Комната 40

Комната 40 (англ. Room 40) — подразделение Британского Адмиралтейства, которое было ведущим криптографическим органом Великобритании во время Первой мировой войны. Было сформировано в октябре 1914 года, вскоре после начала войны. За свою историю сотрудники «Комнаты 40» расшифровали около 15 000 немецких сообщений. Отделу предоставлялись копии всех перехваченных коммуникационных сообщений, включая сообщения телеграфа и радио. До мая 1917 года отделом управлял Альфред Юинг, позже управление перешло адмиралу Уильяму Холлу.

Формирование

В 1911 году отдел Комитета обороны Империи по коммуникациям заключил, что в случае войны с Германией немецкие подводные пути сообщения должны быть уничтожены. В ночь с 3 на 4 августа 1914 года кабельное судно «Алерт» определило местонахождение и обрезало пять трансатлантических кабелей Германии, которые достигали Ла-Манша. Вследствие этого увеличилось число сообщений, переданных по радио. Теперь они могли быть только перехвачены, а чтобы скрыть значение сообщений использовались коды и шифры, и ни у Великобритании, ни у Германии не было организаций, способных расшифровывать и интерпретировать сообщения. В начале войны у британского флота была только одна беспроводная станция для перехвата сообщений в Стоктоне.

Перехваченные сообщения отправлялись в разведывательный отдел Адмиралтейства, но никто не знал, что с ними делать. Контр-адмирал Генри Оливер был назначен Директором Управления военно-морской разведки в 1913 году. Его друга Альфреда Юинга, Директора учебного командования военно-морских сил (DNE), попросили собрать группу для расшифровывания сообщений. Он обратился к сотрудникам военно-морских колледжей Осборна и Дартмута. Алистер Деннистон преподавал немецкий язык, затем стал заместителем руководителя Комнаты 40, позже получил пост руководителя организации — преемника Комнаты 40, Правительственной школы кодирования и шифрования (англ. Government Code and Cypher School), и Блетчли-Парка (англ. Bletchley Park) — подобной организации во Второй мировой войне. Остальные работали на Комнату 40 временно.

Станция береговой охраны Ханстэнтон в Норфолке и Стоктон составляли центральное подразделение по перехвату сообщений, вместе с частными станциями почтового отделения и Компании Маркони. В конце сентября преподаватели добровольцы вернулись к своим основным обязанностям за исключением Деннистона (Alastair Denniston), но помимо способов расшифровки немецких военно-морских сообщений другой работы было немного.

Потеря «Магдебурга» и захват шифровальной книги SKM

В 1914 году Россия передала Великобритании «Книгу сигналов императорского флота» (Signalbuch der Kaiserlich Marine, SKM), захваченную русскими моряками на германском крейсере «Магдебург». В конце августа 1914 года два лёгких крейсера, «Магдебург» и «Аугсбург», и группа эсминцев проводили разведку Финского залива. В какой-то момент корабли разделились в тумане, после чего «Магдебург» сел на мель у русского острова Оденсхольм близ северного побережья современной Эстонии. Немцы не смогли снять крейсер с мели, и команду взял на борт эсминец SMS V26. Командир крейсера капитан третьего ранга Хабенихт (нем. Richard Habenicht) готовился взорвать судно после эвакуации команды, однако туман начал рассеиваться и вблизи «Магдебурга» были обнаружены два российских крейсера «Паллада» и «Богатырь», после сближения открывшие огонь. Прежде чем секретные документы могли быть переданы на эсминец или должным образом уничтожены, вся команда «Магдебурга» была захвачена русскими. Одна из шифровальных книг была найдена на крейсере, вторая была поднята водолазами с морского дна вместе с другими документами и текущим шифровальным ключом. Один из экземпляров захваченной книги было решено передать британским союзникам. 13 октября она была доставлена британским военным судном в Адмиралтейство и была вручена персонально Первому Лорду Адмиралтейства У. Черчиллю. Позже он передал её контр-адмиралу Оливеру.

