme des capucins de cartes. Oh!! c'etait beau, monsieur Pierre. Vos grenadiers ont ete superbes, tonnerre de Dieu. Je les ai vu six fois de suite serrer les rangs, et marcher comme a une revue. Les beaux hommes! Notre roi de Naples, qui s'y connait a crie: bravo! Ah, ah! soldat comme nous autres! – сказал он, улыбаясь, поело минутного молчания. – Tant mieux, tant mieux, monsieur Pierre. Terribles en bataille… galants… – он подмигнул с улыбкой, – avec les belles, voila les Francais, monsieur Pierre, n'est ce pas? [Ба, в самом деле? Тем лучше. Вы лихие враги, надо признаться. Хорошо держался большой редут, черт возьми. И дорого же вы заставили нас поплатиться. Я там три раза был, как вы меня видите. Три раза мы были на пушках, три раза нас опрокидывали, как карточных солдатиков. Ваши гренадеры были великолепны, ей богу. Я видел, как их ряды шесть раз смыкались и как они выступали точно на парад. Чудный народ! Наш Неаполитанский король, который в этих делах собаку съел, кричал им: браво! – Га, га, так вы наш брат солдат! – Тем лучше, тем лучше, господин Пьер. Страшны в сражениях, любезны с красавицами, вот французы, господин Пьер. Не правда ли?]
До такой степени капитан был наивно и добродушно весел, и целен, и доволен собой, что Пьер чуть чуть сам не подмигнул, весело глядя на него. Вероятно, слово «galant» навело капитана на мысль о положении Москвы.
– A propos, dites, donc, est ce vrai que toutes les femmes ont quitte Moscou? Une drole d'idee! Qu'avaient elles a craindre? [Кстати, скажите, пожалуйста, правда ли, что все женщины уехали из Москвы? Странная мысль, чего они боялись?]
– Est ce que les dames francaises ne quitteraient pas Paris si les Russes y entraient? [Разве французские дамы не уехали бы из Парижа, если бы русские вошли в него?] – сказал Пьер.
– Ah, ah, ah!.. – Француз весело, сангвинически расхохотался, трепля по плечу Пьера. – Ah! elle est forte celle la, – проговорил он. – Paris? Mais Paris Paris… [Ха, ха, ха!.. А вот сказал штуку. Париж?.. Но Париж… Париж…]
– Paris la capitale du monde… [Париж – столица мира…] – сказал Пьер, доканчивая его речь.
Капитан посмотрел на Пьера. Он имел привычку в середине разговора остановиться и поглядеть пристально смеющимися, ласковыми глазами.
– Eh bien, si vous ne m'aviez pas dit que vous etes Russe, j'aurai parie que vous etes Parisien. Vous avez ce je ne sais, quoi, ce… [Ну, если б вы мне не сказали, что вы русский, я бы побился об заклад, что вы парижанин. В вас что то есть, эта…] – и, сказав этот комплимент, он опять молча посмотрел.
– J'ai ete a Paris, j'y ai passe des annees, [Я был в Париже, я провел там целые годы,] – сказал Пьер.
– Oh ca se voit bien. Paris!.. Un homme qui ne connait pas Paris, est un sauvage. Un Parisien, ca se sent a deux lieux. Paris, s'est Talma, la Duschenois, Potier, la Sorbonne, les boulevards, – и заметив, что заключение слабее предыдущего, он поспешно прибавил: – Il n'y a qu'un Paris au monde. Vous avez ete a Paris et vous etes reste Busse. Eh bien, je ne vous en estime pas moins. [О, это видно. Париж!.. Человек, который не знает Парижа, – дикарь. Парижанина узнаешь за две мили. Париж – это Тальма, Дюшенуа, Потье, Сорбонна, бульвары… Во всем мире один Париж. Вы были в Париже и остались русским. Ну что же, я вас за то не менее уважаю.]
Под влиянием выпитого вина и после дней, проведенных в уединении с своими мрачными мыслями, Пьер испытывал невольное удовольствие в разговоре с этим веселым и добродушным человеком.
– Pour en revenir a vos dames, on les dit bien belles. Quelle fichue idee d'aller s'enterrer dans les steppes, quand l'armee francaise est a Moscou. Quelle chance elles ont manque celles la. Vos moujiks c'est autre chose, mais voua autres gens civilises vous devriez nous connaitre mieux que ca. Nous avons pris Vienne, Berlin, Madrid, Naples, Rome, Varsovie, toutes les capitales du monde… On nous craint, mais on nous aime. Nous sommes bons a connaitre. Et puis l'Empereur! [Но воротимся к вашим дамам: говорят, что они очень красивы. Что за дурацкая мысль поехать зарыться в степи, когда французская армия в Москве! Они пропустили чудесный случай. Ваши мужики, я понимаю, но вы – люди образованные – должны бы были знать нас лучше этого. Мы брали Вену, Берлин, Мадрид, Неаполь, Рим, Варшаву, все столицы мира. Нас боятся, но нас любят. Не вредно знать нас поближе. И потом император…] – начал он, но Пьер перебил его.
