Компромисс 1850 года

Компромисс 1850 года (англ. Compromise of 1850) — политический компромисс между Северными и Южными штатами Америки.

Инициатива компромисса принадлежала Генри Клею. В сентябре 1850 года были приняты законодательные акты, согласно которым проблема рабства решалась посредством компромисса: Калифорния допускалась в союз в качестве свободного штата; работорговля в столичном округе Колумбия (Вашингтон) запрещалась, закон территорий Юта и Нью-Мексико предоставлял решение этого вопроса населению; кроме того, был принят новый, более суровый закон о беглых рабах. Однако надеждам на то, что с помощью этих мер удастся погасить антагонизм между Севером и Югом, не суждено было осуществиться. В 1854 году положение ещё более обострилось в связи с принятием закона «Канзас-Небраска» и ещё ряда законодательных актов.

Отрывок, характеризующий Компромисс 1850 года

«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.