Консервативные демократы

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Консервативные демократы — так в американской политике называют членов Демократической партии, придерживающихся консервативных или относительно консервативных политических взглядов. Среди американских демократов консерватизм наиболее популярен в южных штатах и в меньшей степени в сельских регионах ряда штатов, чаще на Западе США.

В XIX веке внутри Демократической партии влияние консервативного крыла в целом преобладало, особенно усилившись после Гражданской войны, в то время как в соперничающей с ними Республиканской в целом преобладало более либеральное прогрессивистское крыло. Перелом произошёл в 1910-х годах, когда дважды президентом избирался Вудро Вильсон, близкий по своим взглядам к либералам и прогрессистам. В это время либеральные республиканцы, проиграв во внутрипартийной борьбе, начинают покидать свою партию. Окончательно консервативное крыло демократов потеряло свои доминирующие позиции в 1930-х1940-х годах при президентах Ф. Д. Рузвельте и Г. Трумэне. Недовольство демократов-консерваторов тем, что в партии возобладали антирасистские настроения, привело к тому, что в 1948 году они основали свою собственную партию. Впрочем, после провала на выборах того же года большинство раскольников вернулись.

В 1950-х годах влияние консерваторов в Демократической партии продолжало падать, что сопровождалось уходом из неё влиятельных и известных деятелей, в частности Р. Рейгана. Политика президентов-демократов, направленная на ликвидацию расовой сегрегации на Юге и провозглашение в 1964 году «новой южной стратегии», республиканцев привели к тому, что часть консерваторов перешла в Республиканскую партию, часть создала свою партию, часть осталась в Демократической партии, составив там группу «демократов синей собаки», то есть демократов, голосующих как республиканцы.

После 1980 года республиканцы стали главным образом правоцентристской партией, с очень влиятельным консервативным крылом, во главе которого стоят такие деятели как Ньют Гингрич, Трент Лотт и Том Дилей, в то время как демократы превратились в целом левоцентристскую партию, в которой доминируют умеренные Новые демократы, возглавляемые в разное время Б. Клинтоном, А. Гором и Э. Баем.

Преобразование так называемого Глубокого Юга из «бастиона демократов» в «республиканскую крепость» фактически завершилось после республиканской революции 1994 года. В 2004 году из политики ушёл сенатор от Джорджии Зелл Миллер, пожалуй, последний традиционный консервативный южный демократ, с 2003 года неоднократно критиковавший Демократическую партию и публично поддержавший ряд кандидатов-республиканцев, в частности Джорджа Буша-младшего.[1]

С 1994 года консервативные демократы были организованы в Палате представителей, как Коалиция синей собаки.[2]





История

1828—1860: От Джексона к гражданской войне

В 1828 году раскол в рядах Демократическо-республиканской партии положил начало первой в мире современной массовой политической партии. Она была создана сторонниками губернатора Флориды Эндрю Джексона и получила название Демократическая (англ. Democratic Party). Новая партия одержала уверенную победу на первых для себя президентских выборах 1828 года, положив начало Второй партийной системе. Демократы 1830-х1840-х годов выступали за сильную исполнительную власть и против банка Соединённых Штатов, а также за минимизацию вмешательства государства в экономику и политику. Значительную часть электората партии составляли жители Юга (дикси), она была тесно связана с плантаторами-рабовладельцами и банкирами. Вследствие этого демократы в большинстве своём занимали консервативные позиции, выступая против значительных изменений в политике и экономике США, в частности против отмены рабства и против протекционизма, не желая торговых войн с Англией, крупнейшим покупателем американского хлопка.

На выборах 1860 года демократы раскололись на северную и южную фракции. Не сумев договориться о едином кандидате, каждая группа выдвинула своего претендента. Раскол усугубился тем, что часть демократов и вовсе вышли из партии, основав Партию конституционного союза (англ. Constitutional Union Party) и выдвинув своего кандидата. В результате на выборах победил республиканец А. Линкольн, что спровоцировало отделение южных штатов и Гражданскую войну. Во время войны образовалась группа так называемых «военных демократов», в основном северян, которые поддерживали Линкольна. Многие из них после войны присоединились к республиканцам, что ещё больше усилило консервативное крыло в Демократической партии.

