Кондратович, Киприан Антонович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Кондратович.
Киприан Антонович Кондратович

Киприан Антонович Кондратович в чине генерал-лейтенанта
Дата рождения

15 апреля 1858(1858-04-15)

Место рождения

Лидский уезд, Виленская губерния, Российская империя

Дата смерти

31 октября 1932(1932-10-31) (74 года)

Место смерти

Гродно, Польша

Принадлежность

Российская империя Российская империя
БНР
Литва Литва

Род войск

пехота

Годы службы

1875 — 1921

Звание

генерал от инфантерии

Командовал

2-я бриг. 30-й пех. див., 9-я Вост.-Сиб. стрелк. бриг., 2-й армейск. корп., 23-й армрейск. корп., министерство обороны БНР

Сражения/войны

Русско-турецкая война (1877—1878), Китайский поход (1900—1901), Русско-японская война, Первая мировая война, Гражданская война в России

Награды и премии

Орден Святого Владимира 3-й ст. (1901), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1906), Орден Святого Станислава 1-й ст., Орден Святой Анны 1-й ст.

Киприа́н Анто́нович Кондрато́вич (белор. Кіпрыян Антонавіч Кандратовіч; 28 апреля 1859, д. Зиневичи возле Ваверки Лидский уезд — 31 октября 1932, имение Городно Лидский уезд) — русский и белорусский генерал, участник русско-японской и Первой мировой войн.





Биография

Внебрачный сын графа Юрия Трубецкого, уездного судьи. Мать - Зинаида Залесская - дочь помещика, владевшего имением Мисевичи возле Зиневич (совр. Лидский район Гродненская губерния), вышла замуж за дворянина Кондратовича, фамилию которого Киприан и получил. Трубецкие помогали воспитывать Киприана, помогли получить образование и начать военную карьеру.

Учился в Лидской дворянской уездной школе. Затем обучался во 2-м Константиновском военном училище. В службу вступил в 1875 года вольноопределяющимся в 105-й Оренбургский пехотный полк, в 1878 году произведён в подпоручики с прикомандованием к Лейб-гвардии Измайловскому полку, находившемуся в то время на театре войны с Турцией, в 1879 году переведён в Лейб-гвардии Егерский полк, а по окончании курса в Николаевской академии Генерального штаба в 1884 году — в Генеральный штаб. В это время активно сотрудничал с газетой «Московские ведомости», где вёл колонку военного обозрения. В 1900 году был произведён в генерал-майоры с назначением командиром 2-й бригады 30-й пехотной дивизии. За боевые отличия при подавлении боксёрского восстания 1900—1901 годов Кондратович был награждён орденом св. Владимира 3-й степени с мечами.

Очевидец тех событий журналист Дмитрий Янчевецкий в книге "У стен недвижного Китая" (СПб. — Порт-Артур, издание П. А. Артемьева, 1903) писал про генерала Кондратовича следующее:

"23 сентября вышел из Мукдена летучий отряд, под начальством Генерального Штаба генерала Кондратовича, заведывавшего [604]военными сообщениями, в составе пехоты и артиллерии (подполковник кн. Крапоткин), конницы (есаул Мадритов) и сапер. Назначение этого отряда было установить речное сообщение по реке Ляохэ и ее притоку Хунхэ, протекающему возле Мукдена, для того чтобы доставлять транспорты водою от Инкоу до Мукдена.

Генерал Кондратович прошел весь назначенный путь, имел во многих местах перестрелку с китайскими беглыми войсками и хунхузами и впервые установил связь по реке Ляохэ между Мукденом и Инкоу. На генерала Кондратовича в кампанию 1900 года было возложено весьма трудное, сложное и ответственное дело: устройство военных сообщений и тыловой организации на огромной области — от Пекина до Мукдена. Благодаря его стараниям, вскоре после взятия Пекина и Мукдена русский военный телеграф, проведенный нашими саперами, уже работал между Порт-Артуром и этими столицами. Также благодаря настойчивости генерала Кондратовича быстро был восстановлен китайский телеграф, разрушенный в Манчжурии боксерами. С помощью этого телеграфа было установлено прямое телеграфное сообщение между Порт-Артуром и Сибирью, благодаря чему Петербург получил возможность сообщаться непосредственно с Манчжурией и Квантуном по русскому телеграфу, не прибегая к иностранным кабелям. Впоследствии генерал Кондратович был начальником отрядов, которые посылались вглубь Манчжурии для усмирения страны".

В 1902 году Кондратович был назначен в распоряжение командующего войсками Квантунской области (потом наместника его императорского величества на Дальнем Востоке) Е. И. Алексеева, а в 1904 году — командующим 9-й Восточно-Сибирской стрелковой бригадой, развёрнутой затем в дивизию, и с ней в составе Южного отряда генерала барона Штакельберга принял участие во всех боях русско-японской войны, начиная с Вафангоу.

