Конийский султанат

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Конийский султанат
Иконийский султанат
Румский султанат
Сельджукский султанат
Арабский язык: السلاجقة الروم
Султанат
←
 
←
1077 — 1307


→
 
→



     Румский султанат в 1300 году
Столица Никея (1077—1096)
Конья (1096—1307)
Крупнейшие города Кайсери, Сивас, Эрзерум
Форма правления Феодальная Монархия
Династия Сельджукиды
Султан Рума
К:Появились в 1077 годуК:Исчезли в 1307 году

Конийский (Иконийский), Румский, или Сельджукский султанат — феодальное государство в Малой Азии. Возникнув в 1077 году на отторгнутых у Византийской империи владениях, султанат сыграл важную роль в истории региона. Первоначальным центром государства была Никея, с 1096 года столица была перенесена в город Конья (Иконий). Наибольшего расцвета достиг при султане Ала ад-Дине Кей-Кубаде I (1219—1236 год). В результате феодальных распрей и вторжения монголов Конийский султанат к 1307 году распался на ряд бейликов, один из которых со временем превратился в Османскую империю.





История

Основание

Конийский султанат сложился в результате завоеваний турок-сельджуков в Малой Азии (у арабских и персидских авторов — Рум) в XI—XIII веках . К 1090-м годам сельджуки сумели завоевать все византийские города в Малой Азии и выйти к проливам Дарданеллы и Босфор.

В 1070-х сельджукский военачальник Сулейман ибн Кутулмыш, двоюродный брат султана Мелик-шаха I, пришел к власти в западной Анатолии. В 1075 году он захватил византийские города Никею (Изник) и Никомедия (Измит). Два года спустя он объявил себя султаном независимого государства Сельджуков, сделав его центром Никею.

Расширение

Основная статья: Великая Сельджукская империя

Сулейман был убит в Антиохии в 1086 году Тутушем I, правителем сельджукской Сирии, и его сын Кылыч-Арслан был брошен в тюрьму. После смерти Мелик-шаха (1092) Кылыч-Арслан был освобождён и немедленно утвердился во владениях своего отца. Он был в конечном счете побеждён крестоносцами Первого Крестового похода и отступил на юг центральной Анатолии, где воссоздал своё государство со столицей в Конье. В 1107 году он овладел Мосулом, но умер в тот же самый год, борясь с сыном Малик-шаха Мехмедом Тэпэром. После взятия Никеи крестоносцами и византийцами в 1096 году столица была перенесена в город Конья (Иконий).

Тем временем другой румский сельджук, Малик-шах (не путать с Великим султаном Сельджуков того же самого имени), захватил Конью. В 1116 году сын Кылыч-Арслана — Масуд I — взял город с помощью Данишмендидов. Ко времени смерти Масуда в 1156 году султанат управлял почти всей центральной Анатолией. Сын Масуда, Кылыч-Арслан II, захватил остающиеся территории вокруг Сиваса и Малатьи у последнего из Данишмендидов (1174). В Битве при Мириокефале в 1176 году Кылыч-Арслан II также победил византийскую армию во главе с Мануилом I Комнином, нанеся главный удар по византийской власти в регионе. Несмотря на временную оккупацию Коньи в 1190 году участниками Третьего Крестового похода, султанат быстро возвратил и консолидировал свою власть.

После смерти последнего султана Великой империи Сельджуков Тугрула III в 1194 году румские султаны стал единственными правящими представителями династии. После ослабления Византии в 1204 году турками были захвачены города Атталия (1207) и Синоп (1214). Кей-Хосров I захватил Конью у крестоносцев в 1205 году. При нём и двух его преемниках, Кей-Кавусе I и Кей-Кубаде I, власть сельджуков в Анатолии достигла своего апогея. Самым важным достижением Кей-Хосрова был захват гавани Attalia (Анталья) на Средиземноморском побережье в 1207 году. Его сын Кей-Кавус I захватил Синоп и на некоторое время (1214) сделал своим вассалом Трапезундскую империю, но в 1218 году был вынужден сдать город Алеппо, приобретённый от аль-Камила. Кей-Кубад I продолжал приобретать земли вдоль Средиземноморского побережья с 1221 до 1225 годы. В 1220-х годах он послал экспедиционные войска через Чёрное море в Крым. На востоке он победил Менгджуков и начал оказывать давление на Артукидов.

