Коновницын, Алексей Иванович

Граф Алексей Иванович Коновницын (30 марта (11 апреля) 1855—12 февраля 1919) — один из организаторов и руководитель Одесского отделения и член Главного Совета «Союза русского народа» (СРН).

Биография

Младший сын И. П. Коновницына. Родился в родовом имении Кярово.

После окончания Морского кадетского корпуса служил на кораблях Черноморского флота; во время русско-турецкой войны 1877—1878 гг. служил на пароходе «Веста» и был награждён орденом Св. Станислава 3-й степени с мечами. В 1880 году в чине лейтенанта флота вышел в отставку.

В период 1881—1891 годов был Васильковским уездным предводителем дворянства. Затем был земским начальником Праснышского уезда Плоцкой губернии Царства Польского, но в августе 1903 года ему было предложено подать в отставку, поводом к которой стали подозрения в финансовых нарушениях, которые не были доказаны. Переехав в Одессу, стал служить секретарём директора Русского общества пароходства и торговли.

После знакомства в 1905 году, в Санкт-Петербурге, с А. И. Дубровиным, граф Коновницын занялся организацией в Одессе, совместно с педагогом Н. Н. Родзевичем и Б. А. Пеликаном, отдела «Союза русского народа» (открыт 4 февраля 1906 года). По его инициативе была учреждена газета «Русская речь», ставшая ведущим монархическим органом на юге России. Он был участником четвёртого Всероссийского съезда русских людей, состоявшегося 26 апреля — 1 мая 1907 года в Москве. Выступив на секции, посвященной вопросам общественной безопасности, он предложил разоружить евреев и еврейские отряды самообороны и легализовать русские отряды самообороны. Свою позицию по отношению к революционерам он выразил в открытом письме:

…Если же впредь какой-нибудь подлец из этой гнусной компании дерзнет только напасть, с целью лишить жизни, на кого-либо из членов Союза Русского Народа, или же на кого-либо из правительственных должностных лиц, или мирных жителей, то раз он очутился в руках членов Союза Русского Народа, в силу права самозащиты на месте будет уничтожен. Что же касается меня, то если Господу Богу угодно будет, чтобы я погиб от руки злодея, то завещаю всему Русскому Народу тотчас же после моей смерти беспощадно уничтожать сотнями и даже тысячами революционеров, которые пока почти безнаказанно наводят страх и ужас на все малодушное мирное русское население под флагом освободительного движения. Нужно помнить русскую пословицу «Клин клином вышибают»

24 августа 1907 в газете «За Царя и Родину» А. И. Коновницын опубликовал воззвание к евреям, в котором призвал их принести публичное покаяние русскому народу, предать торжественному проклятию виновников революции и объединиться в союз под знаменами «Союза Русского Народа». За «распространение национальной вражды» издание газеты было приостановлено с 25 по 31 августа. В начале 1908 года Коновницын обвинил одесского градоначальника И. Н. Толмачева в травле отдела СРН и себя лично.

В 1910 году А. И. Коновницын перебрался в Санкт-Петербург, где активно участвовал в развернувшейся внутренней борьбе, завершившейся расколом СРН, на стороне Н. Е. Маркова и своего старшего брата Э. И. Коновницына; 26 ноября 1914 года, вместо переведённого на Томскую кафедру епископа Анатолия (Каменского), А. И. Коновницын был избран членом Главного Совета СРН.

В 1915 году, после смерти старшего брата Э. И. Коновницына, он переехал в родовое имение Кярово и был избран предводителем Гдовского дворянства; одновременно его избрали председателем Гдовского отдела СРН.

В 1912 году, к столетию Отечественной войны, вышла книга А. И. Коновницына «Подвиги славных предков в годину Отечественной войны». В предисловии к книге он написал:

… за пережитое столетие после Отечественной войны расшатались устои русской жизни. Внутренний враг: евреи, масоны и космополиты, стремящиеся ныне погубить Россию и уничтожить её государственный уклад, куда сильнее и опаснее Наполеона, а потому борьба с ними будет крайне тяжелою и чреватою последствиями. Вера наших предков, вера православная, этот главный оплот русского человека, ныне поколеблена в народе и, главным образом, среди интеллигенции и заменена или неверием, или равнодушием к вере, а чувство патриотизма, любви к отечеству заменилось каким-то космополитизмом, отвергающим всякое отечество и любовь к своей родине. Ныне на Руси идет усиленная борьба, имеющая целью заменить Самодержавие Русского Царя конституцией или народовластием <…> Все это привело нашу страну к какой-то анархии, грозящей гибелью России, если русские люди не встрепенутся. Поэтому в защиту своего отечества, лучшие люди русской земли, потомки славных героев-богатырей должны вступить в борьбу с внутренними врагами России и, по примеру прошлого, выступить в полном между собою единомыслии, имея путеводной звездой жизнь и деятельность достойных своих предков.

В мае 1917 года был арестован, затем отпущен и вновь арестован, уже большевиками, вместе с сыном Николаем — в 1918 году. 12 февраля 1919 года расстрелян в Гдове.

Сочинения

• [elib.shpl.ru/ru/nodes/4944-konovnitsyn-a-i-podvigi-slavnyh-predkov-v-godinu-otechestvennoy-voyny-1812-1912-posvyasch-potomkam-spb-1912#page/1/mode/grid/zoom/1 Подвиги славных предков в годину Отечественной войны: 1812—1912.] — СПб., 1912. — 447 с.

Семья

Был дважды женат:

• Первая жена — Шидловская; у них дети: Екатерина (1881-?) и Алексей (1885—195?).
• Вторая жена — Софья Оскаровна фон Пепенгут (1866—1962); их дети: Наталья (1895—1990), Николай (1897—1982), Татьяна (1899—1955), Пётр (1901—1965), Александр (1905—1998).

Литература

• Коновницыны в России и в изгнании. — СПб.: САТИСЪ, 2014. — 264 с. — ISBN 978-5-7868-0157-7.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_k/konovnicyn_ai.php Биография]

Отрывок, характеризующий Коновницын, Алексей Иванович

Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.