– L'Empereur, – повторил Пьер, и лицо его вдруг привяло грустное и сконфуженное выражение. – Est ce que l'Empereur?.. [Император… Что император?..]
– L'Empereur? C'est la generosite, la clemence, la justice, l'ordre, le genie, voila l'Empereur! C'est moi, Ram ball, qui vous le dit. Tel que vous me voyez, j'etais son ennemi il y a encore huit ans. Mon pere a ete comte emigre… Mais il m'a vaincu, cet homme. Il m'a empoigne. Je n'ai pas pu resister au spectacle de grandeur et de gloire dont il couvrait la France. Quand j'ai compris ce qu'il voulait, quand j'ai vu qu'il nous faisait une litiere de lauriers, voyez vous, je me suis dit: voila un souverain, et je me suis donne a lui. Eh voila! Oh, oui, mon cher, c'est le plus grand homme des siecles passes et a venir. [Император? Это великодушие, милосердие, справедливость, порядок, гений – вот что такое император! Это я, Рамбаль, говорю вам. Таким, каким вы меня видите, я был его врагом тому назад восемь лет. Мой отец был граф и эмигрант. Но он победил меня, этот человек. Он завладел мною. Я не мог устоять перед зрелищем величия и славы, которым он покрывал Францию. Когда я понял, чего он хотел, когда я увидал, что он готовит для нас ложе лавров, я сказал себе: вот государь, и я отдался ему. И вот! О да, мой милый, это самый великий человек прошедших и будущих веков.]
– Est il a Moscou? [Что, он в Москве?] – замявшись и с преступным лицом сказал Пьер.
Француз посмотрел на преступное лицо Пьера и усмехнулся.
– Non, il fera son entree demain, [Нет, он сделает свой въезд завтра,] – сказал он и продолжал свои рассказы.
Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.
На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
- О бренде телекоммуникационных услуг см. Комкор (бренд)
Комкор — воинское звание высшего командного состава в Красной Армии. Сокращение от «командир корпуса». Выше комдива, ниже командарма 2-го ранга и жаргонное название должности командира корпуса в ВС СССР и России.
Содержание
История
Введено Постановлением ЦИК СССР и СНК СССР от 22 сентября 1935 года «О введении персональных военных званий начальствующего состава РККА».
Всего звание комкор было присвоено 146 лицам. Значительная часть первых советских комкоров (59) была репрессирована в 1937—1938 годах. При переаттестации в 1940 году, один комкор получил звание генерал армии (Г. К. Жуков), 51 звание генерал-лейтенант, а 6 звание генерал-майор. Ещё один комкор Петровский, Леонид Григорьевич получил звание генерал-лейтенант в 1941 году.
| Род войск | Соответствующее звание/должность |
|---|---|
| В командном составе | |
| Народный комиссариат внутренних дел СССР | Комиссар государственной безопасности 3-го ранга[1], введённое постановлением ЦИК и СНК СССР от 7 октября 1935 года (военнослужащие пограничных и внутренних войск НКВД имели воинские звания, принятые в РККА) Инспектор милиции |
| Военно-Морской Флот СССР | Флагман 1-го ранга |
| В начальствующем составе | |
| в сухопутных и военно-воздушных силах | коринженер |
| в военно-морских силах | инженер-флагман 1-го ранга |
| в военно-политическом составе всех родов войск | корпусной комиссар |
| в военно-хозяйственном составе всех родов войск | коринтендант |
| в военно-юридическом составе всех родов войск | корвоенюрист |
| в военно-медицинском составе всех родов войск | корврач |
| в военно-ветеринарном составе всех родов войск | корветврач |
Знаки различия
Знаки различия комкора — три тёмно-красных «ромба» в петлицах, три шеврона на рукаве и так далее.
- RA A F8ComCorps 1940.png
Знаки различия комкора в петлицах шинели. - RA A F8-KomKor 1940 col.png
Знаки различия комкора в петлицах на гимнастерке и кителе. - RA AF F8- KomKor 1940.png
Петличный знак комкора авиации РККА. - RA A F8ComCorps 1940 chevr.png
Знаки различия комкора на рукаве.
