Коммунистическая партия Индонезии
Коммунистическая партия Индонезии | |
индон. Partai Komunis Indonesia | |
Дата основания: |
23 мая 1920 (первоначально называлась Индийской коммунистической ассоциацией) |
---|---|
Дата роспуска: |
12 марта 1966 (дата официального запрета партии; к этому времени партия фактически распалась на отдельные коммунистические группы) |
Штаб-квартира: | |
Идеология: | |
Молодёжная организация: | |
Количество членов: |
по разным оценкам — более 3,5 млн, 3 млн, 2 млн. (1960-е гг.) |
Партийная печать: |
Soeara Rakjat (Голос народа) |
Коммунисти́ческая па́ртия Индоне́зии, КПИ (индон. Partai Komunis Indonesia, PKI) — политическая партия, существовавшая в Индонезии в 1920—1965 годах; под названием КПИ действовала с 1924 года. В первой половине 1960-х годов являлась крупнейшей неправящей компартией в мире[1][2][3].
Создана в период нидерландской колонизации Индонезии. На протяжении своей деятельности неоднократно запрещалась правительством, ведя подпольную работу. Организовала неудачные антиправительственные выступления 1926 и 1948 годов. Окончательно разгромлена и запрещена после попытки государственного переворота 30 сентября 1965 года. Многие члены партии в 1965—1966 годах были физически уничтожены, оставшиеся в живых впоследствии подверглись поражению в правах. Часть партийных структур некоторое время продолжала действовать в подполье и эмиграции. С конца 1990-х годов происходит постепенное смягчение правовых норм, действующих в отношении экс-коммунистов и членов их семей, однако воссоздание партии, как и любых других организаций коммунистического толка остается под запретом.
Содержание
- 1 Предыстория партии
- 2 Основание партии
- 3 Восстание 1926 года и разгром партии
- 4 Восстановление и участие в освободительной борьбе
- 5 Партия в конце 1940-х годов
- 6 Партия в 1950-х годах
- 7 Партия в 1960-х годах
- 8 Разгром партии после событий 30 сентября 1965 года
- 9 Партия после 1965 года
- 10 Съезды партии
- 11 Примечания
- 12 Литература
- 13 Ссылки
Предыстория партии
Первой организацией социалистического толка на территории Индонезии (в тот период — Голландской Ост-Индии) стала Индийская социал-демократическая ассоциация, ИСДА (нидерл. Indische Sociaal-Democratische Vereeniging, ISDV), созданная в 1914 году голландским социал-демократом Хенком Сневлитом и объединившей несколько десятков проживавших в колонии членов нидерландских социалистических организаций — как голландцев, так и индонезийцев[4]. Изначально Ассоциация находилась в подчинении Социал-демократической рабочей партии Нидерландов, однако практически сразу по инициативе последней ей была предоставлена полная организационную самостоятельность. В 1915 году ею стал издаваться журнал на голландском языке «Хет ври ворд» (нидерл. Het Vrije Woord — «Слова свободы»), в 1917 году — газета на индонезийском языке «Суара мердека» (индон. Soeara Merdeka — «Голос свободы»). В 1917 году из ассоциации вышло умеренное крыло, создавшее самостоятельную Индийскую социал-демократическую партию.
Руководство ИСДА выступало за революционные методы борьбы с существующим порядком, считая конечной целью развитие независимой Индонезии по пути Советской России. Из сочувствовавших Ассоциации голландских и туземных солдат и матросов была сформирована «Красная Гвардия» численностью около 3000 человек. Красногвардейцы стали основной силой произошедшего в 1917 году восстания солдатов и матросов в Сурабае, где находилась главная база голландского военно-морского флота; в ходе . восставшими были созданы Советы. Голландские власти подавили восстание. Руководители ИСДА, включая Сневлита, были высланы в Нидерланды, лидеры восставших солдат были приговорены к 40 годам заключения.
Тем временем, ИСДА заключило союз с мусульманской организацией Сарекат ислам; многие члены этой организации, привлечённые идеями Снеевлиета, вступили в «Сарекат ракьят» (индон. Sarekat Rakjat — Союз народа) — группировку внутри Сарекат ислам, в которой преобладали сторонники марксизма[5]. ИСДА продолжила подпольную работу, начал выходить новый печатный орган движения — «Суара Ракьят» (индон. Soeara Rakjat — «Голос народа»). После ухода из ИСДА многих голландцев и вступления в него выходцев из Сарекат Ислам, индонезийцы стали составлять большинство в движении.
Основание партии
23 мая 1920 года на съезде ИСДА в Семаранге было принято решения о переименовании движения в Индийскую коммунистическую ассоциацию (индон. Perserikatan Komunis di Hindia, PKH). Председателем был избран Семаун, вице-председателем — Дарсоно Нотосудирджо. Голландцы заняли посты секретаря и казначея, а также три из пяти мест в центральном комитете, несмотря на то, что составляли меньшинство в партии[5]. В том же году партия вступила в Коминтерн, став первой азиатской партией — секцией III Интернационала. На II съезде Коминтерна КПИ представлял Снеевлиет [6].