Монгольское владычество

Основные статьи: Монгольское завоевание Анатолии, Битва при Кёсе-даге

Первые монгольские набеги на территорию султаната относятся к 1231—1232 годам, когда отдельные отряды армии нойона Чормагана доходили до Сиваса и Малатьи. В 1236 году монголы потребовали от Кей-Кубада I регулярных посольств с данью. Султан смог заключить с ханом Угэдэем мирный договор, и на некоторое время обеспечить безопасность своей стране. В начале 1240-х годов при Кей-Хосрове II государство, ослабленное внутренними противоречиями (в особенности, восстанием Баба Исхака), испытало масштабное монгольское вторжение. В конце 1242 года командующий Байджу после двухмесячной осады взял Эрзерум, а 26 июня 1243 год разгромил армию Кей-Хосрова и его союзников при Кёсе-даге. Развивая успех, монгольская армия продолжила наступление. Жители Кайсери были преданы мечу, так как отказались сдаться, сам город был разрушен; Эрзинджан монголы взяли хитростью; Сивас и Тюрике сдались добровольно. Попытки бежавшего в Конью Кей-Хосрова заключить союз против монголов с латинским императором Балдуином II и никейским Иоанном III не имели успеха. Султану пришлось отправить к монголам своего визиря Мухаззаб ад-Дина, который убедил Байджу, что дальнейшее завоевание страны будет трудным, поскольку в ней множество воинов и крепостей. По условиям мирного договора Кей-Хосров должен был ежегодно отправлять в Каракорум около 12 миллионов гиперперонов либо местных серебряных монет, 500 кусков шёлка, 500 верблюдов и 5000 баранов[1]. Султан оставался правителем той части государства, которая не была завоёвана. Это годом позже подтвердил своим ярлыком Бату, глава Улуса Джучи, чьим вассалом по сути и стал Кей-Хосров.

Поражение при Кёсе-даге стало переломным моментом в истории Конийского султаната, после которого процессы упадка в государстве заметно ускорились. Центральная власть теряла свой авторитет, что сразу выразилось в появлении самозванца, объявившего себя сыном покойного султана Кей-Кубада I. С 20-ю тысячами своих сторонников самозванец двинулся к Киликии, но был разбит Костандином, братом царя Хетума I, схвачен и повешен в Алайе. Другим следствием монгольского наступления стало расстройство сельского хозяйства; поля были заброшены, и в стране наступил голод. Толпы беженцев устремились к западным границам султаната.

Триумвират

Политический кризис усугубился после смерти Кей-Хосрова II в конце 1245 года. Три его малолетних сына, объявленные соправителями, стали, фактически, марионетками в руках различных придворных клик. Наследником Кей-Хосрова, согласно завещанию, должен был стать Ала ад-Дин Кей-Кубад — его младший сын, рождённый грузинской принцессой Тамар (Гюрджи-хатун), дочерью царицы Русудан. Но после смерти Кей-Хосрова (1245/1246) могущественный визирь Шамс ад-Дин Исфахани выступил в поддержку Изз ад-Дина Кей-Кавуса, чьей матерью была наложница султана, дочь греческого священника. Визирь женился на ней, казнил нескольких несогласных эмиров и сосредоточил в своих руках власть. П. И. Жаворонков, ссылаясь на сведения Киракоса Гандзакеци, утверждает, что Кей-Кавус взошёл на престол, опираясь на родство с никейским императором и его помощь[2].

Однако визирь не смог предотвратить действий Рукн ад-Дина Кылыч-Арслана, среднего брата, который в сопровождении нескольких эмиров отправился в Каракорум, столицу Монгольской империи, надеясь, что хан отдаст правление ему. Сельджуки присутствовали на великом курултае 1246 года, где кааном был избран Гуюк. Кылыч-Арслан получил от нового хана ярлык на правление. Гуюк, в ответ на жалобу эмиров, приказал выдать визиря Шамс ад-Дина родственникам убитых им вельмож. По возвращении Кылыч-Арслана в Малую Азию он был признан султаном, а Шамс ад-Дин Исфахани предан смерти (1249).

К этому времени стало известно о смерти Гуюка. Поскольку новый хан ещё не был избран, сельджукские эмиры договорились, что все три сына Кей-Хосрова II должны царствовать совместно. В 647—655 годах хиджры (1249—1257 годах н. э.) на монетах чеканятся три имени. Но в 1254 году Кылыч-Арслан был признан в Кайсери единственным султаном; в городе начали чеканить монеты только с его именем. Переговоры между братьями не дали результата, и в конце 1254 — начале 1255 годов между Кей-Хосровом и Кылыч-Арсланом началась борьба за единоличную власть. Первый опирался на греков, второй — на монголов. Кылыч-Арслан потерпел поражение и был заключён в крепость Буруглу.