Присвоения
1935
Приказом народного комиссара обороны СССР от 20.11.1935 № 2395 По личному составу армии присвоено:
- Алафузо Михаилу Ивановичу, расстрелян в 1937 году;
- Антонюку Максиму Андреевичу[2], в 1938 году находился под следствием[3], позже восстановлен в рядах РККА, переаттестован в генерал-лейтенанты, в ходе Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями;
- Апанасенко Иосифу Родионовичу, повышен до командарма 2-го ранга, переаттестован в генерал-полковники, повышен до генерала армии, погиб в Великой Отечественной войне;
- Аппоге Эрнесту Фрицевичу, расстрелян в 1937 году;
- Базилевичу Георгию Дмитриевичу, расстрелян в 1939 году;
- Баторскому Михаилу Александровичу, расстрелян в 1938 году;
- Богомягкову Степану Николаевичу, арестован в 1938 году, в июле 1941 года осуждён на 10 лет ИТЛ, отбыл срок, скончался в сентябре 1966 года;
- Василенко Матвею Ивановичу, расстрелян в 1937 году;
- Великанову Михаилу Дмитриевичу, повышен до командарма 2-го ранга, расстрелян в 1938 году;
- Гайлиту Яну Петровичу, расстрелян в 1938 году;
- Гарькавому Илье Ивановичу, расстрелян в 1937 году;
- Германовичу Михаилу Яковлевичу[4], расстрелян в 1937 году;
- Гиттису Владимиру Михайловичу, расстрелян в 1938 году;
- Горбачёву Борису Сергеевичу, расстрелян в 1937 году;
- Городовикову Оке Ивановичу, повышен в звании до командарма 2-го ранга, переаттестован в генерал-полковники, в ходе Великой Отечественной войны представитель Ставки ВГК по применению кавалерии;
- Грибову Сергею Ефимовичу, расстрелян в 1938 году;
- Грязнову Ивану Кенсориновичу, расстрелян в 1938 году;
- Ефимову Николаю Алексеевичу, расстрелян в 1938 году;
- Зонбергу Жану Фрицевичу, расстрелян в 1938 году;
- Ингаунису Феликсу Антоновичу, расстрелян в 1938 году;
- Калмыкову Михаилу Васильевичу, расстрелян в 1938 году;
- Ковтюху Епифану Иовичу, расстрелян в 1938 году;
- Косогову Ивану Дмитриевичу, расстрелян в 1938 году;
- Криворучко Николаю Николаевичу, расстрелян в 1938 году;
- Кулику Григорию Ивановичу, повышен в звании до командарма 2-го ранга, затем до командарма 1-го ранга, стал Маршалом Советского Союза, в 1942 году разжалован до генерал-майора, арестован в 1947 году и расстрелян в 1950 году;
- Кутякову Ивану Семёновичу, расстрелян в 1937 году;
- Лаврову Василию Константиновичу, расстрелян в 1938 году;
- Лапину Альберту Яновичу, арестован в 1937 году, покончил жизнь самоубийством в тюрьме;
- Лацису Яну Яновичу, умер в 1937 году до начала массовых репрессий в РККА;
- Левичеву Василию Николаевичу, расстрелян в 1937 году;
- Лисовскому Николаю Васильевичу, арестован в 1938 году, в июле 1941 году осуждён на 10 лет ИТЛ и 5 лет поражения в правах, повторно осуждён на 10 лет ссылки в 1950 году, освобождён из ссылки в конце августа 1954 года, реабилитирован в апреле 1955 года, умер 18 февраля 1957 года, посмертно переаттестован в генерал-лейтенанты в 1957 году;
- Локтионову Александру Дмитриевичу, повышен до командарма 2-го ранга, переаттестован в генерал-полковники, арестован 19.06.1941, расстрелян 28 октября 1941 года;
- Лонгве Роману Войцеховичу, расстрелян в 1938 году;
- Меженинову Сергею Александровичу, расстрелян в 1937 году;
- Мулину Валентину Михайловичу, расстрелян в 1938 году;
- Петину Николаю Николаевичу, расстрелян в 1937 году;
- Примакову Виталию Марковичу, расстрелян в 1937 году;
- Пугачёву Семёну Андреевичу, арестован в 1938 году, в 1939 году осуждён на 15 лет ИТЛ и 5 лет поражения в правах, умер в 23 марта 1943 года в заключении;
- Путне Витовту Казимировичу, расстрелян в 1937 году;
- Сангурскому Михаилу Владимировичу, расстрелян в 1938 году;
- Смолину Ивану Ивановичу, расстрелян в 1937 году;
- Соколову Владимиру Николаевичу, расстрелян в 1939 году;
- Стороженко Алексею Алексеевичу, расстрелян в 1938 году;
- Тимошенко Семёну Константиновичу, повышен в звании до командарма 2-го ранга, затем до командарма 1 ранга, стал Маршалом Советского Союза, в ходе Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий фронтами;
- Тодорскому Александру Ивановичу, арестован в 1938 году, в 1939 году осуждён на 15 лет ИТЛ, в 50-х реабилитирован и восстановлен в армии с присвоением звания генерал-лейтенанта, умер в 1965 году;
- Туровскому Семёну Абрамовичу, расстрелян в 1937 году;
- Урицкому Семёну Петровичу, расстрелян в 1938 году;
- Фельдману Борису Мироновичу, расстрелян в 1937 году;
- Фесенко Дмитрию Семёновичу, расстрелян в 1937 году;
- Хрипину Василию Владимировичу, расстрелян в 1938 году;
- Чайковскому Касьяну Александровичу, арестован 21.05.1937 года, умер в тюрьме в 1938 году;
- Эйдеману Роберту Петровичу, расстрелян в 1937 году.
Приказом народного комиссара обороны СССР от 21.11.1935 № 2398 По личному составу армии присвоено:
- Вайнеру Леониду Яковлевичу, расстрелян в 1937 году;
- Геккеру Анатолию Ильичу, расстрелян в 1937 году.