1876—1964: «Твёрдый Юг»

С самого начала южные штаты оказывали надёжную электоральную поддержку кандидатам Демократической партии. В 1850-х1860-х годах позиции демократов на Юге усилились. Связано это было с тем, что более либеральная и более городская Республиканская партия с момента своего создания защищала интересы промышленного урбанизированного Севера и боролась против рабства, а после победы в Гражданской войне попыталась осуществить Реконструкцию Юга. Эта политика вызывала отторжение у белых южан, которые для противодействия ей сплотились вокруг более консервативной Демократической партии. Во всех президентских выборах от 1876 до 1948 года, за исключением 1928 года, когда от демократов баллотировался католик Эл Смит, Демократическая партия неизменно выигрывала голосования в южных штатах. Тогда и появился термин «Твёрдый Юг», которым обозначали южные штаты, традиционно голосующие за демократов.

1874—1896: Рост аграрного популизма

Гринбекеров, популистов и аграрианизм часто приводят в качестве первых по-настоящему левых политических движений в США. Они действительно предлагали радикальные по меркам того времени способы решения экономических и социальных проблем, но по сегодняшним меркам предстают довольно консервативными. Историк Ричард Хофштадтер придерживается мнения, что популистские и аграрные движения 1870-х1890-х годов, несмотря на свою левизну в экономических и социальных вопросах, послужили основой для появившихся позднее правых и реакционных течений.

Во второй половине XIX века в США сложилась ситуация, когда во многих штатах доминировала одна или другая партия. В то же время политическое доминирование одной партии не привело к идеологическому однообразию. Реальная политическая борьба нередко велась не на основных выборах, а на предварительных. Например, на Юге США друг с другом соперничали левые демократы-популисты и консервативные демократы, в то время как на Западе и в Новой Англии, в которых доминировала Республиканская партия, судьба выборов в основном решалась в противостоянии между прогрессивными и консервативными республиканцами.

Так как во многих южных штатах почти не было республиканцев, они не могли вести реальную борьбу на выборах, в результате чего консервативные демократы не имели альтернативы. Этим во многом и объясняется успех в южных штатах популистов и аграрианистов, на которых обратили своё внимание избиратели, недовольные политикой властей. Пиком аграрного популизма стал 1896 год, когда кандидатом демократов на пост президента стал сторонник биметаллизма и член Палаты представителей от Небраски Уильям Брайан, получивший поддержку популистов и Серебряной республиканской партии (создана республиканцами-биметаллистами). После его поражения на выборах популистские и аграрные движения пошли на спад.

1932—1948: Рузвельт и «Коалиция нового курса»

Выборы 1932 года ознаменовали крах Четвёртой партийной системы и привели к формированию Пятой, кардинально изменив политический ландшафт США. Ф. Д. Рузвельт сумел создать «Коалицию нового курса» (англ. New Deal coalition), объединившую демократические партии штатов, «политические машины» (англ. Political machine), профсоюзы и входивших в них рабочих, меньшинства (католики и афро-американцы), фермеров, белых южан (преимущественно бедных), безработных и либерально настроенную интеллигенцию. Успешная политика Рузвельта и созданная им коалиция обеспечили демократам в период с 1932 по 1964 год семь побед из девяти на президентских выборов, а также контроль над обеими палатами Конгресса в течение большей части этого времени.

Программа Рузвельта затрагивала в основном экономические вопросы, и, таким образом, смогла стать общей платформой как для большинства либералов, так и для многих консерваторов, в том числе южных демократов. В то же время коалиция, как правило, придерживалась либеральных предложений во внутренних делах и именно в те годы в американской политике начали широко использовать термин «либеральный» по отношению к сторонникам рузвельтовского курса, в то время как «консерваторами» обозначали их противников. Таким образом политика Рузвельта привела к ослаблению консервативного крыла Демократической партии. Неудивительно, что некоторые консервативные демократы выступали против Рузвельта и «Нового курса», в том числе член Палаты представителей Сэмюэль Б. Петтенджилл, сенаторы Гарри Ф. Бёрд, Раш Д. Холт-старший и Джозайя Бейли.