Байджу-нойон вторгся в пределы султаната под тем предлогом, что Кей-Кавус задержал выплату дани. При поддержке туркменских племён султан выступил навстречу монголам, и 14 октября 1256 года близ Аксарая состоялось сражение. Кей-Кавус, в войске которого сражался греческий отряд под командой будущего византийского императора Михаила Палеолога, потерпел поражение и бежал к своему союзнику Феодору II Ласкарису. Рукн ад-Дин Кылыч-Арслан IV обрёл свободу и вновь был признан султаном. Кей-Кавус прибыл к никейскому императору в Сарды в начале января 1257 года. Феодор дал Кей-Кавусу отряд в 400 всадников в обмен на Лаодикею и Хоны с двумя крепостями. Узнав, что монгольские войска отступили, Кей-Кавус вернулся в Конью, в то время как Кылыч-Арслан пребывал в Кайсери.

К этому времени монгольскую власть в регионе осуществлял брат каана Мункэ Хулагу. Кей-Кавус и Кылыч-Арслан прибыли в ставку Хулагу близ Тебриза (согласно Рашид ад-Дину, это произошло в августе 1258 года, по Абу-ль-Фиде — в 657 году хиджры = 28 декабря 1258 — 18 декабря 1259 годов н. э.). Хулагу был крайне недоволен выступлением Кей-Кавуса против Байджу-нойона, но, по просьбе своей жены Докуз-хатун, простил его[3]. Оба брата приняли участие в монгольской кампании в северной Сирии и вернулись в Рум, когда Хулагу отступил на восток. Затем, заподозрив Кей-Кавуса в тайных сношениях с мамлюками, Хулагу приказал Кылыч-Арслану двинуться с войсками против брата. При поддержке монгольских сил Кылыч-Арслан вытеснил Кей-Кавуса из его столицы Коньи, и тот был вынужден бежать сначала в Анталью, а затем — в Константинополь, ко двору Михаила Палеолога.

Распад

К 1307 году султанат распался на мелкие княжества. Одно из них — бейлик Османа I, который был отдан ему в лен, — явилось ядром образовавшегося в начале XIV века Османского государства.

Вооружённые силы

Султаны Рума, как и их единоверцы, активно использовали гулямов. Их основу составляли захваченные в ходе набегов византийцы и обращённые в ислам рабы, купленные в Северном Причерноморье. Преданные султану, они познакомили сельджуков с новыми военными приёмами и технологиями[4].

Основу вооружённых сил султаната составляли кочевые племена огузов. Их войско делилось на 24 отряда, руководимых эмирами. Местные феодалы также выставляли собственные отряды, снаряжаемые за счёт подконтрольных городов и деревень. Однако эти воинские силы были абсолютно независимы, что затрудняло осуществление сложных стратегических операций[5].

Кроме этого, Сельджукиды использовали особые войска — икдишы, состоявшие из принявших ислам местных христиан, а также не брезговали использовать помощь от христианских государей. К примеру, правитель Киликии Левон II для сохранения мира обязался выставлять 1000 кавалеристов и 500 пушкарей. Это противоречило традициям исламского мира, по которым воевать могли лишь правоверные[4].

Султаны имели и постоянные войска, которые не требовалось созывать со всей страны. Их покой охраняла дворцовая стража (набиравшаяся из горных племён). Вдобавок к ним султаны весьма часто использовали наёмников: франков, норманнов и славян, получавших жалование из государственной казны и поэтому верных нынешнему правителю. На постоянной оплате были отряды, следившие за безопасностью на дорогах и караулившие города. Содержать их приходилось местному населению, весьма тяготившемуся подобной «привилегией»[6].

На войне сельджуки стремились избегать столкновений с противником. Вместо этого они грабили вражеские провинции, угоняя людей в рабство. Также оказывалось и психологическое воздействие: из-за публичной пытки трапезундского императора Алексея Великого Комнина, его подданные согласились сдать Синоп.

Культура

В XII—XIII веках Анатолия переживала культурный расцвет, отмеченный выдающимися работами архитектуры и декоративных искусств. К первым относились большие гостиницы, использовавшиеся в качестве перевалочных пунктов и торговых постов для караванов. При сельджуках было построено более 100 этих строений. Главные города Конийского султаната — Конья, Кайсери, Сивас и другие — являлись одновременно центрами ремесла.