Приказом народного комиссара обороны СССР от 23.11.1935 № 2412 По личному составу армии присвоено:
- Зотову Степану Андреевичу, умер в 1938 году;
- Стуцке Кириллу Андреевичу, расстрелян в 1937 году.
Приказом народного комиссара обороны СССР от 26.11.1935 № 2484 По личному составу армии присвоено:
- Лепину Эдуарду Давыдовичу, расстрелян в 1938 году;
- Фриновскому Михаилу Петровичу, повышен до командарма 1-го ранга, расстрелян в 1940 году.
1936
- Куйбышеву Николаю Владимировичу, расстрелян в 1938 году;
- Хаханьяну Григорию Давидовичу, расстрелян в 1939 году;
- Угрюмову Леонтию Яковлевичу, расстрелян в 1937 году;
- Ткачёву Ивану Фёдоровичу, расстрелян в 1938;
- Восканову Гаспару Карапетовичу, расстрелян в 1937 году;
- Нейману Константину Августовичу, расстрелян в 1937 году;
1937
- Ефремову Михаилу Григорьевичу, повышен до командарма 2-го ранга, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями и фронтами, застрелился находясь в окружении;
- Воронову Николаю Николаевичу, повышен до командарма 2-го ранга, переаттестован в генерал-полковники артиллерии, в годы Великой Отечественной войны на руководящих должностях в артиллерии и ПВО, Главный маршал артиллерии (1944);
- Павлову Дмитрию Григорьевичу, повышен до командарма 2-го ранга, переаттестован в генерал-полковники танковых войск, повышен до генерала армии, в начале Великой Отечественной войны командующий Западным фронтом, за разгром фронта отстранён от должности, арестован 04.07.1941, расстрелян;
- Смушкевичу Якову Владимировичу, повышен до командарма 2-го ранга, переаттестован в генерал-лейтенанты авиации, арестован 08.06.1941, расстрелян;
- Пумпуру Петру Ивановичу, переаттестован в генерал-лейтенанты авиации, арестован 31.05.1941, расстрелян в 1942 году;
- Софронову Георгию Павловичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями;
- Петровскому Леониду Григорьевичу, в 1938 году уволен из РККА, восстановлен в ноябре 1940 года. Во время Великой Отечественной войны, командовал 63-им стрелковым корпусом, 31.07.1941 года присвоено звание генерал-лейтенант. Погиб в бою в 1941 году;
- Брянских Петру Алексеевичу, расстрелян 29 августа 1938 года;
- Смирнову Илье Корниловичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, в ходе Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями;
1938
- Голикову Филиппу Ивановичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, в ходе Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями и фронтами, Маршал Советского Союза (1961);
- Ковалёву Михаилу Прокофьевичу, повышен до командарма 2-го ранга, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны командующий Забайкальским фронтом, генерал-полковник (1943);
- Магеру Максиму Петровичу, арестован 21.09.1938, освобождён в 1940 году, 04.04.1941, расстрелян;
- Горячеву Елисею Ивановичу, застрелился в 1938 году;
- Штерну Григорию Михайловичу, повышен до командарма 2-го ранга, переаттестован в генерал-полковники, арестован 07.06.1941, расстрелян;
- Астахову Фёдору Алексеевичу, переаттестован в генерал-лейтенанты авиации, в ходе Великой Отечественной войны на высших командных и руководящих должностях в ВВС и ГВФ, маршал авиации (1944);
- Калинину Степану Андриановичу, повышен до командарма 2-го ранга, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями, арестован в 1944, осуждён на 25 лет ИТЛ, в 50-х реабилитирован, восстановлен в армии и отправлен в отставку (1954);
- Качалову Владимиру Яковлевичу, повышен до командарма 2-го ранга, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями, погиб в Великой Отечественной войне;
- Коневу Ивану Степановичу, повышен до командарма 2-го ранга, переаттестован в генерал-лейтенанты, в ходе Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями и фронтами, Маршал Советского Союза (1944);
- Мерецкову Кириллу Афанасьевичу, повышен до командарма 2-го ранга, переаттестован в генералы армии, с 23 июня по сентябрь 1941 года под арестом, освобождён, в ходе Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями и фронтами, Маршал Советского Союза (1944);
- Птухину Евгению Саввичу, переаттестован в генерал-лейтенанты авиации, в ходе Великой Отечественной войны начальник ВВС ЮЗФ, арестован 27 июня 1941, расстрелян в 1942;
- Сазонтову Андрею Яковлевичу, расстрелян в 1938;
- Степанову Максиму Осиповичу, арестован в 1938 году, осуждён в 1939 году на 20 лет ИТЛ и пять лет поражения в правах, умер в 1945 году в заключении;
- Тюленеву Ивану Владимировичу, повышен до командарма 2-го ранга, переаттестован в генералы армии, в ходе Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями и фронтами;
- Хмельницкому Рафаилу Павловичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, в начале Великой Отечественной войны командовал корпусом, затем был отстранён от этой должности как не справившийся, с 1943 года начальник выставки образцов трофейного вооружения;
- Хозину Михаилу Семёновичу, повышен до командарма 2-го ранга, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями и фронтами, генерал-полковник (1943);
- Шелухину Петру Семёновичу, переаттестован в генерал-майоры авиации, в ходе Великой Отечественной войны занимался подготовкой кадров, генерал-лейтенант авиации (1944);
