Коноводное судно
Коноводное судно (коноводная машина, коноводка) — использовавшийся в России исторический тип грузового речного судна, приводимого в движение лошадьми, которые подтягивали судно к якорю (см. принцип действия ниже). Коноводные суда использовались в основном на Волге с начала XIX века, где они заняли нишу прежних расшив.
В более широком смысле — также свободноплавающие суда, «двигателем» которых служили лошади или другие животные. Прежде всего такие суда были популярны в США (см. ниже).
Содержание
Принцип действия
Коноводное судно двигалось следующим способом: на шлюпке вперёд по ходу движения судна завозили якорь с привязанным к нему канатом длиной в 400—600 саженей (800—1200 метров), после чего судно подтягивалось к якорю. Для этого использовался ворот, приводимый в движение лошадьми (оттуда и название). С целью обеспечения равномерного хода судна часто использовали два якоря; таким образом, пока судно подтягивалось к одному якорю, второй успевали отвозить дальше. Способ движения коноводных судов называли завозным.
Лошадей на коноводном судне имелось примерно от восьмидесяти до ста (в зависимости от размера судна), экипаж состоял примерно из семидесяти рабочих. Коноводные суда строились из дерева и были они обычно двухпалубными: на верхней палубе размещался ворот, а на нижней — приводившие его в движение лошадки.
Коноводная машина системы Пуадбара представляла собой вертикальную ось, на которую сверху был насажен барабан, выполнявший роль шкива для якорного троса, а снизу в эту ось были врезаны восемь рычагов (вымбовок) для запряжки лошадей. На шкиве были установлены специальные зажимные храпы («собачки») для борьбы с проскальзыванием каната. Также имелась специальная «скамья» (кулачки) для сопровождения каната.
Скорость коноводных судов была очень небольшой, в среднем — не более двадцати-тридцати вёрст за сутки. Однако коноводные суда были вдвое быстрее бурлацких судов, что и обеспечило их популярность.
История
Предшественником коноводного судна были суда «машинные», приводимые в движение волами. Первые машинное судно было построено в Нижнем Новгороде в 1753 году, предназначалось оно для перевозки соли из озера Эльтон по Волге. Опыт использования этих судов был положительным, и в 1758 году в Нижнем Новгороде и Казани началось строительство целой серии (сорок штук) машинных судов. Строительство этих судов было завершено к 1766 году. Все они строились в соответствии с принятым 18 апреля 1757 года Сенатом предписанием: «чтобы в оных судах грузу было не менее 5000 пуд., и построены б были во всём порядочно и прочно…». Эти суда прослужили до семидесятых годов XVIII века.
Также до появления коноводных судов использовались суда приводимые в движение воротом (как и коноводные суда), но ворот вращали не лошади, а люди.
В 1811 году французский механик Жан-Батист Пуадебар изобрёл специальный ворот, приводимый в движение лошадьми (такой ворот называли кабестаном). В том же году кабестанами были оснащены три судна для перевозки соли по реке Каме. Работы велись на Пожвинском заводе уральского промышленника В. А. Всеволожского.
Вот как описывались испытания этих судов в послании соликамского земского суда пермскому губернатору:
19 мая в Усольском промысле сделан был опыт изобретённой г. механиком Пуадебардом машины для подъёма соляных судов против течения реки вместо людей лошадьми. Судно, на котором была поставлена машина, имело длины 27 сажен, ширины 22 аршина. Соли помещено было всего на половину груза около 25 тыс. пудов и когда машина восемью лошадьми приведена была в движение,. тогда… судно против течения реки Камы проходило в 4 минуты 32 сажени. Людей при машине находилось для управления лошадьми — 8, для спуска снастей — 10 и для завоза якорей около 50 человек.
В первый свой рейс (из Пожвы в Нижний Новгород) необычные суда отправились 27 мая 1811. В порт назначения они прибыли 10 июля, опередив бурлацкие суда, которые отправились в путь на пять дней раньше.
