Компьенский вагон

Компьенский вагон (во французской историографии имеет название Wagon de l’Armistice — «вагон перемирия») — железнодорожный вагон, в котором 11 ноября 1918 года было подписано Первое компьенское перемирие между Францией и другими союзниками и Германией в Компьенском лесу, департамент Уаза, завершившее боевые действия Первой мировой войны.

Вагон был выпущен в 1914 году компанией Compagnie Internationale des Wagons-Lits и был выбран в 1918 году для подписания в нём перемирия лично маршалом Фошем. В межвоенный период вагон сначала был определён личным вагоном президента Мильерана, на котором он в декабре 1920 года совершил поездку в Верден, затем выставлялся в Доме инвалидов и на мемориальной Поляне перемирия. 11 ноября 1927 года для вагона было построено здание на Поляне перемирия.

В июне 1940 года, когда французские войска были разбиты армией Третьего рейха, вагон по непосредственному приказу Адольфа Гитлера был извлечён из этого здания, для чего пришлось взорвать стену. Желая унизить Францию, он настоял, чтобы подписание Второго компьенского перемирия, означавшего фактическую капитуляцию Франции перед Германией, состоялось именно в нём. Спустя два дня после подписания перемирия, 24 июня 1940 года, вагон был доставлен в Берлин, где в течение недели был выставлен на всеобщее обозрение у Бранденбургских ворот. В 1944 году он был вывезен из Берлина в город Рула в Тюрингии, а в апреле 1945 года по приказу Гитлера сожжён солдатами СС.

11 ноября 1950 года на восстановленной Поляне перемирия был установлен вагон той же серии, но 1913 года выпуска; его номер заменили на номер оригинального Компьенского вагона. В 1992 году выяснилось, что некоторые останки сожжённого Компьенского вагона всё же сохранились, после чего правительство Германии передало их Франции.

Отрывок, характеризующий Компьенский вагон

– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.