- Яковлеву Всеволоду Фёдоровичу, повышен до командарма 2-го ранга, переаттестован в генерал-лейтенанты ;
- Бондарю Георгию Иосифовичу, расстрелян в 1939 году;
- Филатову Петру Михайловичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями, погиб в Великой Отечественной войне;
- Ершакову Филиппу Афанасьевичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями, попал в плен, погиб в плену в 1942 году;
1939
- Верёвкину-Рахальскому Николаю Андреевичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, на руководящей работе в области учебных заведений;
- Болдину Ивану Васильевичу, повышен до командарма 2-го ранга, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями, генерал-полковник (1944);
- Захаркину Ивану Григорьевичу, повышен до командарма 2-го ранга, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями, генерал-полковник (1943);
- Захарову Матвею Васильевичу, переаттестован в генерал-майоры, во время Великой Отечественной войны на высших штабных должностях, начальник штаба ряда фронтов, Маршал Советского Союза (1959);
- Круглякову Тимофею Петровичу, переаттестован в генерал-майоры, во время Великой Отечественной войны на командных должностях в ПВО, затем командир корпуса, затем запасной дивизии;
- Кузнецову Василию Ивановичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями, генерал-полковник (1943);
- Курдюмову Владимиру Николаевичу, повышен до командарма 2-го ранга, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями;
- Пуркаеву Максиму Алексеевичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных и штабных должностях, командующий армиями и фронтами, генерал армии (1944);
- Ремезову Фёдору Никитичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, в ходе Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями;
- Семашко Валентину Владиславовичу, переаттестован в генерал-майоры, во время Великой Отечественной войны на штабных должностях, арестован 10.04.1942, освобождён в 1946 году;
- Сивкову Аркадию Кузьмичу, переаттестован в генерал-лейтенанты артиллерии, в ходе Великой Отечественной войны на командных и штабных должностях, погиб в Великой Отечественной войне;
- Смородинову Ивану Васильевичу, повышен до командарма 2-го ранга, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших штабных должностях в Генштабе, генерал-полковник (1941);
- Чуйкову Василию Ивановичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, в ходе Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями, Маршал Советского Союза (1955);
- Шевалдину Трифону Ивановичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, в годы Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями;
- Воробьёву Сергею Ильичу, переаттестован в генерал-лейтенанты береговой службы;
- Мушнову Иннокентию Степановичу, переаттестован в генерал-лейтенанты береговой службы;
- Жукову Георгию Константиновичу, переаттестован в генералы армии, в ходе Великой Отечественной войны на высших командных и штабных должностях, командующий фронтами, Маршал Советского Союза (1943);
- Грендалю Владимиру Давыдовичу, повышен до командарма 2-го ранга, переаттестован в генерал-полковники артиллерии, внёс колоссальный вклад в развитие советской артиллерии, умер от рака лёгких в 1940 году;
- Попову Маркиану Михайловичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных и штабных должностях, командующий армиями и фронтами, генерал армии (1943);
- Бобкину Леониду Васильевичу, переаттестован в генерал-майоры, во время Великой Отечественной войны на командных должностях, погиб в Великой Отечественной войне;
- Ватутину Николаю Фёдоровичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных и штабных должностях, командующий фронтами, генерал армии (1943), погиб в Великой Отечественной войне;
- Герасименко Василию Филипповичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями;
- Духанову Михаилу Павловичу, переаттестован в генерал-майоры, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями, генерал-лейтенант (1943]);
- Ерёменко, Андрею Ивановичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, в годы Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями и фронтами, Маршал Советского Союза (1955);
- Иванову Фёдору Сергеевичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями, арестован в 1942 году по обвинению в пораженческих настроениях, в 1946 году освобождён, продолжил службу, с 1952 года в запасе;
- Кузнецову Фёдору Исидоровичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, повышен до генерал-полковника, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями и фронтами;
- Лукину Михаилу Фёдоровичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями, попал в плен 14.10.1941, после возвращения из плена и спецпроверки восстановлен в РККА и отправлен в отставку (1946);
- Медведеву Никифору Васильевичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на командных должностях;
- Морозову Василию Ивановичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями;
- Репину Василию Ивановичу, переаттестован в генерал-лейтенанты;
- Рябышеву Дмитрию Ивановичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями и фронтами;
- Смирнову Андрею Кирилловичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями, погиб в Великой Отечественной войне;