На шестом конгрессе «Союза Ислама» в 1921 году от Снеевлиета потребовали прекратить вербовку членов партии в PKH. Агус Салим, организационный секретарь «Союза Ислама», предложил запретить для членов этой партии членство в других партиях. Несмотря на возражения со стороны Тана Малака и Семауна, это предложение было принято, что вынудило коммунистов сменить тактику. В то же время «Союз Ислама» принял решение дистанцироваться от коммунистов и сосредоточиться на религиозной и националистической пропаганде[7].
В конце 1921 года Семаун выехал в Россию для изучения опыта организации профсоюзов. В мае 1922 года он вернулся из России и начал работу по объединению индонезийских профсоюзов в единую организацию[7]. 22 сентября такая организация была создана, она получила название Союз индийских организаций труда (индон. Persatuan Vakbonded Hindia)[8]. На пятом конгрессе Коминтерна в 1924 году было подчёркнуто, что «приоритетной задачей для коммунистических партий является получение контроля над профсоюзами», без этого победа революции невозможна. Руководство PKH приняло решение усилить пропаганду идей партии среди членов профсоюзов, повысить дисциплину в партийных рядах и требовать провозглашения Советской республики Индонезия. В том же году название партии было изменено на «Коммунистическая партия Индонезии» (индон. Partai Komunis Indonesia, PKI).
Восстание 1926 года и разгром партии
В мае 1925 года на пленарной сессии Центрального комитета Коминтерна индонезийские коммунисты получили указание сформировать антиимпериалистический фронт с местными националистическими организациями, но экстремисты во главе с Алимином и Муссо требовали немедленного начала революции с целью свержения голландского колониального господства[9]. На конференции в Прамбанане (Центральная Ява) профсоюзы, находившиеся под контролем коммунистов, решили, что революция должна начаться забастовкой железнодорожных рабочих, которая будет сигналом к всеобщей забастовке и революционному восстанию[9].
Согласно плану, революция должна была начаться в Паданге, но голландские силы безопасности в начале 1926 года арестовали готовивших восстание членов КПИ, работавших в глубоком подполье. В результате раскола среди лидеров партии, восстание было недостаточно хорошо спланировано. Тан Малака, работавший в то время представителем Коминтерна в Восточной Азии и Австралии, не был согласен с планом восстания, частично потому что КПИ, как он считал, пользовалась недостаточной поддержкой масс. В результате этих разногласий, в июне 1926 года революция была отложена[10].
Однако, произошли стихийные выступления в Батавии (ныне Джакарта), Паданге, Бантаме и Сурабае. В Батавии бунт был подавлен в течение одного-двух дней, за несколько следующих недель революционные выступления потерпели поражение по всей стране. В результате поражения революции 13000 человек было арестовано, 4500 заключено в тюрьмы, 1308 интернировано и 823 сослано в Дигул (Западная Новая Гвинея)[11]. Многие коммунисты погибли во время своего ареста. Множество активистов других партий было арестовано колониальными властями под предлогом борьбы с коммунистическим движением. В 1927 году партия была объявлена властями вне закона. Партия продолжала подпольную борьбу против голландцев, а позднее — против японцев. До японской оккупации Индонезии партия большой роли в политической жизни страны не играла[12].
Восстановление и участие в освободительной борьбе
В первое время после разгрома КПИ у неё фактически не было лидеров — руководство партии находилось в заключении. В 1935 году лидер партии Мановара Муссо вернулся из Москвы, где находился в изгнании, в Индонезию для реорганизации коммунистического подполья. Партия возобновила работу среди членов профсоюзов, а также начала работу в Голландии среди индонезийских студентов-членов националистической организации индон. Perhimpunan Indonesia. Вскоре эта организация оказалась под контролем КПИ[13].
В годы японской оккупации Индонезии КПИ участвовала в антияпонской борьбе, а после изгнания японцев — в провозглашении независимости Индонезии.
Партия в конце 1940-х годов
После капитуляции Японии КПИ восстановила своё влияние на индонезийской политической сцене, она активно участвовала в борьбе за независимость Индонезии от Нидерландов. Многие подразделения индонезийской армии находились под влиянием партии. Несмотря на то, что силы КПИ играли свою роль в борьбе против Нидерландов, президент Сукарно был обеспокоен ростом влияния коммунистов, что в конечном счёте угрожало его позициям. Кроме того, рост влияния КПИ беспокоил многих индонезийских правых, а также иностранные государства, в частности Соединённые Штаты Америки. Таким образом, отношения индонезийских коммунистов с другими силами, борющимися против голландского колониального господства, были напряжёнными.
