Конклав 1799—1800 годов

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

герб периода Sede Vacante
Время и место

30 ноября 179914 марта 1800
монастырь Сан-Джорджо, Венеция, Эрцгерцогство Австрия

Основные сановники Коллегии кардиналов
декан

Джованни Франческо Альбани

секретарь

Эрколе Консальви

Выборы
вето

Hyacinthe Sigismond Gerdil, Carlo Bellisomi

Избранный папа

Грегорио Луиджи Барнаба Кьярамонти
(Принял имя: Пий VII)

Папский Конклав 1800 последовал за смертью папы римского Пия VI 29 августа 1799 и привел к избранию 14 марта 1800 Джорджо Барнабы Луиджи Кьярамонти, более известного, как папа римский Пий VII. Его местонахождение находилось в это время в Венеции, это был последний Конклав, который проходил вне Рима. Этот период был отмечен неуверенностью для папы римского и Римско-католической церкви после завоевания Папской области и пленения Пия VI Францией Директорией.



Конклав

С потерей Ватикана и другой временной власти папы римского, кардиналы были поставлены в затруднительное положение. Они были вынуждены созвать Конклав в Венеции, что сделало Конклав последним до сегодняшнего времени проведеным вне Рима. Это следовало из постановления, выпущенного Пием VI в 1798, в котором было заявлено, что Конклав в такой ситуации будет проведен в городе, в котором живёт самое большое число кардиналов. Местоположением Конклава был выбран Бенедиктинский монастырь Сан Джорджо. Город, наряду с другими североитальянскими землями, находился в это время под господством Австрии, чей император согласился покрыть затраты на проведение Конклава.

Сначала в выборах приняло участие тридцать четыре кардинала, но позже прибыл кардинал Херзан фон Гарраш, который был также императорским специальным уполномоченным, и использовал вето императора Франца II дважды. Эрколе Консальви был почти единодушно выбран секретарем Конклава, он позже использует своё влияние на выбор нового папы.

С начала 30 ноября 1799 до марта 1800 кардиналы не могли выбрать между тремя кандидатами. Карло Беллисоми казался уверенным победителем, с широкой поддержкой кардиналов, но был непопулярен среди австрийских кардиналов, которые предпочитали Маттеи, поэтому на Беллисоми было наложено вето. Конклав добавил третьего возможного кандидата кардинала Гиацинта Сигизмунда Гердила, но на него также было наложено вето Австрией. Поскольку Конклав тянулся третий месяц кардинал Маури, предложил нейтрального Кьярамонти который, пользуясь мощной поддержкой секретаря Конклава, был избран папой.

граф Барнаба Луиджи Кьярамонти был в то время епископом Имолы в Цизальпинской Республике. Он остался на месте после занятия его епархии армией Бонапарта в 1797 и произнес речь, в которой заявил, что хорошие христиане могут быть хорошими демократами, речь, названную «якобинской» самим Бонапартом.

Все еще из-за нахождения в Венеции, с папской коронацией поспешили. Из-за отсутствия папских сокровищ дворяне города сделали известную Папскую Тиару из папье-маше. Она была украшена их собственными драгоценными камнями. Кьярамонти был объявлен папой римским Пием VII и коронован 21 марта. Австрийское правительство, которое все еще предпочитало Маттеи, отказалось от использования Сан Марко, так что Пий VII был коронован в монастыре Сан Джорджо.

Уникальность Конклава

Конклав 1800 года отличался по нескольким причинам от всех других Конклавов, происходивших до него и после. Это последний конклав, который был проведен вне Рима, в данном случае в Венеции. Фактически, все другие Конклавы, начиная с Великой Схизмы (1378) были проведены в Риме. Конклав проводился самым малым числом кардиналов с 1534, их было всего 34. Церковь (в частности, из-за разрушений революции) имела только всего 45 кардиналов, самое малое число начиная с 31 кардинала с 1513. Конклав продолжался 105 дней (30 ноября-14 марта). Это был самый продолжительный Конклав, начиная со смерти его непосредственного предшественника, который продолжался 133 дня, с 5 октября 1774 по 15 февраля 1775. Конклав был также уникален и тем, что Австрийская империя, которая тогда включала и Венецию, наложила вето на двух кандидатов (это было одной из причин его продолжительности). Это была общепринятая практика католических властей Испании, Франции и Австрии — быть способными наложить вето на какого-либо кандидата на папство, который им не нравился.

Напишите отзыв о статье "Конклав 1799—1800 годов"

Отрывок, характеризующий Конклав 1799—1800 годов

– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!