- Черевиченко Якову Тимофеевичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, повышен до генерал-полковника, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями и фронтами;
- Фролову Валериану Александровичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями и фронтами, генерал-полковник (1943);
- Соколовскому, Василию Даниловичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных и штабных должностях, командующий фронтами и начальник штаба ряда фронтов, Маршал Советского Союза (1946);
- Клыкову Николаю Кузьмичу, переаттестован в генерал-лейтенанты;
1940
- Парусинову Филиппу Алексеевичу, переаттестован в генерал-лейтенанты;
- Масленникову Ивану Ивановичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями и фронтами, генерал армии (1944);
- Парсегову Михаилу Артемьевичу, переаттестован в генерал-лейтенанты артиллерии, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями и артиллерией ряда фронтов, генерал-полковник артиллерии (1958);
- Гореленко Филиппу Даниловичу, переаттестован в генерал-лейтенанты;
- Денисову Сергею Прокофьевичу, переаттестован в генерал-лейтенанты авиации;
- Пядышеву Константину Павловичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, арестован в 1941 году, умер в заключении в 1943 году;
- Чибисову Никандру Евлампиевичу, переаттестован в генерал-лейтенанты;
- Акимову Степану Дмитриевичу, переаттестован в генерал-лейтенанты;
- Трубецкому Николаю Иустиновичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, арестован 11 июля 1941 года, расстрелян 23.02.1942 года. Реабилитирован 30.09.1955 года;
- Рычагову Павлу Васильевичу, переаттестован в генерал-лейтенанты авиации, арестован 24.06.1941, расстрелян;
- Арженухину Фёдору Константиновичу, переаттестован в генерал-лейтенанты авиации, арестован 28 июня 1941 года, расстрелян 28.10.1941 года;
- Гусеву Константину Михайловичу, переаттестован в генерал-лейтенанты авиации, арестован 11 июля 1941 года, расстрелян 23.02.1942 года;
- Жигареву Павлу Фёдоровичу, переаттестован в генерал-лейтенанты авиации, в 1953 году присвоено звание Маршал авиации, в 1955 Главный маршал авиации;
- Жаворонкову Семёну Фёдоровичу, переаттестован в генерал-лейтенанты авиации;
- Романовскому Владимиру Захаровичу, переаттестован в генерал-лейтенанты
- Козлову Дмитрию Тимофеевичу, переаттестован в генерал-лейтенанты, во время Великой Отечественной войны на высших командных должностях, командующий армиями и фронтами;
См. также
- Флагман 1-го ранга
- Корпусной комиссар
- Коринженер
- Инженер-флагман 1-го ранга
- Коринтендант
- Корврач
- Корветврач
- Корвоенюрист
Напишите отзыв о статье "Комкор"
Примечания
- ↑ Веремеев Ю. Г. Анатомия армии [army.armor.kiev.ua/titul/rus_7.shtml Таблицы воинских званий Русской Армии. Рабоче-Крестьянская Красная Армия 1935—1940 гг.]
- ↑ В тексте приказа ошибка — на самом деле Антонюк, Максим Антонович.
- ↑ Возможно, на самом деле Антонюку были предъявлены партийные обвинения, но из РККА он не увольнялся и арестован не был
- ↑ В тексте приказа ошибка — на самом деле Германович, Маркиан Яковлевич
- ↑ [stalin.memo.ru/images/gb514.htm memo.ru]
Литература и ссылки
- Великая Отечественная война: Комкоры. Военный биографический словарь: В 2-х томах. М.: Кучково поле, 2006.
- Сувениров О. Ф. 1937. Трагедия Красной Армии. — М., 2009.
- [www.rkka.ru/handbook/personal/k35.xls Список генералов Красной Армии.] (Проверено 4 января 2013)
Отрывок, характеризующий Комкор
В звуках голоса, в выражении лица, в жестах этого офицера было столько добродушия и благородства (во французском смысле), что Пьер, отвечая бессознательной улыбкой на улыбку француза, пожал протянутую руку.– Capitaine Ramball du treizieme leger, decore pour l'affaire du Sept, [Капитан Рамбаль, тринадцатого легкого полка, кавалер Почетного легиона за дело седьмого сентября,] – отрекомендовался он с самодовольной, неудержимой улыбкой, которая морщила его губы под усами. – Voudrez vous bien me dire a present, a qui' j'ai l'honneur de parler aussi agreablement au lieu de rester a l'ambulance avec la balle de ce fou dans le corps. [Будете ли вы так добры сказать мне теперь, с кем я имею честь разговаривать так приятно, вместо того, чтобы быть на перевязочном пункте с пулей этого сумасшедшего в теле?]
Пьер отвечал, что не может сказать своего имени, и, покраснев, начал было, пытаясь выдумать имя, говорить о причинах, по которым он не может сказать этого, но француз поспешно перебил его.
– De grace, – сказал он. – Je comprends vos raisons, vous etes officier… officier superieur, peut etre. Vous avez porte les armes contre nous. Ce n'est pas mon affaire. Je vous dois la vie. Cela me suffit. Je suis tout a vous. Vous etes gentilhomme? [Полноте, пожалуйста. Я понимаю вас, вы офицер… штаб офицер, может быть. Вы служили против нас. Это не мое дело. Я обязан вам жизнью. Мне этого довольно, и я весь ваш. Вы дворянин?] – прибавил он с оттенком вопроса. Пьер наклонил голову. – Votre nom de bapteme, s'il vous plait? Je ne demande pas davantage. Monsieur Pierre, dites vous… Parfait. C'est tout ce que je desire savoir. [Ваше имя? я больше ничего не спрашиваю. Господин Пьер, вы сказали? Прекрасно. Это все, что мне нужно.]