Падубар считается, таким образом, изобретателем коноводного судна, однако в 1816 году изобретатель-самоучка Михаил Андреевич (во многих источниках «Михаил Никитин сын»)Сутырин из села Кадницы Нижегородской губернии, бывший крепостным графа Шереметьева, разработал и построил свой оригинальный тип коноводного судна. В отличие от машины Падубара, где лошади вращали шпиль, ходя кругами, в машине Сутырина лошади оставались на одном месте, ходя по вращающемуся диску-платформе. Машина Сутырина имело то преимущество, что лошади утомлялись гораздо меньше; к тому же она была в десять раз дешевле в постройке чем машина Падубара.
Позднее другие изобретатели предлагали свои варианты коноводной машины, но распространения они не получили, в отличие от машин Сутырина и Падубара.
Существует также мнение [library.riverships.ru/Books/River/26.htm], что Падубар украл проект коноводной машины у Кулибина. Сохранилась незавершённая рукопись Кулибина «Описание вчерне коньми действующия машина»; сличение многих конструктивных решений говорит об идентичности обоих механизмов.
В 1816 году количество коноводных судов на Волге составляло 36, в 1846 году их было двести.
На других реках коноводные суда не получили такого распространения, как на Волге и Каме. В Сибири два коноводных судна использовались на Оби и Иртыше. Они использовались до 1854-55 года, пока их не заменили пароходами.
Позднее (к середине XIX века) коноводные машины заменили суда действовавшие по тому же принципу, но приводимые в движение не лошадьми, а паровой машиной. Такие пароходы называли кабестанами.
Подчалки
Для увеличения количества перевозимого груза к коноводному судну цепляли несамоходные суда, которые назывались подчалками. К коноводному судну цепляли два, реже — три подчалка. Каждый подчалок брал на борт шестьдесят — семьдесят тысяч пудов груза (983—1147 тонн); общий вес груза, перевозимого коноводным караваном мог достигать трёхсот тысяч пудов (4900 тонн) . Команда одного подчалка состояла из двадцати-тридцати рабочих. Средний подчалок имел примерно тридцать саженей в длину (64 метра) и семь в ширину (16 метров).
Кроме средних существовали малые и большие подчалки. Малые подчалки брали на борт около тридцати тысяч пудов груза (490 тонн), большие — до ста тысяч пудов (1640 тонн). Осадка больших подчалков достигала двенадцати четвертей (около двух метров).
Подчалки в основном использовались для перевозки зерна и железа с уральских заводов, а также для перевозке с реки Белой на нижегородскую ярмарку лесных изделий. В качестве материала при строительстве подчалков на Белой использовали древесину липы и осины, а в Нижегородской губернии — сосны и ели.
Строили подчалки в основном в Балахне и Городце, а также на реке Белой и её притоках.
Свободноплавающие суда с конным приводом
Кроме описанных выше коноводных судов, существовали также свободноплавающие (то есть не связанные с берегом) суда, приводимые в движение лошадьми. Наиболее распространённым типом таких судов были конные паромы, использовавшиеся в первую очередь в США в период с 1790-х по 1920-е годы, хотя первые попытки построить свободноплавающие суда с животным приводом предпринимались намного раньше. В древнеримской книге De rebus bellicis (глава XVII), датируемой четвёртым или пятым веком, описывается морской военный корабль, приводимый в движение волами. Примерно в 1690 году свободноплавающие судно с конным приводом было построено в Англии двоюродным братом короля Карла II. Это судно впоследствии использовалось в качестве буксира в доках английского флота; оно было в состоянии буксировать даже самые большие военные корабли. Однако дальнейшего развития эти ранние эксперименты не получили.
Конные паромы в США
Свободноплавающие суда, приводимые в движение лошадьми получили широкое распространение в США, в период примерно с 1790-х по 1920-е годы. Использовались такие суда в основном в качестве паромов. Появились такие конные паромы в конце XVIII века, то есть одновременно с первыми пароходами. Может показаться странным, что конные суда сосуществовали с более технически прогрессивными пароходами, однако конные суда имели определённые преимущества: более простую конструкцию, к тому же они не требовали угля или дров. Кроме того в начале XIX века местные власти часто выдавали монополию на использование пароходов на определённом участке реки определённой компании; следовательно конкурентам не оставалось ничего иного, как использовать другие типы судов.