Конийские султаны

Годы правления Имя
1077—1086 Сулейман ибн Кутулмыш
1086—1092 Междуцарствие (в Никее правил Абу-л-Касим)
1092—1107 Кылыч-Арслан I
1107—1116 Малик-шах I
1116—1156 Масуд I
1156—1192 Кылыч-Арслан II

(перед смертью разделил государство между сыновьями)

1192—1196; 1205—1211 Кей-Хосров I
1196/1204 Рукн ад-дин Сулейман-шах
1204/1205 Кылыч-Арслан III
1211—1219 Кей-Кавус I
1219—1237 Кей-Кубад I
1237—1246 Кей-Хосров II
1246—1257 Кей-Кавус II

(с 1249 года соправителем был Кылыч-Арслан IV)

1257—1265 Кылыч-Арслан IV
1265—1283 Кей-Хосров III
1286—1296/ 1303—1308 Масуд II
1298—1302 Кей-Кубад III[7]

См. также

Напишите отзыв о статье "Конийский султанат"

Примечания

  1. ↑ Kolbas J. [books.google.fr/books?id=SAyvZsmCUCQC&pg=PA121&vq=Baiju&dq=Baiju&lr=&hl=ru&source=gbs_search_s&cad=0 The Mongols in Iran: Chingiz Khan to Uljaytu, 1220-1309]. — Routledge, 2006. — P. 121—122. — ISBN 0700706674.
  2. ↑ Жаворонков П. И. [www.vremennik.biz/BB%2039%20(1978) Никейская империя и Восток: (Взаимоотношения с Иконийским султанатом, татаро-монголами и Киликийской Арменией в 40–50-е годы XIII в.)] // Византийский временник. — 1978. — № 39. — С. 95.
  3. ↑ Рашид ад-Дин. [www.vostlit.info/Texts/rus16/Rasidaddin_4/frametext2.html Сборник летописей] / Перевод А. К. Арендса. — М., Л.: Издательство АН СССР, 1946. — Т. 3. — С. 48.
  4. ↑ 1 2 Еремеев Д. Е., Мейер М. С. Государство Сельджукидов Малой Азии в первой половине XIII века // [turkey-info.ru/history/seldjuks/seldjuks_kingdom.html История Турции в средние века и новое время:Учебное пособие].
  5. ↑ Гордлевский В. Государство сельджукидов Малой Азии. — С. 148—149.
  6. ↑ Гордлевский В. Государство сельджукидов Малой Азии. — С. 153—155.
  7. ↑ Эрлихман В. [web.archive.org/web/20041024044042/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/8.htm Исламский мир] // Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.).

Источники и литература

Источники

  • Анна Комнина. [krotov.info/acts/11/komnina/aleks_00.html Алексиада]. — СПб.: Алетейя, 1996. — 704 с. — ISBN 5-89329-006.
  • Никифор Вриенний Младший. [krotov.info/acts/11/3/vrienniy.html Исторические записки (976—1087)]. — СПб.: Типография Григория Трусова, 1858.
  • Никита Хониат. [www.hrono.ru/libris/lib_n/niketas100.html История, начинающаяся с царствования Иоанна Комнина].

Литература

  • Васильев А. А. [www.hrono.ru/libris/lib_we/vaa100.php Том 2] // История Византийской империи. — М.: Алетейя, 2000. — ISBN 978-5-403-01726-8.
  • Гордлевский В. А. Государство Сельджукидов Малой Азии. — Л.: Академии Наук СССР, 1941. — 200 с.
  • Еремеев Д. Е., Мейер М. С. Государство Сельджукидов Малой Азии в первой половине XIII века // [turkey-info.ru/history/seldjuks/ История Турции в средние века и новое время: Учебное пособие]. — М.: Изд-во МГУ, 1992. — 248 с. — ISBN 5-211-02201-7.
  • Норвич Д. История Византии. — М.: АСТ, 2010. — 542 с. — ISBN 9-78-517-050648.
  • Сказкин С. Д. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000048/index.shtml Том 3] // История Византии в 3 томах. — М.: Наука, 1967. — ISBN 978-5-403-01726-8.
  • Успенский Ф. И. [rikonti-khalsivar.narod.ru/Usp4.0.htm Отдел VI. Комнины.] // История Византийской империи. В 5 тт.. — М.: АСТ, Астрель, 2005. — Т. 5. — 558 с. — ISBN 5-271-03856-4.
</table></td></tr></table>

Отрывок, характеризующий Конийский султанат

– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Конийский_султанат&oldid=81183374»

Навигация