Когда принесены были жареная баранина, яичница, самовар, водка и вино из русского погреба, которое с собой привезли французы, Рамбаль попросил Пьера принять участие в этом обеде и тотчас сам, жадно и быстро, как здоровый и голодный человек, принялся есть, быстро пережевывая своими сильными зубами, беспрестанно причмокивая и приговаривая excellent, exquis! [чудесно, превосходно!] Лицо его раскраснелось и покрылось потом. Пьер был голоден и с удовольствием принял участие в обеде. Морель, денщик, принес кастрюлю с теплой водой и поставил в нее бутылку красного вина. Кроме того, он принес бутылку с квасом, которую он для пробы взял в кухне. Напиток этот был уже известен французам и получил название. Они называли квас limonade de cochon (свиной лимонад), и Морель хвалил этот limonade de cochon, который он нашел в кухне. Но так как у капитана было вино, добытое при переходе через Москву, то он предоставил квас Морелю и взялся за бутылку бордо. Он завернул бутылку по горлышко в салфетку и налил себе и Пьеру вина. Утоленный голод и вино еще более оживили капитана, и он не переставая разговаривал во время обеда.
– Oui, mon cher monsieur Pierre, je vous dois une fiere chandelle de m'avoir sauve… de cet enrage… J'en ai assez, voyez vous, de balles dans le corps. En voila une (on показал на бок) a Wagram et de deux a Smolensk, – он показал шрам, который был на щеке. – Et cette jambe, comme vous voyez, qui ne veut pas marcher. C'est a la grande bataille du 7 a la Moskowa que j'ai recu ca. Sacre dieu, c'etait beau. Il fallait voir ca, c'etait un deluge de feu. Vous nous avez taille une rude besogne; vous pouvez vous en vanter, nom d'un petit bonhomme. Et, ma parole, malgre l'atoux que j'y ai gagne, je serais pret a recommencer. Je plains ceux qui n'ont pas vu ca. [Да, мой любезный господин Пьер, я обязан поставить за вас добрую свечку за то, что вы спасли меня от этого бешеного. С меня, видите ли, довольно тех пуль, которые у меня в теле. Вот одна под Ваграмом, другая под Смоленском. А эта нога, вы видите, которая не хочет двигаться. Это при большом сражении 7 го под Москвою. О! это было чудесно! Надо было видеть, это был потоп огня. Задали вы нам трудную работу, можете похвалиться. И ей богу, несмотря на этот козырь (он указал на крест), я был бы готов начать все снова. Жалею тех, которые не видали этого.]
– J'y ai ete, [Я был там,] – сказал Пьер.
– Bah, vraiment! Eh bien, tant mieux, – сказал француз. – Vous etes de fiers ennemis, tout de meme. La grande redoute a ete tenace, nom d'une pipe. Et vous nous l'avez fait cranement payer. J'y suis alle trois fois, tel que vous me voyez. Trois fois nous etions sur les canons et trois fois on nous a culbute et comme des capucins de cartes. Oh!! c'etait beau, monsieur Pierre. Vos grenadiers ont ete superbes, tonnerre de Dieu. Je les ai vu six fois de suite serrer les rangs, et marcher comme a une revue. Les beaux hommes! Notre roi de Naples, qui s'y connait a crie: bravo! Ah, ah! soldat comme nous autres! – сказал он, улыбаясь, поело минутного молчания. – Tant mieux, tant mieux, monsieur Pierre. Terribles en bataille… galants… – он подмигнул с улыбкой, – avec les belles, voila les Francais, monsieur Pierre, n'est ce pas? [Ба, в самом деле? Тем лучше. Вы лихие враги, надо признаться. Хорошо держался большой редут, черт возьми. И дорого же вы заставили нас поплатиться. Я там три раза был, как вы меня видите. Три раза мы были на пушках, три раза нас опрокидывали, как карточных солдатиков. Ваши гренадеры были великолепны, ей богу. Я видел, как их ряды шесть раз смыкались и как они выступали точно на парад. Чудный народ! Наш Неаполитанский король, который в этих делах собаку съел, кричал им: браво! – Га, га, так вы наш брат солдат! – Тем лучше, тем лучше, господин Пьер. Страшны в сражениях, любезны с красавицами, вот французы, господин Пьер. Не правда ли?]
До такой степени капитан был наивно и добродушно весел, и целен, и доволен собой, что Пьер чуть чуть сам не подмигнул, весело глядя на него. Вероятно, слово «galant» навело капитана на мысль о положении Москвы.
– A propos, dites, donc, est ce vrai que toutes les femmes ont quitte Moscou? Une drole d'idee! Qu'avaient elles a craindre? [Кстати, скажите, пожалуйста, правда ли, что все женщины уехали из Москвы? Странная мысль, чего они боялись?]