Именно при Рузвельте в Демократической партии стало расти количество противников законов Джима Кроу и политики расовой сегрегации, что вызвало недовольство южных демократов, большинство из которых оставались сегрегационистами.

Демократы-противники «Нового курса»

В 1930-х1940-х годах получили популярность некоторые радикальные популистские предложения, которые и Рузвельт, и большинство демократов не были готов поддержать. В основном инициаторами этих идей выступали радиопроповедник Чарльз Коглин, сенатор от штата Луизиана Хьюи Лонг, врач Фрэнсис Таунсенд и писатель Эптон Синклер. Изначально они выступали в поддержку «Нового курса», но позже перешли в оппозицию, считая, что Рузвельт недостаточно последователен в защите интересов народа. Так, бывший социалист Синклер основал общественное движение «Покончим с бедностью в Калифорнии!», которое пыталось решить проблемы безработицы путём организаций кооперативных производств на заброшенных предприятиях. Лонг выступил с программой «Поделите наше богатство» (Share Our Wealth), в основе которой лежали введение высоких налогов для богатых и ограничений на их доходы и имущество. Таунсенд пропагандировал необходимость введения «пенсии по старости». Коглин, помимо антисемитизма, также прославился идеями национализации основных отраслей промышленности и железных дорог в сочетании с денежной реформой. Эти популистские инициативы привлекли к их авторам немало сторонников, но попытка Коглина, Таунсенда и последователей умершего к тому времени Лонга создать свою партию и выступить на выборах отдельно от демократов завершилась разгромом на выборах 1936 года. Несмотря на свою левизну, эти популистские предложения касались исключительно экономических вопросов и поэтому были привлекательны для многих консервативных демократов из числа бедных южан. Некоторые историки сегодня считают, что основной базой поддержки предложений Коглина, Лонга, Таунсенда и Синклера был консервативный средний класс белых, недовольный резким ухудшением своего экономического положения во время Великой депрессии.[3]

Среди критиков «Нового курса» была и группа журналистов, считавших себя классическими либералами и демократами старой школы, выступавших против «Большого правительства». К ним относятся Альберт Джей Нок и Джон Т. Флинн, чьи взгляды впоследствии сильно повлияли на либертарианское движение.

1937—1963: Консервативная коалиция

В 1936 году республиканцы были разгромлены на выборах в Конгресс, получив в Сенате лишь 17 мест из 96, а в Палате представителей — 89 из 431. Это могло привести к резкому усилению либеральных сил, что не понравилось консервативным демократам. В декабре 1937 года сенатор Джозайя Бэйли опубликовал «Консервативный манифест» (англ.), в котором он представил ряд консервативных принципов, призвав, в частности, к сбалансированности федерального бюджета и соблюдению прав штатов.[4] Этот документ вызвал широкий резонанс в стране, положив начало созданию неформальной Консервативной коалиции (англ.), объединившей консервативных конгрессменов от обеих партий. На выборах в Конгресс 1938 года республиканцы смогли увеличить своё представительство в обеих палатах. После этого консервативные демократы и республиканцы Конгресса часто голосовали совместно по важным экономическим проблемам, таким образом, отклонив многие предложения либеральных демократов.[5] В то же время некоторые либеральные меры, в частности, законы о минимальной заработной плате, удалось провести через Конгресс в результате раскола внутри консервативной коалиции. Коалиция доминировала в Конгрессе с 1937 по 1963 год и оставалась влиятельной политической силой вплоть до середины 1980-х годов, окончательно распавшись в 1990-х годах.