В сражении под Ляояном, состоя начальником боевого участка на передовых ляоянских позициях у деревни Фанцзятунь, Кондратович проявил большую распорядительность, личное мужество и умелое расходование сил своего незначительного отряда и отбил ряд опасных атак превосходящего в силах протовника. Когда же вследствие громадной убыли людей в дивизии положение отряда стало критическим, Кондратович, по личной своей инициативе и вопреки приказанию командира корпуса, двинул ближайшие к позиции части корпусного резерва, лично направил их на угрожаемые противником пункты позиции и тем отстоял позицию. За этот подвиг Кондратович был 17 июля 1906 года награждён орденом св. Георгия 4-й степени:

За то, что, состоя 16-го и 18-го августа 1904 года начальником боевого участка на передовых Ляоянских позициях у дер. Фанцзятунь, он, благодаря распорядительности, личному мужеству и умелому расходованию сил своего незначительного отряда, отбил многочисленные бешеные атаки противника, превосходившего во много раз в числе наш слабый отряд; 18-го августа, когда вследствие громадной убыли людей из дивизии, положение отряда стало критическим и прорыв позиции противником сделался неизбежным, генерал-лейтенант Кондратович, по личной своей инициативе и вопреки приказания командира корпуса, двинул ближайшие к позиции части корпусного резерва (2 батальона 18-го Восточно-Сибирского стрелкового полка), лично направил их на более угрожаемые противником участки позиции, чем отстоял позицию и спас от неизбежной гибели остатки своей дивизии.

Другими боевыми наградами Кондратовича за эту кампанию, в которой он был 13 февраля 1905 года ранен, были: чин генерал-лейтенанта, золотое оружие с надписью «За храбрость» и ордена св. Станислава 1-й степени с мечами и св. Анны 1-й степени с мечами.

В 1907 году Кондратович был назначен командиром 2-го армейского корпуса, в 1908 году — помощником Туркестанского генерал-губернатора Самсонова и командующего войсками округа, исполнял обязанности начальника штаба Семиреченского казачьего войска. В 1910 году произведён в генералы от инфантерии и назначен командующим 1-м Кавказским армейским корпусом и помощником Тифлисского генерал-губернатора. 15 августа 1913 году назначен командующим 23-м армейским корпусом, с которым принял участие в Первой мировой войне.

Первая мировая война

В первых же боях 1914 года в Восточной Пруссии проявил себя крайне неудачно.

Согласно рапорта главнокомандующего Северо-Западным фронтом генерала Жилинского, отряд Кондратовича в составе 2-й пехотной дивизии, Кекскольмского гвардейского полка и бригады 6-й кавалерийской дивизии должен был прикрытвать отход 15-го армейского корпуса от Найденбурга. Однако генерал Кондратович «оставил свои войска и в ночь на 17 августа оказался в Прасныше».

30 августа был отчислен от занимаемой должности; с 25 ноября 1915 года числился в резерве при штабе Минского военного округа. С 8 мая 1917 года командовал 75-й пехотной дивизией.

Военный министр БНР

После Октябрьской революции уехал в Беларусь. В 1917 г. на съезде воинов-белоруссов Западного фронта генерал от инфантерии Киприан Кондратович был избран в Центральную Белорусскую Военную Раду (ЦБВР). Он возглавил бюро по организации белорусской армии. Его помощниками были генерал-майор Пожарский, полковник Комаровский и поручик К. Езавитов. В октябре 1917 г. белорусская военная делегация в составе председателя исполкома ЦБВР С. Рак-Михайловского, К. Кондратовича, Н. Ярушевича и И.Щербы выехала в Ставку для переговоров с Верховным главнокомандующим генералом Н.Духониным об организации белорусских воинских формирований. На встрече генерал Духонин ничего конкретного не ответил, однако через несколько дней прислал телеграмму, которая разрешала формирование белорусских отделов через пополнение белорусами избранных единиц российской армии. К. Кондратович разработал соответствующий план и получил разрешение на создание белорусского полка в Минске, а в последующем и белорусского корпуса на Западном фронте.

25 марта 1918 года была провозглашена независимость Белорусской Народной Республики (БНР). Генерал Кондратович вошел в состав Рады БНР, состоял в должности министра обороны БНР. 11 ноября 1918 г. К. Кондратовичу и полковнику К. Езавитову было поручено создание штаба 1-го Белорусского полка. К. Кондратович предложил проект создание 200-тысячной белорусской армии.

В завершении немецкой оккупации Беларуси руководство OBER-OST (в Ковно) дало свое согласие на формирование для всех национальностей полиции под руководством генерала К. Кондратовича. Свое несогласие выразили поляки, которые организовывали Отделы Самообороны земли Минской, Лидской и т.д. Во время встречи генерала К. Кондратовича с польским командующим генералом Владиславом Вейком было достигнуто соглашение, что каждая народность будет иметь собственные отделы самообороны на принципах автономии и только в случае общей угрозы будут подчиняться общему руководству. В скором времени на совещании в Минске генерал К. Кондратович предложил место начальника штаба польскому полковнику Фабиану Кабардо. Однако до создания общего фронта против большевиков так дело и не дошло, и обе стороны создавали отдельные вооруженные силы.