– Est ce que les dames francaises ne quitteraient pas Paris si les Russes y entraient? [Разве французские дамы не уехали бы из Парижа, если бы русские вошли в него?] – сказал Пьер.
– Ah, ah, ah!.. – Француз весело, сангвинически расхохотался, трепля по плечу Пьера. – Ah! elle est forte celle la, – проговорил он. – Paris? Mais Paris Paris… [Ха, ха, ха!.. А вот сказал штуку. Париж?.. Но Париж… Париж…]
– Paris la capitale du monde… [Париж – столица мира…] – сказал Пьер, доканчивая его речь.
Капитан посмотрел на Пьера. Он имел привычку в середине разговора остановиться и поглядеть пристально смеющимися, ласковыми глазами.
– Eh bien, si vous ne m'aviez pas dit que vous etes Russe, j'aurai parie que vous etes Parisien. Vous avez ce je ne sais, quoi, ce… [Ну, если б вы мне не сказали, что вы русский, я бы побился об заклад, что вы парижанин. В вас что то есть, эта…] – и, сказав этот комплимент, он опять молча посмотрел.
– J'ai ete a Paris, j'y ai passe des annees, [Я был в Париже, я провел там целые годы,] – сказал Пьер.
– Oh ca se voit bien. Paris!.. Un homme qui ne connait pas Paris, est un sauvage. Un Parisien, ca se sent a deux lieux. Paris, s'est Talma, la Duschenois, Potier, la Sorbonne, les boulevards, – и заметив, что заключение слабее предыдущего, он поспешно прибавил: – Il n'y a qu'un Paris au monde. Vous avez ete a Paris et vous etes reste Busse. Eh bien, je ne vous en estime pas moins. [О, это видно. Париж!.. Человек, который не знает Парижа, – дикарь. Парижанина узнаешь за две мили. Париж – это Тальма, Дюшенуа, Потье, Сорбонна, бульвары… Во всем мире один Париж. Вы были в Париже и остались русским. Ну что же, я вас за то не менее уважаю.]
Под влиянием выпитого вина и после дней, проведенных в уединении с своими мрачными мыслями, Пьер испытывал невольное удовольствие в разговоре с этим веселым и добродушным человеком.
– Pour en revenir a vos dames, on les dit bien belles. Quelle fichue idee d'aller s'enterrer dans les steppes, quand l'armee francaise est a Moscou. Quelle chance elles ont manque celles la. Vos moujiks c'est autre chose, mais voua autres gens civilises vous devriez nous connaitre mieux que ca. Nous avons pris Vienne, Berlin, Madrid, Naples, Rome, Varsovie, toutes les capitales du monde… On nous craint, mais on nous aime. Nous sommes bons a connaitre. Et puis l'Empereur! [Но воротимся к вашим дамам: говорят, что они очень красивы. Что за дурацкая мысль поехать зарыться в степи, когда французская армия в Москве! Они пропустили чудесный случай. Ваши мужики, я понимаю, но вы – люди образованные – должны бы были знать нас лучше этого. Мы брали Вену, Берлин, Мадрид, Неаполь, Рим, Варшаву, все столицы мира. Нас боятся, но нас любят. Не вредно знать нас поближе. И потом император…] – начал он, но Пьер перебил его.
– L'Empereur, – повторил Пьер, и лицо его вдруг привяло грустное и сконфуженное выражение. – Est ce que l'Empereur?.. [Император… Что император?..]
– L'Empereur? C'est la generosite, la clemence, la justice, l'ordre, le genie, voila l'Empereur! C'est moi, Ram ball, qui vous le dit. Tel que vous me voyez, j'etais son ennemi il y a encore huit ans. Mon pere a ete comte emigre… Mais il m'a vaincu, cet homme. Il m'a empoigne. Je n'ai pas pu resister au spectacle de grandeur et de gloire dont il couvrait la France. Quand j'ai compris ce qu'il voulait, quand j'ai vu qu'il nous faisait une litiere de lauriers, voyez vous, je me suis dit: voila un souverain, et je me suis donne a lui. Eh voila! Oh, oui, mon cher, c'est le plus grand homme des siecles passes et a venir. [Император? Это великодушие, милосердие, справедливость, порядок, гений – вот что такое император! Это я, Рамбаль, говорю вам. Таким, каким вы меня видите, я был его врагом тому назад восемь лет. Мой отец был граф и эмигрант. Но он победил меня, этот человек. Он завладел мною. Я не мог устоять перед зрелищем величия и славы, которым он покрывал Францию. Когда я понял, чего он хотел, когда я увидал, что он готовит для нас ложе лавров, я сказал себе: вот государь, и я отдался ему. И вот! О да, мой милый, это самый великий человек прошедших и будущих веков.]
– Est il a Moscou? [Что, он в Москве?] – замявшись и с преступным лицом сказал Пьер.
Француз посмотрел на преступное лицо Пьера и усмехнулся.
– Non, il fera son entree demain, [Нет, он сделает свой въезд завтра,] – сказал он и продолжал свои рассказы.
Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.
На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