1948—1968: Проблема сегрегации

В 1948 году по инициативе президента Г. Трумэна была запрещена сегрегация в армии США, создана постоянная Комиссия по справедливой практике найма на работу и начата разработка федерального закона против линчевания. В ответ часть южных демократов во главе с сенатором от Южной Каролины С. Тэрмондом основали Демократическую партию прав штатов (англ. States' Rights Democratic Party), именуемую для краткости «Диксикраты» (англ. dixiecrats, от Dixie — Юг США и democrats — демократы). К партии присоединились 6 губернаторов, 19 сенаторов и 1 член палаты представителей, все из южных штатов. На своём съезде в Бирмингеме (штат Алабама) они выдвинули на пост президента Тэрмонда, на пост вице-президента губернатора штата Миссисипи Филдинга Л. Райта. Диксикратам удалось в Алабаме, Луизиане, Миссисипи и Южной Каролине выдвинуть Тэрмонда и Райта как «официальных» кандидатов Демократической партии, в других штатах им пришлось баллотироваться в качестве кандидатов третьей партии. В результате на выборах 1948 года Тэрмонд получил всего 1 175 930 голосов избирателей (2,4 %). После неудачи на выборах диксикраты вернулись в лоно Демократической партии, основав собственную фракцию.

Впоследствии южные демократы не раз пытались расколоть Демократическую партию. В 1956 году часть диксикратов поддержали на выборах Томаса Колемана с его программой защиты прав штатов и сегрегации, за которого отдали свои голоса 107 929 человек (0,2 %). В 1960 году 15 выборщиков-демократов и один от республиканцев проголосовали на выборах за сенатора Гарри Ф. Бёрда.

Конфликт между противниками и сторонниками сегрегации внутри Демократической партии дошёл до предела в 1964 году. Политика президентов-демократов Д. Ф. Кеннеди и Л. Б. Джонсона, направленная на ликвидацию расовой сегрегации на Юге, в частности принятие «Акта о гражданских правах 1964 года», и провозглашение кандидатом на пост президента от республиканцев Барри Голдуотером «новой южной стратегии» привели к тому, что часть южан-консерваторов во главе с С. Тэрмондом перешли в Республиканскую партию. В том же 1964 году губернатор штата Алабама Дж. Уоллес попытался составить конкуренцию на демократических праймериз Л. Б. Джонсону, но вскоре вышел из гонки. В результате на президентских выборах 1964 года Демократическая партия одержала победу, но при этом впервые в истории республиканскому кандидату удалось выиграть голосование сразу в пяти штатах Глубокого Юга, всегда имевшую репутацию демократического оплота. В 1967 году часть диксикратов во главе с Уоллесом создала Американскую независимую партию. На выборах 1968 года Уоллес собрал 9 901 118 голосов (13,5 %). Сумев одержать победу в пяти штатах, он получил голоса 46 выборщиков, став, по словам своих биографов Дэна Т. Картера и Стивена Лешера, «Самым влиятельным проигравшим» XX века в политике США.[6] Американская независимая партия и позже выдвигала своих кандидатов в президенты и на другие посты, но без особого успеха.

В то же время многие диксикраты остались в Демократической партии, присоединившись к так называемым «демократам синего пса», которые при голосованиях в Конгрессе нередко примыкали к республиканцам.

1977—1981: Джимми Картер

Когда Джимми Картер решил участвовать в праймериз Демократической партии в 1976 году, то его шансы на успех оценивались невысоко по сравнению с другими более известными политиками. Тем не менее, Уотергейтский скандал был ещё свеж в умах избирателей и поэтому его положение в качестве человека, далёкого от Вашингтона, способствовало росту популярности Картера. Он провёл эффективную кампанию, сумев опередить своего главного конкурента Уоллеса на предварительных выборах во Флориде, а после победы в Северной Каролине выбил его из игры. Со временем Картер победил на всех предварительных выборах в южных штатах, за исключением Алабамы и Миссисипи. При этом ему удалось создать себе имидж кандидата «нового Юга» и заручиться поддержкой не только консервативно настроенных белых южан, но и более либеральных белых северян и ряда известных афроамериканских лидеров, таких, как член палаты представителей от Джорджии Э. Янг и мэр Детройта К. Янг. В результате Картер был выдвинут в президенты уже в первом же туре голосования на национальном конвенте демократов.

Центральное место в предвыборной платформе Картера занимало предложение реорганизовать правительство. Важную роль в его предвыборной кампании сыграли взгляды Картера. Он сочетал консервативную бюджетную и социальную политику с более умеренными взглядами на мир и экологию, что является редким сочетанием в американской политике. В его пользу сыграла и религиозная принадлежность Картера. Он является возрождённым (рождённым свыше) христианином и до 2000 года был членом Южной баптистской конвенции, что позволило ему привлечь голоса 56 % евангельских христиан. В результате он выиграл выборы, получив 40 831 881 голосов избирателей (50,1 %). Картер стал первым с 1848 года представителем Глубокого Юга избранным президентом.