На ранних американских конных паромах лошади ходили по кругу, вращая ворот, движение которого через передачу передавалось на движитель. Наиболее распространённым движителем было гребное колесо (как на колёсных пароходах), однако встречались и суда с примитивными гребными винтами. Конные паромы с гребными колёсами использовались, в частности в Галифаксе, Новой Шотландии, Филадельфии, Вашингтоне, Сент-Луисе, Нью-Йорке.
В Нью-Йорке в начале XIX века конные паромы успешно конкурировали с пароходами. Тогда в Нью-Йорке существовало не менее восьми разных обслуживаемых конными маршрутов между Манхеттеном, Бруклином и Нью-Джерси. По данным тогдашних газет, приводимый в движение восемью лошадьми паром, бравший на борт двести пассажиров, пересекал Ист-Ривер за время от восьми до восемнадцати минут, то есть примерно с такой же скоростью, что и пароход.
Однако у ранних конных паромов был недостаток — ходящие вокруг ворота лошади требовали большого пространства на палубе, к тому же животные быстро уставали. Чтобы решить проблему недостаточного палубного пространства, стали строить паромы-катамараны, с одной большой палубой над двумя узкими корпусами. Однако на таких судах лошадям приходилось ходить очень маленькими кругами (так как корпуса были узкими), что было утомительно и вредно для животных.
Проблему удалось решить Барнабасу Лангдону (Barnabas Langdon), который в 1819 году получил патент на конный паром новой конструкции. На этом судне лошади шли на месте, вращая своими ногами поворотный круг.
Таким образом можно провести аналогию в ходе развития коноводных судов и конных паромов: и там и там на смену вороту, вокруг которого ходили лошади, пришёл вращающийся диск, который лошади вращали, стоя на месте.
В середине XIX века на смену горизонтальным дискам пришла новая конструкция. Она представляла собой своего рода конвейер установленный под углом, наподобие беговой дорожки. Идя по конвейеру (но оставаясь при этом на месте) лошадь приводила механизм в действие. Такие механизмы использовались в сельском хозяйстве начиная с 1830-х годов для привода различных механизмов.
«Конвейеры» выгодно отличались от горизонтальных дисков компактностью.
Во второй половине XIX века индустриализация начало всё сильнее проявляться в США. Строились новые шоссейные и железные дороги, через реки перебрасывались новые мосты. Таким образом надобность в паромах стала уменьшаться. Конные паромы вполне могли конкурировать с пароходами, но появившиеся в конце XIX века суда с двигателями внутреннего сгорания уже обгоняли конные паромы по всем параметрам.
Исследователи Kevin J. Crisman и Arthur B. Cohn, авторы книги When Horses Really Walked On Water («Когда лошади по-настоящему ходили по воде», исследование об истории конных паромов в Америке) утверждают, что последний конный паром в США действовал на реке Камберленд (Cumberland River) в городке Рим, штат Теннесси (Rome, Tenn) вплоть до конца 1920-х годов. В действие это судно с наклонным «конвейером» приводилось одной слепой лошадью.
См. также
Напишите отзыв о статье "Коноводное судно"
Ссылки
- Коноводное судно в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона
- [museum.nnov.ru/river/zal1.htm#%CA%EE%ED%EE%E2%EE%E4%ED%FB%E5%20%EC%E0%F8%E8%ED%FB Информация о коноводных судах на сайте музея речного флота]
- [library.riverships.ru/Books/River/26.htm ПОЯВЛЕНИЕ КОННО-МАШИННЫХ СУДОВ, глава из книги «Речное судоходство в России»]
- [www.nasw.org/users/sperkins/hrsferry.html When Horses Really Walked On Water] (англ.) — об устройстве коноводных судов и истории их применения в США и других странах.
- [www.lcmm.org/shipwrecks_history/uhp/horse_ferry.htm Burlington Bay Horse Ferry] (англ.) — конный паром, затонувший на озере Шамплейн, штат Вермонт, в первой половине XIX века.
|
Отрывок, характеризующий Коноводное судно
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.
Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?