SKM сама по себе как средство для расшифровки сообщений была неполна, поскольку сообщения обычно и зашифровывались, и кодировались. К. Дж. Э. Роттер (англ. C. J. E. Rotter), немецкий эксперт военно-морского разведывательного отдела, получил задание с помощью шифровальной книги SKM интерпретировать перехваченные сообщения, большинство которых получались бессмысленными при расшифровке. Позже шифр был сломан, фактически дважды, поскольку он был изменён спустя несколько дней, и процедура интерпретации сообщений была определена. Шифрование было простой таблицей замены одной буквы другой во всех сообщениях.

Перехваченные сообщения оказались сводками разведки о местонахождении союзных кораблей. Было замечено, что подобные закодированные сообщения передавались на короткой волне и не перехватывались из-за недостатка приёмников. Было предписано контролировать коротковолновые передачи. Результатом была информация о движениях немецкого флота.

SKM была кодом, обычно используемым немецким флотом во время важных действий. Она была получена из обычных сигнальных книг, используемых и британскими, и немецкими флотами, у которых были тысячи предопределенных инструкций, которые для передачи между судами могли быть представлены простыми комбинациями сигнальных флагов или вспышек лампы. Было 34 300 инструкций, каждая из которых представлялась различной группой из трёх букв.

Пароход «Хобарт» и захват шифровальной книги HVB

Второй важный код, используемый немецким флотом, был захвачен в самом начале войны в Австралии. Немецко-австралийский пароход «Хобарт» (англ. Hobart) был захвачен около Мельбурна 11 августа 1914 года. В шифровальной книге Handelsverkehrsbuch (HVB) содержался код, используемый немецким флотом, чтобы общаться с его торговыми судами.

HVB была первоначально выпущена в 1913 году для военных кораблей с радиосвязью, для военно-морского командования и прибрежных станций. Также была роздана главным офисам восемнадцати немецких пароходств для выдачи их собственным судам с радиосвязью. Код использовал 450 000 возможных перестановок из четырёх букв, позволявших альтернативные представления того же самого значения, плюс дополнительные десять букв, группировавшихся для использования в сообщениях. Код использовался в основном легкими силами, такими как патрульные суда, и подводными лодками, но с более сложным ключом. Однако их длительное нахождение в море означало, что код менялся, пока они отсутствовали, и довольно часто сообщения приходилось повторять, используя старый ключ, давая непосредственную информацию о новом ключе.

Потеря немецкого эсминца S119 и захват шифровальной книги VB

Третья шифровальная книга была получена после затопления немецкого эсминца S119 в сражении у острова Тексел (Battle off Texel). 17 октября крейсеру «Неустрашимый» (Undaunted), вместе с четырьмя эсминцами Ланс (Lance), Леннокс (Lennox), Легион (Legion) и Лоял (Loyal), было приказано перехватить четыре немецких эсминца (S115, S117, S118, и S119), двигавшихся с юга Текселя, чтобы установить мины. Немецкие суда были побеждены, и после короткого сражения были затоплены. Командующий S119 бросил за борт все секретные документы. 30 ноября ящик с этими документами был обнаружен британским траулером и отправлен в Комнату 40. Он содержал копию Verkehrsbuch (VB) — шифровальной книги, обычно используемой Адмиралами немецкого флота.

Код состоял из 100 000 групп из 5 цифр, каждая с особым значением. Он был предназначен для использования в телеграммах, посланных за границу на военные корабли и военно-морским атташе, посольствам и консульствам. Его самая большая важность во время войны состояла в том, что он позволял связываться военно-морским атташе в Берлине, Мадриде, Вашингтоне, Буэнос-Айресе, Пекине.

Внутренняя организация Комнаты 40

В начале ноября Капитан Уильям Реджинальд Холл (Reginald Hall) был назначен новым Директором Разведывательного подразделения (Director of the Intelligence Division), заменив Оливера. Как только новая организация начала развиваться и показывать результаты, стало необходимо поместить её на более формальную основу. 6 ноября 1914 года организация переехала из офиса Юинга (Alfred Ewing) в Комнату 40 в старое здание Адмиралтейства.