Картер стал первым с 1956 года и последним демократом, одержавшим победу на президентских выборах во всех штатах бывшей Конфедерации, за исключением Вирджинии, в которой он проиграл Джеральду Форду. С тех пор ни одному кандидату от демократов не удалось повторить этот успех. В 1992 и 1996 годах Билл Клинтон сумел победить в некоторых южных штатах, проиграв в большинстве других. В 2008 году Барак Обама добился успеха в некоторых южных штатах, таких как Флорида, Северная Каролина и Вирджиния. Но в целом после 1976 года Юг стал республиканским. Способствовало этому и то, что в конце 1970-х — в начале 1980-х годов Республиканская партия начала активно привлекать на свою сторону возрождённых христиан, чему способствовали Джерри Фалуэлл, основатель религиозно-политической организации «Моральное большинство», и Пэт Робертсон, основатель телекомпании CBN и «Христианской коалиции».

1981—1989: Консервативные демократы эпохи Рейгана

После 1968 года республиканцы начали кампанию по привлечению консервативных южан в Республиканскую партию. Тем не менее, консервативные демократы оставались влиятельной силой в партии на протяжении 1970-х и 1980-х годов. В их числе были и конгрессмены от Демократической партии, такие как Ларри Макдональд, который также был лидером Общества Джона Берча. Во времена администрации Рональда Рейгана блок консервативных демократов, постоянно голосовавших вместе с республиканцами за снижение налогов, увеличение военных расходов и дерегулирование экономики, получил название «Коробочка долгоносиков» (англ. Boll weevil). Большинство консервативных демократов того времени, в конце концов, ушли из активной политики или, как сенаторы Фил Грамм и Ричард Шелби, присоединились к республиканцам. С 1988 года «коробочка долгоносиков» фактически прекратила своё существование.

1980-е — 1990-е годы: Новые консерваторы

В 1980 году в ходе праймериз Демократической партии в Нью-Гемпшире малоизвестный политик и экономист, бывший троцкист Линдон Ларуш занял четвёртое место, получив 2 % голосов. Он и его Национальный демократический политический комитет (англ. National Democratic Policy Committee) в значительной степени игнорировались до 1984 года, когда он объявил кандидата в президенты от демократов Уолтера Мондейла советским агентом влияния. После того, как СМИ начали обращать внимание на Ларуша, некоторые его посчитали ультраконсервативным демократом, в первую очередь в связи с тем, что некоторые его взгляды совпадали с позицией администрации Рейгана.[7] Другие, напротив, называли Ларуша левым, вспоминая о том, что с 1940-х и до начала 1970-х годов он занимал марксистские/троцкистские позиции.[8] Также его называли экстремистом, лидером политического культа, фашистом и антисемитом.[9]

Помимо Ларуша, были и другие демократы, сделавшие в 1980-х годах разворот в сторону консервативных взглядов. В 1988 году Джо Либерман опередил на выборах в Сенат в Коннектикуте республиканца Лоуэлла Викера, сумев получить поддержку от «Морального большинства» и Национальной стрелковой ассоциации. Губернатор штата Колорадо Ричард Ламм издал роман «1988», в котором описал как бывший демократ выдвигается в президенты от третьей партии как прогрессивный консерватор. В 1996 году Ламм сам попытается выдвинуться в президенты от Партии реформ, но неудачно. В конце 1980-х годов бывший сенатор от Миннесоты и кандидат в президенты от демократов Юджин Маккарти, известный в 1960-х своим либерализмом, стал выступать за сокращение иммиграции в США, а также назвал налоговую службу, Федеральное агентство по связи и Федеральную избирательную комиссию тремя самыми большими угрозами для свободы в Соединённых Штатах.

