Коммунистический университет трудящихся Китая
Поделись знанием:
Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
(перенаправлено с «Коммунистический университет трудящихся Китая имени Сунь Ятсена»)
Коммунистический университет трудящихся Китая (КУТК) — до 17 сентября 1928 года назывался Университет трудящихся Китая имени Сунь Ятсена (УТК)[1] — учебное заведение Коминтерна для китайцев из Гоминьдана и Коммунистической партии Китая, действовавшее в Москве с 1925 по 1930 год и названное в честь Сунь Ятсена.
Содержание
Создание
Университет был создан в сентябре 1925 года. 7 октября 1925 года на 66-м заседании Центрального политического Комитета Гоминьдана особый советник партии Михаил Бородин официально объявил о создании УТК им. Сунь Ятсена. Была организована отборочная комиссия в составе Тань Янькая, Го Инфэня и Ван Цзинвэя (М. Бородин — советник комиссии). Отбор будущих студентов вёлся в Гуанчжоу, Шанхае, Пекине и Тяньцзине. В УТК принимали представителей Коммунистической партии Китая и Националистической партии (Гоминьдана), которые в то время находились в союзе и имели двойное членство, а позднее — и представители Гоминьцзюнь.
При организации университета в него перешли около 100 студентов из Коммунистического университета трудящихся Востока.
Университет располагался в Москве по адресу ул. Волхонка, 16. Церемония открытия состоялась в ноябре 1925 года в Доме союзов (хотя занятия велись ещё до официального открытия).
Руководство
В период с мая 1926 по июль 1927 Университет находился под совместным управлением ВКП(б) и Гоминьдана. 26 июля 1927, после разрыва с КПК, Гоминьдан объявил об отказе от УТК.
Изменение названия
В связи с разрывом с Гоминьданом 17 сентября 1928 Оргбюро ЦК ВКП(б) было принято решение об изменении названия, было проведено слияние китайского сектора КУТВ с Университетом имени Сунь Ятсена, объединенному университету было присвоено название «Коммунистический университет трудящихся Китая».[2] Вместе с тем, имеются данные, что, несмотря на протесты представителей китайской компартии, имя Сунь Ятсена в названии университета было всё же оставлено.[3]
Преподавательский состав
Ректоры УТК/КУТК:
- Карл Радек (1925—1927)
- Павел Миф (1927—1929)
- Владимир Вегер (1929—1930)
В КУТК преподавали Карл Радек, Лев Троцкий, Иосиф Сталин, Август Тальгеймер, Павел Миф, Илья Ошанин, Чжан Готао, Сян Чжунфа.
До 1928 посты двух проректоров занимали граждане СССР. После реорганизации в 1928 пост одного из проректоров занимал китаец (Ван Баоли в 1928—1929, Ли Чжоушэн в 1929—1930).
Программа обучения
В двухлетнюю программу входило:
- Обучение языкам: прежде всего — русскому языку, в качестве второго языка на выбор — английский, французский, немецкий;
- История: история развития общественных формаций, история развития китайского, российского и западного революционного движения — всего 5 различных курсов;
- Философия: курс исторического и диалектического материализма;
- Политэкономия;
- Экономическая география;
- Основы ленинизма по курсу лекций И. Сталина для Коммунистического университета имени Я. М. Свердлова;
- Военное дело: преподавалось на самом высоком уровне военными специалистами, включало как теоретическую подготовку, так и практические занятия по использованию разного вида оружия и летние полевые сборы в армейских гарнизонах Подмосковья.
Дополнительные учреждения
- Создан в январе 1928 на базе кафедры китаеведения УТК. С осени 1930 — филиал Коммунистической академии.
- Бюро переводов
- Занималось переводом литературы с русского языка на китайский, прежде всего — классиков марксизма.
- Китайская типография
- Открыта в 1928. Издавала переводные материалы для нужд университета. Директором типографии был Цюй Юньбо (брат Цюй Цюбо.После закрытия университета перешло в подчинение Госиздату.
Известные студенты
- «Группа 28 большевиков», игравшая важную роль в руководстве КПК в 1920—1940 годы, в том числе:
- Цзян Цзинго, сын Чан Кайши, президент Тайваня (1978—1988)
- Дэн Сяопин, генеральный секретарь КПК (1956—1966)
- Чэнь Бода, член Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК
- Е Цзяньин, маршал КНР
Всего за пять лет существования университета в нем прошло обучение около 1 600 китайцев[4].
См. также
- Коминтерн
- Международная ленинская школа
- Коммунистический университет национальных меньшинств Запада (КУНМЗ)
- Коммунистический университет трудящихся Востока (КУТВ)
Напишите отзыв о статье "Коммунистический университет трудящихся Китая"
Примечания
- ↑ Усов В. Н. [books.google.com/books?id=E8mXPT7oQO4C&pg=PA67&lpg=PA67&dq=*%5B%5B%D0%9A%D0%BE%D0%BC%D0%BC%D1%83%D0%BD%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%B8%D1%87%D0%B5%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9+%D1%83%D0%BD%D0%B8%D0%B2%D0%B5%D1%80%D1%81%D0%B8%D1%82%D0%B5%D1%82+%D1%82%D1%80%D1%83%D0%B4%D1%8F%D1%89%D0%B8%D1%85%D1%81%D1%8F+%D0%BA%D0%B8%D1%82%D0%B0%D0%B9%D1%86%D0%B5%D0%B2%5D%5D+(%D0%9A%D0%A3%D0%A2%D0%9A)&source=bl&ots=0M-xg6uhZj&sig=jG3S79uyVA_xbLJnHd7avCSD_TA&hl=en&ei=cJfzSt2RAoeXtgfe_MyrAw&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=3&ved=0CBYQ6AEwAg#v=onepage&q=&f=false Советская разведка в Китае. 20-е годы XX века]
- ↑
По неоднократной и настойчивой просьбе китайской стороны снять с университета название «имени Сунь Ятсена» «в связи с той борьбой, которую компартия ведет против Гоминьдана и против суньятсеновской идеологии», по ходатайству ректора университета П. Мифа и в связи с изменившейся ситуацией в Китае, 17 сентября 1928 г. было принято следующее постановление Оргбюро ЦК ВКП(б): "Ввиду слияния китсектора КУТВ с Университетом имени Сунь Ятсена принять предложение объединенного университета о присвоении названия «Коммунистический университет трудящихся Китая»
Цитата по: ВКП(б), Коминтерн. Т. 3. С. 498—499. - ↑ [Шэн Юэ Университет имени Сунь Ятсена в Москве и китайская революция. Воспоминания. М.: ИВ РАН, Крафт +, 2009. ISBN 978-5-93675-156-1]
- ↑ Ларин А. Г. Китайцы в России: Вчера и сегодня. Исторический очерк — М.: Муравей, 2003
Литература
- Шэн Юэ. Университет имени Сунь Ятсена в Москве и китайская революция. Воспоминания. М.: ИВ РАН, Крафт +, 2009. ISBN 978-5-93675-156-1
- Головачёв В. Ц. Университет имени Сунь Ятсена в Москве и китайская революция: судьба книги и автора. // Тихоокеанская Россия и страны АТР в изменяющемся мире. Сб. ст. — Владивосток, 2009. С. 82-89
- Панин Е.В. Из истории создания и деятельности университета для китайских трудящихся в Москве (1925-1930 годы) //Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: История. Международные отношения. 2011. Т. 11. № 2-2. С. 72-79.
Отрывок, характеризующий Коммунистический университет трудящихся Китая
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