Член Политбюро ЦК компартии Амир Шарифуддин занимал должности министра обороны (1945—1947), министра информации (1945—1946) и премьер-министра (1947).
В мае 1946 года новое правительство образовала коалиция Konsentrasi National, в которую входили Социалистическая партия, Народная молодёжь, Коммунистическая партия Индонезии, Мурба, Партия труда Индонезии и другие массовые организации[14].
В октябре 1946 года было расширено правительство, в новую правительственную коалицию, Sajap Kiri, выступавшую в поддержку Лиггадьятского соглашения с правительством Нидерландов, вошли Социалистическая партия, Коммунистическая партия Индонезии, Народная молодёжь и Партия труда Индонезии[14].
В феврале 1948 года КПИ, Социалистическая партия и Партия труда Индонезии образовали объединённый Народно-демократический фронт (индон. Front Demokrasi Rakjat, FDR), вскоре три партии слились[15][16]. В это же время отряды движения «Народная молодёжь» (индон. Pemuda Rakjat) перешли под контроль КПИ, вскоре эта организация стала молодёжной секцией компартии. 11 августа 1948 года Муссо вернулся в Джакарту из СССР, где провёл 12 лет. Политбюро КПИ было реорганизовано, в него включены Дипа Нусантара Айдит, М. Х. Лукман и Ньото.
После подписания Ренвильского соглашения многие подразделения индонезийской республиканской армии вернулись в зоны голландско-индонезийского конфликта. Это дало правым уверенность, что им удастся противостоять отрядам КПИ. Партизанским отрядам и народной милиции, находившимся под влиянием КПИ, было приказано самораспуститься. В Мадиуне сторонники КПИ отказались разоружиться и были убиты в сентябре 1948 года, что вызвало восстание в городе. Мадиунские события были использованы как предлог для репрессий против компартии. Представители военных кругов заявили, что коммунисты планировали свергнуть президента Сукарно и провозгласить Советскую республику Индонезия во главе с Муссо (в качестве президента) и Амиром Шарифуддином (в качестве премьер-министра), хотя руководство КПИ осуждала беспорядки в Мадиуне и призывало к миру. Восстание было подавлено правительственными войсками, 30 сентября Мадиун был взят силами дивизии Силиванги. На компартию обрушились репрессии, несколько тысяч её членов были убиты, 36 000 были приговорены к тюремному заключению. Среди казнённых были и лидеры партии — в частности, Муссо, который, оказав вооружённое сопротивление, был убит 31 октября. Айдит и Лукман укрылись в Китайской Народной Республике. После Мадиунского восстания КПИ не была запрещена и продолжила свою деятельность, уже через год началась реконструкция партии[17].
Партия в 1950-х годах
В 1950 году партия возобновила выход своих печатных органов — Harian Rakyat (Народная газета) и Bintang Merah (Красная звезда). Под влиянием Дипы Айдита, КПИ перешла на националистические позиции, поддерживая антиколониальную и антизападную политику президента Сукарно. У Айдита было множество сторонников, в их числе — лидеры партии Судисман, Лукман, Ньото и Сакирман. Во время руководства Айдита численность партии стала быстро расти: в 1950 году в партии была 35 000 членов, в 1954 — 165 000, в 1959 — 1,5 миллиона[17].
В 1951 году партия организовала ряд забастовок в Медане и Джакарте, которые вскоре были подавлены, руководство партии на короткое время ушло в подполье.
31 марта 1951 года Коммунистическая партия Индонезии вошла в состав Консультативной группы политических партий[18].
Перед парламентскими выборами 1955 года, партия одобрила сукарновский план «направляемой демократии», и позже активно поддерживала Сукарно. На выборах КПИ получила 6 176 914 голосов (16 %), заняв третье место[19].
В том же году состоялись выборы в Учредительное собрание, на них компартия получила 6 232 512 голосов (16, 47 %) и 80 мест, заняв четвёртое место среди политических партий страны[20].
В июле 1957 года офис компартии в Джакарте был забросан гранатами. В том же месяце партия победила на муниципальных выборах. В сентября того же года исламистская партия Машуми потребовала запретить КПИ[21].
3 декабря 1957 года профсоюзы, находящиеся под значительным влиянием КПИ, начали устанавливать контроль над предприятиями, принадлежащими голландцам, с целью их последующей национализации. Борьба с иностранными капиталистами дала компартии возможность дистанцироваться от Национальной партии и проводить собственную политику.
В феврале 1958 года проамериканские силы организовали попытку переворота, в которой приняли участие часть вооружённых сил и правые лидеры. Мятежники, взявшие под свой контроль Суматру и Сулавеси, 15 февраля провозгласили создание Революционного правительства Республики Индонезия (индон. Pemerintah Revolusioner Republik Indonesia). По решению этого правительства были немедленно арестованы тысячи членов КПИ, поэтому компартия поддержала все меры Сукарно по подавлению восстания, включая объявление военного положения. В конечном итоге, восстание было подавлено.