В декабре 1918 года, перед приходом большевиков в Минск, правительство БНР во главе с премьер-министром Антоном Луцкевичем переезжает в Вильно. Генерал К. Кондратович также переезжает в Вильно. В конце 1918 года генерал Кондратович сформировал в Гродно Белорусскую комендатуру (штаб) и 1-й Белорусский полк, который состоял из 5 рот и 1 эскадрона. С декабря 1918 г. по апрель 1919 г. полк располагался в Александровских казармах.

В начале 1919 г. генерал Кондратович вместе с депутатом Государственной думы России Ознобишиным выезжает в Париж. В мае 1919 г. они вручили председателю конференции меморандум правительства БНР и получили разрешение на приезд белорусской делегации в Париж. После прибытия делегации, работал в ее составе.

В начале февраля 1919 г. генерал Кондратович и Я. Воронко получили уведомление, что Антанта приняла постановление об оказании финансовой и военной помощи в виде поставок вооружения летувиссам и белоруссам для борьбы с большевиками.

В 1920 году, после польской оккупации Западной Белоруссии, генерал Кондратович перебрался в Литву. Согласно договору между правительствами БНР и Литвы от 11 ноября 1918 г., генерал К. Кондратович командовал белорусскими войсками, которые отступили из Беларуси в Литву. Соглашение также предусматривало создание белорусских военных единиц, подчиненных литовскому главному руководству. В то время литовская армия находилась в стадии зарождения и поэтому создание белорусских формирований являлось важным укреплением армии Литвы. Правительству Литвы остро не хватало кадровых офицеров. Генерал К. Кондратович был назначен на короткий термин вице-министром народной обороны в правительстве Литвы (фактическим же руководителем военного министерства являлся премьер Августинас Вальдемарас). Майор белорусской армии Александр Руженцов позднее вспоминал: "вице-министром был крайне непопулярный среди литвинов генерал российской службы К.А. Кондратович... в скоро времени Кондратович подал в димисию (отставку)".

В конце 1921 года вышел в отставку и жил в своём имении Городно Лидского уезда.

Место захоронения

Умер 31 октября 1932 года. Похоронен на Лидском православном кладбище в том самом мундире, в котором был ранен в 1905 году.

Жена генерала - Ада Кондратович, после наступления Красной армии 17 сентября 1939 года на Польшу, вынуждена была уехать через Летуву к своей дочери Вере Кондратович в Англию. В августе 1998 года внук генерала приезжал в Беларусь и перезахоронил гроб генерала на новом кладбище в г.п. Вороново. Урну с частицами праха своей матери Веры, которая прожила лучшие годы своей молодости в имении в Городно, захоронил в парке. На кресте была надпись: "Вера Киприановна Рейни (

Кондратович) 1912-1988)". В мае 2000 года гроб с останками генерала был перезахоронен возле церкви в Вороново, Гродненской области.

Исследовательская работа

Перу Кондратовича принадлежит книга (в соавторстве с подполковником И. Я. Соколом) [pawet.net/library/history/bel_history/_rwar/0068/%D0%9F%D0%BB%D0%B5%D0%B2%D0%BD%D0%B0_%D0%B8_%D0%93%D1%80%D0%B5%D0%BD%D0%B0%D0%B4%D0%B5%D1%80%D1%8B_28_%D0%BD%D0%BE%D1%8F%D0%B1%D1%80%D1%8F_1877_%D0%B3..html «Плевна и гренадеры 28 ноября] 1877 г.», изданная в Москве в 1887 году, за которую он удостоился Высочайшей благодарности.

Награды

Источники и литература

  • Российский государственный военно-исторический архив. Ф.407, оп.1, д.17, л.17 и 171; Ф.409. П/с 263-688.
  • Российский государственный исторический архив. Ф.496, оп.1, д.874.
  • Волков С.В. Офицеры российской гвардии. Опыт мартиролога. - М., 2002. - С.242.
  • Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
  • Залесский К. А. Кто был кто в Первой мировой войне. — М.: АСТ, 2003. — 896 с. — 5000 экз. — ISBN 5-271-06895-1.
  • Кавалеры Императорского ордена Святого Александра Невского (1725—1917). Биобиблиографический словарь в трех томах. Т.3. — М., 2009. — С.654-655.
  • Полководцы, военачальники и военные деятели России. Т.2. - СПб., 1996. - С.294-295.
  • Ружанцоў А. Беларускія войскі ў Літве 1918-1920. Кароткі вайскова-гістарычны абгляд // Спадчына №4-1993. С. 23-36.
  • Янчевецкий Д. Г. У стен недвижного Китая. — СПб.—Порт-Артур, 1903.

Внешние ссылки

  • [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=53 Кондратович, Киприан Антонович] на сайте «[www.grwar.ru/ Русская армия в Великой войне]»

Напишите отзыв о статье "Кондратович, Киприан Антонович"

Ссылки

  • [pawet.net/library/history/city_district/data_people/military/kandratovich/Генерал_Кіпрыян_Кандратовіч.html Генерал Кіпрыян Кандратовіч] (белор.)

Отрывок, характеризующий Кондратович, Киприан Антонович

– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Кондратович,_Киприан_Антонович&oldid=81630834»