Все полученные и расшифрованные сообщения должны были храниться в абсолютном секрете, их копии передавались только начальнику штаба и директору Разведки. Было решено, чтобы кто-то из отдела разведки должен быть назначен для рассмотрения сообщений и их интерпретации с точки зрения общеизвестной информации. Для этой работы выбрали Герберта Хоупа (англ. Herbert Hope), который ранее работал над маршрутами движения вражеских судов. Хоуп попытался понять сообщения, которые ему дали и сделать полезные наблюдения, но без более общего доступа к ранее полученной информации, его заметки были бесполезны. Он сообщил Холлу, что нуждается в большей информации. 16 ноября, после встречи с Фишером (глава военно-морских сил Великобритании), Хоупу предоставили полный доступ к информации вместе с инструкциями передавать два раза в день отчеты Фишеру.

Частью обязанностей Хоупа стало решать, какие из сообщений были незначительны и должны быть только зарегистрированы, а какие нужно передать выше. У немецкого флота было заведено каждый день по радиоканалу передавать точное положение каждого судна и предоставлять регулярные отчеты о передвижении в море. Таким образом, была возможность создать точную картину действий Немецкого флота, исходя из их маршрутов понять, где находятся минные поля и безопасные пути. Большая часть этой информации, однако, не выходила за пределы Комнаты 40 и нескольких старших членов адмиралтейства, поскольку способности Британского Штаба читать немецкие сообщения был присвоен огромный приоритет секретности. Никакие сообщения, обработанные Комнатой 40, не могли быть отосланы без личного одобрения Оливера (за исключением некоторых одобренных Первым лордом или Лордом Адмиралтейства). Члены комнаты 40 понимали, что дешифрованная ими информация не использовалась в полной мере из-за чрезвычайной тайны и запретов обмениваться информацией с другими отделами разведки.

Перехват сигнала и пеленгация

И британские, и немецкие службы перехвата начали экспериментировать с радиооборудованием пеленгации в начале 1915 года. Капитан Раунд (англ. Round), работающий на Маркони, проводил эксперименты для армии во Франции, и Холл приказал ему построить систему пеленгации для флота. Первая такая станция была в Лоустофте, позже были построены станции в Леруике, Абердине, Йорке, Фламборо-Хеде и Бирхингтоне, и к маю 1915 адмиралтейство могло отслеживать немецкие субмарины, пересекающие Северное море. Некоторые из этих станций работали в режиме сбора немецких сообщений, в Комнате 40 была создана новая секция для определения местоположения судов по расшифрованным сообщениям.

У комнаты 40 была очень точная информация о положениях немецких судов, но приоритетом адмиралтейства по-прежнему оставалась секретность. С июня 1915 регулярные разведывательные сводки о положениях судов перестали передаваться всем адмиралам, и направлялись только непосредственно к Джеллико, командующему Британским Флотом (Гранд-Флит). Точно так же он был единственным человеком, который получал точные карты немецких минных полей, подготовленные Комнатой 40. Все суда действовали в соответствии с инструкциями использовать радио настолько редко, насколько возможно, на самой низкой мощности. Комната 40 извлекла огромную выгоду из свободной передачи сообщений между немецкими судами (что дало британцам много внутренних сообщений для сравнения и анализа), а также из привычки немцев передавать всегда на полной мощности (что облегчало перехват этих сообщений). Немецким флотом до 1917 не было предпринято никаких попыток ограничить использование радиосвязи, а позже это было сделано только в ответ на использование британцами пеленгации, но не потому, что они считали, что сообщения расшифровывались.