В августе 1959 года военные попытались помешать проведению очередного съезда КПИ. Однако, съезд был проведён, как и было запланировано раннее.
В 1960 году Сукарно провозгласил лозунг Насаком — единство действий сторонников национализма (индон. Nasionalisme), исламизма (индон. Agama — религия) и коммунизма (индон. Komunisme). КПИ приветствовала появление этого лозунга, видя в нём предпосылки для создания фронта, объединяющего все основные силы на индонезийское политической сцене.
Партия в 1960-х годах
Несмотря на то, что КПИ поддерживала Сукарно, по многим вопросам у неё была своя позиция. В марте 1960 года партия осудила антидемократический проект бюджета, предложенный Сукарно. 8 июля в Harian Rakjat появилась статья с критикой правительства. После этого лидеры КПИ были арестованы армией, но вскоре их выпустили по приказу Сукарно. С начала 1960-х годов в руководстве КПИ стали проявляться значительные тенденции маоизма. Руководство КПИ поддержало президента Индонезии Сукарно и его курс на сближение с КНР.
Когда у английских колониальных властей появилась идея создания Федерации Малайзии, КПИ и Коммунистическая партия Малайи совместно осудили её.
Поддержка народа и 3 миллиона членов в 1965 году делали партию крупнейшей неправящей компартией в мире, по численности она уступала только КПСС и КПК. Партия имела мощную поддержку в различных массовых организациях, таких как Всеиндонезийская центральная организация труда (индон. Sentral Organisasi Buruh Seluruh Indonesia, SOBSI), Народная молодёжь (индон. Pemuda Rakyat), Движение женщин Индонезии (индон. Gerakan Wanita Indonesia, GERWANI), Крестьянский фронт Индонезии (индон. Barisan Tani Indonesia, BTI), Общество народной культуры (индон. Lembaga Kebudayaan Rakyat, LEKRA) и Ассоциация учёных Индонезии (индон. Himpunan Sarjana Indonesia). В партии и её дочерних организациях состояло около одной пятой части всего населения Индонезии.
В марте 1962 года представители КПИ вошли в состав правительства, Айдит и Ньото были назначены министрами-консультантами без портфеля. В апреле был проведён съезд партии. В 1963 году правительства Малайзии, Индонезии и Филиппин вели переговоры о создании конфедерации Мафилиндо, идея которой была предложена филиппинским президентом Диосдао Макапагалом. КПИ не поддержала идею создания Мафилиндо, как и идею создания Федерации Малайзии. Боевые отряды КПИ проникли на территорию Малайзии для борьбы с британскими и австралийскими войсками. В основном они действовали на острове Борнео. Некоторые отряды были заброшены в Малайю, но большинство из них по прибытии было разгромлено.
В январе 1964 года по предложению КПИ была начата конфискация имущества, принадлежащего британским компаниям в Индонезии. В середине 1960-х годов Государственный департамент США оценил численность индонезийской компартии приблизительно в 2 миллиона человек (3,8 % работающего населения страны)[22].
Разгром партии после событий 30 сентября 1965 года
Сукарно балансировал между КПИ, военными, националистами и исламистами. Рост влияния компартии беспокоил США и другие антикоммунистические силы Запада. Политическая и экономическая ситуация была крайне нестабильной: ежегодная инфляция превысила 600 процентов, уровень жизни индонезийцев резко упал.
В декабре 1964 года Чаерул Салех, член партии Мурба (основанной бывшим лидером КПИ Таном Малака), заявил, что коммунисты готовят государственный переворот. В ответ КПИ потребовала от президента Сукарно запреты Мурбы, в начале 1965 года это требование было удовлетворено. В условиях индонезийско-малайзийского противостояния, компартия говорила о «вооружённом народе», требуя организации народного ополчения. Большая часть армии выступала против этого, Сукарно сохранял нейтралитет. В июле около 2000 членов компартии начали военное обучение около авиабазы Халим. 8 сентября демонстранты-коммунисты начали двухдневную осаду консульства США в Сурабае. 14 сентября Айдит призвал членов партии к бдительности. 30 сентября Pemuda Rakjat и Gerwani организовали массовую демонстрацию в Джакарте против инфляции и кризиса.
В ночь с 30 сентября на 1 октября в Индонезии произошла попытка государственного переворота, ставшая известной как «Движение 30 сентября». Пять высокопоставленных генералов, представлявших в основном руководство сухопутных войск (а также лейтенант — адъютант командующего сухопутными войсками А. Х. Насутиона) были похищены активистами подконтрольных КПИ молодёжных организаций и через несколько часов убиты в местечке Лубанг-Буайя под Джакартой. Заговорщики, поддержанные частью офицеров президентской охраны и штаба ВВС, объявили о переходе всей полноты власти в руки Революционного совета.
