Кондиции

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Конди́ции (от лат. condicio — соглашение) — акт, иногда рассматривающийся как документ конституционного содержания[1], предложенный к подписанию императрице Анне Иоанновне при её вступлении на престол членами Верховного тайного совета (так называемыми «верховниками») в 1730 г.





Суть документа

Эпоха дворцовых переворотов
Дворцовый переворот 1725 года
Дворцовый переворот 1727 года
Дворцовый переворот 1730 года
Дворцовый переворот 1740 года
Дворцовый переворот 1741 года
Дворцовый переворот 1762 года
Дворцовый переворот 1801 года

Кондиции были составлены членами Верховного тайного совета в период с 18 (29) января по 20 (31) января 1730 года: сразу после смерти Петра II и до их отправки в столицу Курляндии Митаву на представление Анне Иоанновне, которую незадолго перед тем "верховники" избрали наследницей российского престола.

Любопытной особенностью Кондиций является то, что документ так и остался неопубликованным «верховниками». Основная масса дворянства могла только догадываться о его содержании — до того момента, как кондиции были зачитаны в собрании чинов 2 (13) февраля 1730 года. И только с этого момента в среде российского дворянства наметился очевидный раскол — приведший, в частности, к появлению программ дворянской оппозиции.[1]

Кондиции, по свидетельствам современников, были лишь предварительным документом, выжимкой более пространного радикального плана князя Голицына, не утверждённого однако внутри Тайного Совета. Не придя к внутреннему соглашению, «Верховники» не предложили собственного проекта будущего государственного устройства, но предложили составить их самим дворянам, которые съехались в Москву для составления очередной Уложенной комиссии и на несостоявшуюся свадьбу Петра II.

Появилось семь основных проектов, причём ни один из них не предусматривал сохранения абсолютизма. Одни предлагали ограничить монарха властью парламента или государственного совета по английскому или шведскому образцу (к чему примыкал проект самого Голицына), другие — сделать императора выборным, как в Польше, некоторые выступали за создание аристократической республики. Самый популярный проект, который поддержали 364 человека, иногда называемый в публицистике проектом Черкасского-Татищева, предусматривал создание «Вышнего правительства» из 21 человека и ввести выборность членов этого правительства, сенаторов, губернаторов и президентов коллегий второй палатой из 100 человек. В этом проекте вовсе упразднялся Верховный тайный совет, поэтому большинство самих «верховников» выступили против него.[2]

Дмитрий Голицын, основной автор кондиций, не сообщал прямо о том, что власть Верховного тайного совета временная, в результате многие высокопоставленные деятели, а также многие молодые низшие офицеры подумали, будто Голицын и Верховный Тайный совет хотят узурпировать власть.[1] Подобные толкования усугублялись абсолютистской агитацией Феофана Прокоповича.

Начались выступления; когда Анна Иоанновна прибыла в Москву, к ней стали прибывать дворянские делегации, требовавшие отмены Кондиций и возвращения к абсолютизму.

Разрыв Кондиций Анной Иоанновной

Согласно официальным источникам, 25 февраля (8 марта1730 года в Лефортовском дворце собрались императрица Анна Иоанновна, Верховный тайный совет и дворянская делегация (около 800 человек). Было зачитано прошение, в котором говорилось, что в Кондициях «...заключаются обстоятельства, заставляющие опасаться впредь для народа событий неприятных, которыми враги отечества могут воспользоваться». Тотчас после этого прибыла ещё одна делегация. Поначалу она принесла императрице Анне просьбу «соизволить собраться всему генералитету, офицерам и шляхетству по одному или по два от фамилий, рассмотреть и все обстоятельства исследовать, согласно мнениям по большим голосам форму правления государственного сочинить», которую та приняла.

Однако гвардейцы стали угрожать оппозиционерам смертью, и после этого было сочинено второе прошение, зачитанное Антиохом Кантемиром: «…всеподданнейше приносим и всепокорно просим всемилостивейше принять самодержавство таково, каково ваши славные и достохвальные предки имели, а присланные к вашему императорскому величеству от Верховного совета и подписанные вашего величества рукою пункты уничтожить».[2] После этих слов офицеры закричали: «Не хотим, чтоб государыне предписывались законы; она должна быть такою же самодержицею, как были все прежние государи».