Телеграмма Циммермана

Комната 40 играла важную роль в нескольких морских боях во время войны, особенно в обнаружении немецких действий в Северном Море. Однако наиболее существенным вкладом была расшифровка Телеграммы Циммермана, сообщения из немецкого Министерства иностранных дел, переданного через Вашингтон послу Германии в Мексике Генриху фон Экардту (Heinrich von Eckardt). В открытом тексте сообщения Найджел де Гри и Уильям Монтгомери (англ. William Montgomery) обнаружили, что немецкий Министр иностранных дел Артур Циммерман предлагает Мексике территории США — Аризону, Нью-Мексико, и Техас, взамен Мексика должна была присоединиться к войне в качестве немецкого союзника. Сообщение передал в США капитан Холл, была разработана схема (включающая неизвестного агента в Мексике и кражу), чтобы скрыть то, как был получен открытый текст, и то, как США получили копию. Сообщение было обнародовано Соединенными Штатами, которые объявили войну Германии 6 апреля 1917, вступив в войну в качестве Союзника.

Слияние с Военной разведкой (MI)

В 1919 году Комната 40 была расформирована, и на её базе, а также базе криптографического подразделения разведки британской армии MI1b была сформирована Правительственная школа кодирования и шифрования (GC&CS), которая во время Второй мировой войны размещалась в Блетчли-Парке. Впоследствии она стала независимой от военной разведки службой радиоэлектронной разведки, в 1946 году переименована в Центр правительственной связи (англ. Government Communications Headquarters, GCHQ) и в 1951—1952 годах перемещена в Челтнем.

Литература

• Andrew Christopher. Her Majesty's Secret Service: The Making of the British Intelligence Community. — New York: Viking, 1986. — ISBN 0-670-80941-1.
• Beesley Patrick. Room 40: British Naval Intelligence, 1914—1918. — Long Acre, London: Hamish Hamilton Ltd, 1982. — ISBN 0-241-108640-0.
• Morton James. Spies of the First World War. Under Cover for King and Kaiser. — Richmond, Surrey, United Kingdom: the National Archives Kew, 2010. — ISBN 978 1905615469.
• Denniston Robin. Thirty secret years: A.G. Denniston's work for signals intelligence 1914-1944. — 2007. — ISBN 0955364809., Сокращенный перевод с английского: Виталий Крюков, Киев, 2010 г.,www.x-libri.ru/elib/mortn000/index.htm
• Johnson John. The Evolution of British Sigint, 1653—1939. — London: H.M.S.O., 1997.
• Koerver Hans J. Room 40: The Fleet in Action. — Steinbach: LIS Reinisch, 2008. — ISBN 978-3-902433-76-3.
• Koerver Hans J. Room 40: The Fleet in Being. — Steinbach: LIS Reinisch, 2009. — ISBN 978-3-902433-77-0.
• Tuchman Barbara W. The Zimmermann Telegram. — New York: Ballantine Books, 1958. — ISBN 0-345-32425-0.
• Winkler, Jonathan Reed (July 2009). «Information Warfare in World War I». The Journal of Military History 73: pp. 845–867.

Ссылки

• [janus.lib.cam.ac.uk/db/node.xsp?id=EAD%2FGBR%2F0014%2FCLKE The Papers of William Clarke], who worked in Room 40, are held at Churchill Archives Centre in Cambridge and are accessible to the public.
• [janus.lib.cam.ac.uk/db/node.xsp?id=EAD%2FGBR%2F0014%2FDENN The Papers of Alexander Denniston], second in command of Room 40, are also held at Churchill Archives Centre.
• [janus.lib.cam.ac.uk/db/node.xsp?id=EAD%2FGBR%2F0014%2FHALL The Papers of William Reginald Hall], joint founder of Room 40, are also held at Churchill Archives Centre.
• [germannavalwarfare.info/indexbr.htm Original Documents from Room 40]: LUSITANIA case; Naval Battle of Jutland/Skagerrak; The Zimmermann/Mexico Telegram; German Submarine Warfare and Room 40 Intelligence in general; PhotoCopies from The National Archives, Kew, Richmond, UK.

Отрывок, характеризующий Комната 40

– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.