Большей части армейской верхушки удалось скрыться от восставших. Контроль над армией перешёл к генералу Сухарто, который ко 2 октября подавил восстание. Военные обвинили КПИ в организации попытки государственного переворота и организовали антикоммунистическую пропагандистскую кампанию. Доказательства связи компартии с «Движением 30 сентября» были косвенными, существовало предположение, что восстание организовал Сухарто для захвата власти и организации расправы с КПИ. Вскоре по всей стране начались репрессии против коммунистов, около 500 000 членов партии (действительных и предполагаемых) были убиты, партия была фактически разгромлена. Генерал Сухарто отстранил Сукарно от власти и в 1968 году стал президентом страны.
2 октября авиабаза Халим вновь перешла под контроль армии. Harian Rakjat опубликовала статью в поддержку «Движения 30 сентября», что было истолковано антикоммунистическими силами как доказательство причастности компартии к мятежу. В то же время, руководство партии заявило, что мятеж 30 сентября — дело армейских кругов, а КПИ не имеет к нему никакого отношения. 6 октября кабинет Сукарно впервые собрался после мятежа, была принята резолюция, осуждающая «Движение 30 сентября». Сразу после заседания кабинета был арестован Ньото.
За два дня до этого была проведена массовая демонстрация в Джакарте с требованием запрета КПИ. В главном офисе партии был устроен пожар. 13 октября исламистская организация Ансор, молодёжное крыло партии Нахдатул Улама, начала террор против компартии на Яве, к 18 октября около 100 членов КПИ были убиты этой организацией. Началось систематическое истребление индонезийских коммунистов.
По различным оценкам в результате массовых репрессий против КПИ, было убито от 300 000 до миллиона индонезийцев [23] ,[24], среди них было немало людей, не связанных с компартией и убитых по ошибке. Точная оценка последствий антикоммунистического террора невозможна из-за нехватки информации[25][26]. Список лиц, подозреваемых в сотрудничестве с коммунистами, был предоставлен индонезийским военным ЦРУ. В отчёте ЦРУ события в Индонезии были оценены так:Журнал «Time» в статье от 17 декабря 1966 года так охарактеризовал сложившееся в Индонезии положение:По срокам и числу убитых антикоммунистическая резня в Индонезии стоит на первом месте среди самых ужасных убийств XX века…— Kahin, George McT. and Kahin, Audrey R. Subversion as Foreign Policy: The Secret Eisenhower and Dulles Debacle in Indonesia. New York: The New Press, 1995
Коммунисты и сочувствующие им лица, а также члены их семей уничтожаются тысячами. Армейское руководство сообщает о казни множества коммунистов в отдалённых тюрьмах после допроса. Вооружённые парангами — ножами с широким лезвием, мусульманские фанатики подползают к домам коммунистов, убивают всю семью и закапывают тела в неглубокие могилы. Убийства проводятся всё более жестоко, в сельской местности Восточной Явы банды мусульманских фанатиков вешают головы убитых на шесты и выставляют на обозрение перед сёлами. Убийства приняли такой масштаб, что разложение трупов создаёт серьёзные санитарные проблемы в Восточной Яве и на Северной Суматре, где из-за влажного климата разлагающаяся плоть выделяет сильный запах. Путешественники, побывавшие в этих районах, сообщают, что многие малые реки и ручьи буквально завалены трупами.
Хотя считается, что убийства коммунистов в Индонезии осуществлялись по политическим мотивам, некоторые учёные считают, что эти события были обычным следствием нестабильности в обществе — часть антикоммунистических сил, ответственных за резню, была связана с преступными группировками[27] Также есть версия, что в беспорядках 1965 года сыграло свою роль массовое психическое расстройство — амок[28].
Большую известность получила резня коммунистов на острове Бали. 11 ноября начались столкновения между КПИ и Индонезийской национальной партией, которые закончились массовым уничтожением коммунистов и сочувствующих им лиц. Принимая во внимание то, что большинство антикоммунистических погромов было инсценировано исламистскими организациями, убийство коммунистов на Бали было объявлено делом рук индуистов. Бали стал единственным местом в стране, где армия вмешалась в ситуацию и попыталась прекратить резню.
В 60-90-х годах в концлагерях Индонезии находилось до 2 млн человек одновременно, многие из которых были арестованы после событий 30 сентября. Количество среди них коммунистов неизвестно. Одним из главных мест содержания политических противников режима Сухарто, в том числе коммунистов, стал остров Буру. К 1980 году, когда там были закрыты основные концентрационные лагеря, там отбыло наказание около 14 тысяч человек, как минимум несколько сотен из них были убиты или умерли во время заключения. Сколько среди них было членов КПИ, не уточняется[29][30][31] .
22 ноября Айдит был арестован и в тот же день убит.