В четвёртом часу пополудни статский советник Маслов принёс Анне Иоанновне Кондиции и она публично их разорвала. На следующий день он по поручению императрицы написал присягу на условиях абсолютной монархии, которая была одобрена.[3]

Почти все оппозиционеры после окончательного утверждения Анны Иоанновны на престоле были репрессированы — только Голицын был помилован, вероятно потому что от него исходила инициатива призыва Анны на престол (правда, в 1736 году он был брошен в Шлиссельбургскую крепость за заступничество к репрессированному зятю, где умер).

Оценки

Попытка введения в России олигархической власти Верховного тайного совета рассматривается некоторыми как попытка введения конституционной монархии, хотя аргументы в пользу этой версии неубедительны. Екатерина II подчёркивала, что «безрассудное намерение Долгоруких при восшествии на престол императрицы Анны неминуемо повлекло бы за собой ослабление и — следственно, и распад государства; но, к счастью, намерение это было разрушено здравым смыслом большинства».[2]

Однако распространены и другие мнения на этот счёт. Так, Михаил Щербатов в своём памфлете «О повреждении нравов в России» расценивает попытку «верховников» как «великое намерение» и пишет: «Ежели бы самолюбие и честолюбие оное не помрачило, то есть учинить основательные законы государству и власть государеву сенатом или парламентом ограничить».[4] Программа одной из первых декабристских организаций, «Ордена русских рыцарей», (1814) буквально повторяла пункты кондиций.[2] Валерия Ильинична Новодворская считает попытку Голицына сделать Россию конституционной монархией одним из величайших событий русской истории:

Это была великая попытка, потому что они планировали, по сути дела, сочетание польских политических традиций с английскими. И ведь чуть было не прошло. Это могло бы ускорить «конституционное» развитие России, это могло бы привести к тому, что великие реформы Александра I были бы сделаны раньше. … Мне очень жаль Дмитрия Голицына, я думаю, что он один из самых достойных людей нашей истории…

[5]

Текст Кондиций

Понеже по воле всемогущего Бога и по общему желанию российского народа мы по преставлении всепресветлейшего державнейшего Великого государя Петра Второго, императора и самодержца Всероссийского, нашего любезнейшего Государя племянника, императорский всероссийский престол восприяли и, следуя Божественному закону, правительство своё таким образом вести намерена и желаю, дабы оное в начале к прославлению божеского имени и к благополучию всего нашего государства и всех верных наших подданных служить могло. — Того ради, чрез сие наикрепчайше обещаемся, что и наиглавнейшее мое попечение и старание будет не только о содержании, но и крайнем и всевозможном распространении православные нашея веры греческого исповедания, такожде, по приятии короны российской, в супружество во всю мою жизнь не вступать и наследника, ни при себе, ни по себе никого не определять. Еше обещаемся, что понеже целость и благополучие всякого государства от благих советов состоит; того ради мы ныне уже учрежденный Верховный тайный совет в восьми персонах всегда содержать и без оного Верховного тайного совета согласия:

  1. Ни с кем войны не всчинять.
  2. Миру не заключать.
  3. Верных наших подданных никакими новыми податми не отягощать.
  4. В знатные чины, как в статцкие, так и в военные, сухопутные и морские, выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять, и гвардии и прочим полкам быть под ведением Верховного тайного совета
  5. У шляхетства живота и имения и чести без суда не отымать.
  6. Вотчины и деревни не жаловать.
  7. В придворные чины, как русских, так и иноземцев, без совету Верховного Тайного совета не производить.
  8. Государственные доходы в расход не употреблять — и всех верных своих поданных в неотменной своей милости содержать. А. буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской.

Напишите отзыв о статье "Кондиции"

Примечания

  1. 1 2 3 Яков Гордин. Меж рабством и свободой. — СПб.: Лениздат, 1994. — С. 107—110. — 380 с.
  2. 1 2 3 4 [www.whitestrip.ru/articles/view/1159/ Гвардейская некондиция]
  3. [www.runivers.ru/Runivers/calendar2.php?month=02&year=2010&ID=5704 8 марта]
  4. [old-russian.narod.ru/sherb.htm О ПОВРЕЖДЕНИИ НРАВОВ В РОССИИ М. ЩЕРБАТОВА]
  5. [vnovodvorskaia.livejournal.com/508626.html Кондиции Голицына Анне Иоанновне]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Кондиции

– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.