Артур Шлезингер-младший, известный в 1950-х и 1960-х годах как либеральный демократ, соратник Г. Трумэна и Д. Ф. Кеннеди, написал в 1992 году книгу «Разъединение Америки» (англ. The Disuniting of America), в которой подверг критике мультикультурализм.[10] Джерри Браун, трижды избиравшийся губернатором Калифорнии, участвуя в 1992 году в праймериз Демократической партии одним из главных вопросов своей программы сделал единый налог.

Текущие тенденции

В 2000-х годах консервативное крыло Демократической партии смогло усилить свои позиции. Во время промежуточных выборов 2006 года целый ряд умеренных и консервативных демократов выступили за запрет абортов и против ограничений на ношение огнестрельного оружия.[2] В тот год впервые за много лет многие консерваторы предпочли голосовать за демократов, а не за республиканцев. В ходе тех выборов «Коалиция синей собаки» получила девять мест. В 2010 году к «синим собакам» присоединилась часть конгрессменов, ранее считавшихся умеренными демократами.

Консервативные демократы сегодня

Коалиция синей собаки

В 1994 году в ответ на республиканский успех на выборах в ноябре группа умеренных и консервативных демократов в Палате представителей США объединились, назвав себя «Демократами синей собаки» (англ. Blue Dog Democrats). Своим талисманом они выбрали синюю собаку, намекая на старую шутку, мол, южанин будет голосовать за демократов, даже если кандидатом от Демократической партии будет «жёлтая собака». Голубой же был выбран, так как является традиционным цветом демократов.

Организации умеренных демократов Совет демократического лидерства (англ. Democratic Leadership Council, DLC) и Новая демократическая коалиция (англ. New Democrat Coalitions) не являются консервативными, но по многим вопросам они близки к демократам «синей собаки».

Зелл Миллер

Американский сенатор-демократ от Джорджии Зелл Миллер, всегда известный своими консервативными взглядами, после терактов 11 сентября стал занимать более критическую позицию по отношению к Демократической партии, ссылаясь, среди прочего, на несогласие со сторонниками антивоенных взглядов. С 2003 года Миллер начал последовательно голосовать в сенате с республиканцами. В том же году он написал и опубликовал книгу A National Party No More: The Conscience of a Conservative Democrat, в которой открыто изложил свои взгляды, обвинив демократов в предательстве идеалов партии, которую он охарактеризовал как левую и отдалившуюся от Америки.[11] На съезде республиканцев в 2004 году Миллер открыто поддержал переизбрание Джорджа Буша и осудил собственную партию. При этом он отказался перейти к респпубликанцам, сказав, что «Я буду демократом до дня моей смерти».[12] В том же 2004 Миллер не стал участвовать в выборах в Сенат, поддержав кандидатуру республиканцев.[13] Многие демократы критиковали его действия.[14]

Взгляды консервативных демократов

В целом консервативные демократы разделяют платформу Демократической партии, но по некоторым вопросам они занимают консервативные позиции. Например, существуют течения «Демократы Америки за жизнь» (англ. Democrats for Life of America, выступают против абортов) и «Демократы второй поправки» (англ. Amendment II Democrats, поддерживают свободную продажу оружия). Также большинство консервативных демократов выступают против однополых браков и придерживаются более либеральных взглядов на роль государства в экономике.

Консервативные демократы, как правило, более умеренные, чем консервативные республиканцы. Некоторые из них поддерживают социальные программы (например, социальной защиты (англ.), Medicare, Medicaid), считая, что все американцы должны иметь медицинскую страховку и пенсионное обеспечение, категорически выступая против приватизации социальных учреждений. При этом их представления о браке, абортах, и, в некоторой степени, смертной казни и праве владеть оружием в большинстве случаев близки к республиканским. В то же время некоторые демократы придерживаются либеральных взглядов по социальным вопросам, но близки к консерваторам в экономических вопросах или в вопросах внешней политики.

10 мая 2005 года Pew Research Center опубликовал итоги масштабного исследования «Beyond Red Vs. Blue».[15] Исследователи определили консервативных демократов (14 % взрослого населения и 15 % зарегистрированных избирателей) как одну из трёх основных сил Демократической партии (двумя другими являются либералы и так называемые «обездоленные демократы»). На праймериз и выборах консервативные демократы нередко в пику либералам поддерживают «Новых демократов», усиливая это течение.