В декабре военные объявили о том, что Ачех полностью очищен от коммунистов. Одновременно, специальный военный трибунал вынес решение о тюремном заключении для членов КПИ. 12 марта Сухарто официально объявил о запрете компартии, в апреле был запрещён союзный КПИ профцентр SOBSI.
Партия после 1965 года
После событий 1965—1966 годов деятельность партии была парализована. В сентябре 1966 года оставшиеся члены политбюро КПИ выступили с заявлением, в которым критиковали сотрудничество компартии с режимом Сукарно. После смерти Айдита и Ньото, новым лидером партии стал Судисман, который уже в 1967 году был приговорён к смертной казни.
Некоторые коммунисты, после того, как партия была разгромлена, нашли себе убежище в Блитаре (Восточная Ява). Там было образовано новое партийное руководство, в которое вошли молодой лидер Сукатно, бывший заместитель председателя SOBSI, Руслан Виджаясастра, и профессор Искандар Субекти, помощник Айдита. Блитар был слаборазвитым районом, где КПИ имело большое влияние среди крестьян. Военные даже не предполагали, что компартия может оправиться после удара, нанесённого ей в 1965 году. В марте 1968 года Блитар захлестнуло насилие — местные крестьяне напали на членов партии Нахдатул Улама; это было местью за активное участие этой партии в антикоммунистической кампании. Около 60 членов Нахдатул Улама было убито, однако, скорее всего, это убийство было совершено не по прямому заказу КПИ. После этих событий военным стало известно о существовании коммунистического анклава в Блитаре и вскоре он был разгромлен. Сукатно, Руслан и Искандар Субекти были арестованы и приговорены к смертной казни.
Многие коммунисты эмигрировали из страны после событий 30 сентября. Большая их часть осела в Китайской Народной Республике, где большая делегация индонезийской компартии участвовала в праздновании годовщины КНР. Другая часть партийных работников направилась в страны Восточной Европы для обучения. В эмиграции партийный аппарат продолжал функционировать, однако, коммунисты были изолированы от политической жизни внутри Индонезии. На Яве в некоторых отдалённых сёлах нашли убежище коммунисты и сочувствующие им лица, которые опасались репрессий со стороны властей, они укрывались там долгое время.
К 2004 году членам КПИ по-прежнему было запрещено занимать государственные должности. К этому времени многие коммунисты вернулись на родину — во время своего президентства Абдуррахман Вахид пригласил их вернуться и предложил снять запрет на пропаганду коммунистической идеологии, наложенный при Сухарто. Требуя снятия этого запрета, Вахид ссылался на индонезийскую Конституцию 1945 года, в которой не было положений, запрещающих деятельность коммунистов. Предложение Вахида было отвергнуто многими индонезийцами, особенно членами консервативных мусульманских группировок. В апреле 2000 года в Джакарте состоялась массовая демонстрация против предложения Вахида, которую организовал Индонезийский исламский фронт. Под влиянием этой демонстрации, индонезийская армия отклонила предложение Вахида, заявив, что «всесторонне изучит» его[32].
Съезды партии
- 1-й съезд — май 1920, Семаранг;
- 2-й съезд — июнь 1924, Джакарта;
- 3-й съезд — декабрь 1924, Котагеде (близ Джокьякарты);
- 4-й съезд — январь 1947, Соло;
- 5-й съезд — март 1954, Джакарта;
- 6-й съезд — сентябрь 1959, Джакарта;
- 7-й съезд — апрель 1962, Джакарта.
Напишите отзыв о статье "Коммунистическая партия Индонезии"
Примечания
- ↑ Mortimer (1974) p19
- ↑ Ricklefs(1982)p259
- ↑ [www.thirdworldtraveler.com/CIA/McGehee_CIA_Indo.html Thirdworldtraveler.com]
- ↑ [www.marxist.com/Asia/earlyPKI.html marxist.com]
- ↑ 1 2 Sinaga (1960) p2
- ↑ Резников А.Б. Коминтерн и вопросы стратегии Коммунистической партии Индонезии. 1920-1926 гг. - «Народы Азии и Африки», 1976, № 6, с. 60-75
- ↑ 1 2 Sinaga (1960) p7
- ↑ Sinaga (1960) p9
- ↑ 1 2 Sinaga (1960) p10
- ↑ Sinaga (1960) p12
- ↑ Sinaga (1960) p14
- ↑ Reid Anthony. The Indonesian National Revolution 1945-1950. — Melbourne: Longman Pty Ltd. — P. 83. — ISBN 0-582-71046-4.
