Конклав 1458 года
Папский Конклав 1458 года (16 — 19 августа 1458 года), созванной после смерти Папы Каликста III, избравший в качестве его преемника кардинала Энеа Сильвио Пикколомини, который принял имя Пия II.
Содержание
Смерть Каликста III
Папа Каликст III, первый Папа из рода Борджиа, умер 6 августа 1458 года.[1] Он подвергался резкой критике из-за своего непотизма и преданности по отношению к своим соотечественникам-каталонцам, очень непопулярным среди довольно ксенофобского римского населения. После смерти Папы открытое восстание против них прорвалось, и некоторые из его сторонников (например, его племянник Педро Луис де Борха) были вынуждены покинуть Рим.[2]
Список участников Конклава
На момент смерти Каликста III было 27 живущих кардиналов, из которых 19 были в Риме, но 14 августа кардинал Доменико Капраника, архипресвитер Священной Коллегии, неожиданно умер. В конклаве приняли участие 18 из 26 членов Священной Коллегии[3].
Таким образом, восемь выборщиков были итальянцами, пять — испанцами, по двое — французами и греками и один — португальцем. Семеро из них получили кардинальские шапки из рук Каликста III, шесть — Евгения IV, четверо — Николая V и один — Мартина V.
Отсутствующие кардиналы
Восемь кардиналов не принимали участия в этом Конклаве:[3]
Из отсутствующих кардиналов четверо были созданы Евгением IV, двое Николаем V и один Каликстом III. Пьер де Фуа был последним оставшимся в живых кардиналов Великого западного раскола и был возведён пизанским антипапой Иоанном XXIII.
Среди них были три француза, два немца, один испанец, один итальянец и один венгр.
Кандидаты на папство
Главной озабоченностью на Конклав 1458 года стал быстрый рост эффективной власти и влияния французской монархии в последние годы Столетней войны, которая недавно завершилась французской победой. Основные итальянских государств — Неаполитанское королевство, Генуэзская республика и Миланское герцогство — опасались возрождения французского интереса к итальянским делам и пытались помешать возвышению французского папы любой ценой. Официальный кандидат от Милана был Доменико Капраника. Кампания за его избрание в предконклавный период была настолько успешной, что в этом появилась почти уверенность, что он будет избран на папский престол. Но кардинал Капраника скоропостижно скончался 14 августа 1458 года, за два дня до начала Конклава, оставив свою партию в большом замешательстве. Оттон де Карретто, миланский посол в Риме, принял быстрое и ни с кем не посоветовавшееся решение о поддержке кардинала Энеа Пикколомини и сумел убедить Латино Орсини, одного из самых влиятельных кардиналов, чтобы поддержать его в этой акции. Основным кандидатом про-французской партии был д'Эстутевилль. Виссарион Никейский, Торквемада и Каландрини также были рассмотрены как папабили.[1]
Напишите отзыв о статье "Конклав 1458 года"
Ссылки
- Gerard Noel, The Renaissance Popes: Statesmen, Warriors and the Great Borgia Myth, Carrol & Graf, 2006;
- [www.fiu.edu/~mirandas/conclave-xv.htm#1458 Salvador Miranda: conclave of 1458];
- [www.fiu.edu/~mirandas/election-piusii.htm Francis Burkle-Young “Papal elections in the Fifteenth Century: the election of Pius II];
- (нем.) [www.vaticanhistory.de/vh/html/pius_ii_.html Vatican History: Konklave 1458].
Примечания
- ↑ 1 2 [www.fiu.edu/~mirandas/election-piusii.htm Francis Burkle-Young “Papal elections in the Fifteenth Century: the election of Pius II II]
- ↑ [www.archive.org/details/thehistoryofthep02pastuoft Ludwig von Pastor, History of the Popes vol. 2], p. 461
- ↑ 1 2 Salvador Miranda [www.fiu.edu/~mirandas/conclave-xv.htm#1458 List of participants of papal conclave of 1458].
- ↑ Notes according to biographical entries of the respective cardinals on [www.fiu.edu/~mirandas/consistories-xv.htm The Cardinals of the Holy Roman Church: consistories of XV Century] by Salvador Miranda
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Конклав 1458 года
Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.
Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