Консерваторы и Демократическая партия

Традиционно большая часть консервативных деятелей и организаций США поддерживают республиканцев и их кандидатов на выборах. Но бывают и исключения. Так, во время выборов 2004 года несколько известных консерваторов поддержали кандидата демократов Джона Керри, утверждая, что администрация Буша проводит политику, которая была отнюдь не консервативной. Среди них наиболее заметными были Эндрю Салливан, британский политический обозреватель и блогер, живущий в США, Пол Крейг Робертс, американский экономист и обозреватель, Пэт Бьюкенен, американский палеоконсервативный политобозреватель, и Скотт МакКоннелл, американский журналист, основатель и главный редактор журнала The American Conservative.

В 2006 году сенатор-демократ от Небраски Бен Нельсон получил одобрение Национального комитета «Право на жизнь» и Национальной стрелковой ассоциации, которые, как правило, поддерживают республиканцев.

Напишите отзыв о статье "Консервативные демократы"

Примечания

  1. «Еврейский Мир»: [evreimir.com/4487/ «Напутствие Зелла Миллера»], 4.11.2004
  2. 1 2 Shaila Dewan, Anne E. Kornblut. [www.nytimes.com/2006/10/30/us/politics/30dems.html «In Key House Races, Democrats Run to the Right»]. The New York Times, 30.10.2006
  3. Alan Brinkley. «Voices of Protest: Huey Long, Father Coughlin, and the Great Depression». Knopf Press, 1982
  4. Troy Kicker. [www.lewrockwell.com/orig7/kickler1.html «Taking on FDR: Senator Josiah Bailey and the 1937 Conservative Manifesto».]
  5. например, журнал Time 7 августа 1939 года [www.time.com/time/magazine/article/0,9171,848047-1,00.html писал]: Five Southern Democrats and four Republicans sat smiling at a lady one day last week in the cramped, dim-lit House Rules committee-room… The nine smug gentlemen, key bloc of the conservative coalition now dominating the House, could afford to be gracious to hard-plugging Mary Norton, Labor committee chairlady, because they had just finished trampling roughshod over her.
  6. Carter Dan T. The Politics of Rage: George Wallace, the Origins of the New Conservatism, and the Transformation of American Politics — New York: Simon & Schuster, 1995. — P. 468. — ISBN 0-8071-2597-0
  7. Associated Press: «Perennial presidential candidate focusing on states». 21.03.1986
  8. The Washington Post. John Mintz: [www.washingtonpost.com/wp-srv/national/longterm/cult/larouche/main.htm Ideological Odyssey: From Old Left to Far Right]. 14.01.1985
  9. EIR Online: [www.larouchepub.com/russian/exon/exon1.html «США против Линдона Ларуша и др.»]
  10. Arthur Schlesinger. «The Disuniting of America». Jr. Norton Press, 1992.
  11. Zell Miller. «A National Party No More: The Conscience of a Conservative Democrat». Stroud & Hall Publishing, 2003
  12. [www.foxnews.com/story/0,2933,130626,00.html «„Zigzag Zell“ Shrugs Off Criticism»]. Associated Press. Fox News. 30.08.2004
  13. CNN. [www.cnn.com/2003/ALLPOLITICS/01/08/miller.senate/ Georgia's Miller won't seek re-election]. 8.01.2003
  14. Ed Kilgore. [www.ndol.org/ndol_ci.cfm?contentid=252210&kaid=127&subid=177 Zell Bent]. Blueprint Magazine, 20.11.2003
  15. Pew Research Center: [www.people-press.org/2005/05/10/profiles-of-the-typology-groups/ «Beyond Red vs. Blue. Republicans Divided About Role of Government — Democrats by Social and Personal Values»]. 10.05.2005

Ссылки

  • [www.bluedogs.us/ The Blue Dogs of the National Democratic Party]
  • [www.il-democrats.org/conservativedemocrats.html Illinois Democrats conservative (неофициальный сайт)]
  • [www.rightdemocrat.blogspot.com/ Right Democrat: a blog for conservative Democrats]

Отрывок, характеризующий Консервативные демократы

– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.