- ↑ [www.marxists.org/indonesia/indones/pkihist.htm marxist.org]
- ↑ 1 2 Rose, Saul. Socialism in Southern Asia. London: Oxford University Press, 1959. p. 147
- ↑ Swift, Ann. [books.google.com/books?id=RYzX-A4GZXoC The road to Madiun: the Indonesian communist uprising of 1948]. Cornell Modern Indonesia Project publications, 69. 1989. p. 57
- ↑ Rose, Saul. Socialism in Southern Asia. London: Oxford University Press, 1959. pp. 152—153
- ↑ 1 2 [archive.workersliberty.org/wlmags/wl61/indonesi.htm Communism and Stalinism in Indonesia. Workers' Liberty #61, February 2000]
- ↑ Feith, Herbert. [books.google.com/books?id=5bBHQwa0z8AC The Wilopo Cabinet, 1952—1953: A Turning Point in Post-Revolutionary Indonesia]. Ithaca, N.Y.: Modern Indonesia Project, Southeast Asia Program, Dept. of Far Eastern Studies, Cornell University, 1958. p. 102
- ↑ Feith, Herbert (1999) Pemilihan Umum 1955 di Indonesia (Translated from The Indonesian Elections of 1955) Kepustakaan Popular Gramedia ISBN 979-9023-26-2
- ↑ * Feith, Herbert (2007) The Decline of Constitutional Democracy in Indonesia Equinox Publishing (Asia) Pte Ltd, ISBN 979-3870-45-2
- ↑ [www.gimonca.com/sejarah/sejarah09.shtml The Sukarno years: 1950 to 1965]
- ↑ Benjamin, Roger W.; Kautsky, John H.. [links.jstor.org/sici?sici=0003-0554%28196803%2962%3A1%3C110%3ACAED%3E2.0.CO%3B2-V Communism and Economic Development], in The American Political Science Review, Vol. 62, No. 1. (Mar., 1968), pp. 122.
- ↑ Robert Cribb, ed., The Indonesian killings of 1965—1966: studies from Java and Bali (Clayton, Vic.: Monash University Centre of Southeast Asian Studies, Monash Papers on Southeast Asia no 21, 1990)
- ↑ [users.erols.com/mwhite28/warstat3.htm#Indonesia Twentieth Century Atlas — Death Tolls and Casualty Statistics for Wars, Dictatorships and Genocides]
- ↑ Totten Samuel. Century of Genocide. — New York: Routledge. — P. 239.
- ↑ Robert Cribb, «How many deaths? Problems in the statistics of massacre in Indonesia (1965—1966) and East Timor (1975—1980)» Violence in Indonesia. Ed. Ingrid Wessel and Georgia Wimhöfer. Hamburg: Abera, 2001. 82-98. [works.bepress.com/robert_cribb/2]
- ↑ Totten Samuel. Century of Genocide. — New York: Routledge. — P. 238.
- ↑ [www.wayang-indonesia.com/Home.asp?Lang=ENG The Search Engine that Does at InfoWeb.net]
- ↑ Thomas Fuller. [www.nytimes.com/2000/03/15/news/15iht-jak.2.t_0.html?pagewanted=1 Suharto's Gulag / The Buru Island 'Humanitarian Project' : Former Prisoners Look Back on a Remote Tropical Hell] (англ.). Электронная версия газеты «New York Times» (15 марта 2000). Проверено 14 февраля 2010. [www.webcitation.org/613IuW4uJ Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
- ↑ [www.rmaf.org.ph/Awardees/Citation/CitationPramoedyaAna.htm The 1995 Ramon Magsaysay Award for Journalism, Literature and Creative Communication Arts] (англ.). Ramon Magsaysay Award Foundation (1995). Проверено 22 февраля 2010. [www.webcitation.org/613Iv8Bw3 Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
- ↑ Max Lane. [www.greenleft.org.au/2006/667/6700 Pramoedya Ananta Toer: Indonesia's greatest novelist] (англ.). Green Left Weekly (10 мая 2006). Проверено 22 февраля 2010. [www.webcitation.org/613IveL02 Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
- ↑ Asian News Digest (2000) 1(18):279 and 1(19):295-296.
Литература
- Ежегодник Большой Советской Энциклопедии. — Советская Энциклопедия, 1967. — С. 275. — 57 000 экз.
- О. Торнквист. [www.maoism.ru/library/Indonesia.htm Дилемма коммунизма в Третьем мире: гибель КПИ в Индонезии].
- Jochen Hippler, Nasr Hamid Abu Zaid, Amr Hamzawy. [typo3.ifa.webart.de/fileadmin/content/publikationen/downloads/gewaltstudie_de.pdf Krieg, Repression, Terrorismus. Politische Gewalt und Zivilisation in westlichen und muslimischen Gesellschaften]. — Stuttgart, 2006. — С. 55-58. — 57 000 экз.
- Hunter, Helen-Louise. Sukarno and the Indonesian coup : the untold story. — Westport, Conn. : Praeger Security International. PSI reports (Westport, Conn.), 2007. — ISBN 9780275974381, ISBN 0275974383.
- J.L. Holzgrefe / Robert O. Keohane. Humanitarian Intervention: Ethical, Legal and Political Dilemmas. — Cambridge: Westport, Conn. : Praeger Security International. PSI reports (Westport, Conn.), 2003. — С. 47. — ISBN 052152928X.
- Levene, Mark and Roberts, Penny. The Massacre in History. — Cambridge: Westport, Conn. : Praeger Security International. PSI reports (Westport, Conn.), 1999. — С. 247-251. — ISBN 1571819355.
- Robert Cribb. [works.bepress.com/robert_cribb/6/ 'The Indonesian Marxist tradition', in C.P. Mackerras and N.J. Knight]. — London: Croom Helm: eds, Marxism in Asia, 1985. — С. 251-272. — ISBN 1571819355.
- Mortimer, Rex. Indonesian Communism Under Sukarno: Ideology and Politics, 1959-1965. — Ithaca, New York: Cornell University Press, 1984. — ISBN 0-8014-0825-3.
- Ricklefs, M.C. A History of Modern Indonesia. — MacMillan, 1982. — ISBN 0-333-24380-3.
- Sinaga, Edward Djanner. Communism and the Communist Party in Indonesia. — MA Thesis, George Washington University School of Government, 1960.
Ссылки
- [www.massline.info/Indonesia/PKIscrit.htm People of Indonesia, Unite and Fight to Overthrow the Fascist Regime]
- [www.marxists.org/indonesia/indones/sudisman.htm Defence speech given by Sudisman in 1967]
- [www.pbs.org/wnet/shadowplay Shadow Play] — Информация о восстании 1965 года и последующем разгроме КПИ.
- [www.marxist.com/indonesian-communist-party-pki2000.htm The First Period of the Indonesian Communist Party (PKI): 1914—1926]
Отрывок, характеризующий Коммунистическая партия ИндонезииКнязь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время. – Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie! Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены. Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор. Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня. Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода. Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся. – Едешь? – И он опять стал писать. – Пришел проститься. – Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо! – За что вы меня благодарите? – За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он. – О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю… – Что врешь? Говори, что нужно. – Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был. Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына. – Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится. – Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю. Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся. – Плохо дело, а? – Что плохо, батюшка? – Жена! – коротко и значительно сказал старый князь. – Я не понимаю, – сказал князь Андрей. – Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь. Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом. Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу. – Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания. Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну. – Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда. Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь. – Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу. Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно. – Всё исполню, батюшка, – сказал он. – Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он. – Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын. Старик замолчал. – Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста. – Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся. Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя. – Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета. – Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках. Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил. – Ну, – сказал он, обратившись к жене. И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки». – Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа. Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо. Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло. – Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты. Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате. – Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь. В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова. 11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России. С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст. Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол. – Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А? Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся. – И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали. – Что? – сказал командир. В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади. Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений. К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки. – Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил. – Через час, я думаю. – Успеем переодеть? – Не знаю, генерал… Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава. Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его. – Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!.. – Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера. Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг. – Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?… Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье. – Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир. – Ваше превосходительство… – Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно. – Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан. – Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме. – Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом. – Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично… И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте. – Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель. Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала. – Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить. – Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов. – Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!… – Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов. Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф. – Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя. – Едет! – закричал в это время махальный. Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер. – Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику. По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира. Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам. По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви. Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника. Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него. – А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель. Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка. – Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира. И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал: – Очень доволен, ваше высокопревосходительство. – Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу. Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха. Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение. Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал: – Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку. – Где тут Долохов? – спросил Кутузов. Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул. – Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов. – Это Долохов, – сказал князь Андрей. – A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь. Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата. – Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России. Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске. Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов. – Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному. – Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом. – Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё… – По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин. – А что, что характер? – спросил полковой командир. – Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать… – Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того… – Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника. – Ну да, ну да. Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь. – До первого дела – эполеты, – сказал он ему. Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта. – Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой. – Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него. – Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер. Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса. – Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу? – А то нет! Вовсе кривой. – Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел… – Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю… – А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят! – Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит. – Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше. – Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем. – Дай сухарика то, чорт. – А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой. – Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши. – То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно! – А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел. – Песенники вперед! – послышался крик капитана. И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом». Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее: Ах, вы, сени мои, сени! «Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей. Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову. Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему: – Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты. – Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь. Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова. – Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков. – Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался? – Прикомандирован, дежурю. Они помолчали. «Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни. – Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов. – А чорт их знает, говорят. – Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня. – Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков. – Или у вас денег много завелось? – Приходи. – Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут. – Да что ж, до первого дела… – Там видно будет. Опять они помолчали. – Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков. Долохов усмехнулся. – Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму. – Да что ж, я так… – Ну, и я так. – Прощай. – Будь здоров… … и высоко, и далеко, На родиму сторону… Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни. Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата. – А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор. – Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал. И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело». Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову. – Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу. Кутузов поклонился, не изменяя улыбки. – А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов. Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии. – Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».] |