Константиновский рубль

Константиновский рубль
Описание монеты
Номинал	1 рубль
Год чеканки	1825 год
Тип	Пробная монета
Материал	Серебро
Вес	20,73 г
Диаметр	около 35 мм
Аверс	Профиль Константина. По кругу надпись: Б. М. КОНСТАНТИНЪ I ИМП. И САМ. ВСЕРОСС. Внизу дата: 1825
Гравёр	Яков Рейхель
Реверс	В центре внутри лаврового венка малый государственный герб Российской империи, под ним надпись С.П.Б.. Внизу надпись РУБЛЬ. По кругу надпись: ЧИСТАГО СЕРЕБРА 4 ЗОЛОТН. 21 ДОЛЯ
Гравёр	Яков Рейхель
Гурт	Гладкий или с надписью
Прочие характеристики монеты
Эмитент	Российская империя Российская империя
Разновидности	2 (отличаются гуртом)
Общий тираж	5 с гуртовой надписью и 3 без надписи
Годы чеканки	1825 год
Монетный двор	СПМД

Константиновский рубль — одна из редчайших российских монет. Изготовлена на Петербургском монетном дворе в небольшом количестве во время декабрьского междуцарствия 1825 года. Известно 5 экземпляров с надписью на гурте и 3 с гладким гуртом. Особенность монеты заключается в необычной истории и крамольном характере её создания. Замалчивание самого факта существования монеты привело к появлению различных версий и легенд, которые способствовали привлечению интереса к константиновскому рублю.

На начало 2016 года 3 монеты находятся в музеях — Эрмитаже, Государственном историческом музее в Москве и Смитсоновском институте в Вашингтоне. Остальные пребывают в частных коллекциях. Константиновский рубль является также одной из самых дорогих монет Российской империи. На аукционе 2004 года в Нью-Йорке он был продан за 550 тысяч долларов США.

Экстраординарный интерес и стоимость данной монеты обусловили появление большого количества подделок. Самыми знаменитыми из них являются т. н. «рубли Трубецкого», отчеканенные на Парижском монетном дворе по заказу князя А. В. Трубецкого.

Описание

Рубль отчеканен из серебра, масса 20,73 грамма. На аверсе монеты изображён профиль Константина Павловича; легенда гласит: Б[ожьей]. м[илостью]. Константинъ I имп[ераторъ]. и сам[одержецъ]. всеросс[ійскій]. 1825. На реверсе монеты — государственный орёл и легенда: Рубль. Чистаго серебра 4 золотн. 21 доля. Текст надписи на гурте: сер. 83 1/3 пробы 4 зол. 82 14/25 доли.

Создание

История создания константиновского рубля тесно связана с историческими событиями 1825 года в Российской империи. 19 ноября 1825 года в Таганроге умирает император Александр I. Все ожидали восшествия на престол Константина Павловича. Будущий император Николай I уже через час после получения новости о смерти брата принёс присягу Константину. И только царица-мать и ещё несколько человек знали, что находящийся безвыездно в Варшаве с 1815 года Константин отрёкся от престола ещё в 1822 году. Вскоре был вскрыт манифест Александра I 1823 года, согласно которому наследником назначался Николай. Также через великого князя Михаила Павловича был получен категорический отказ Константина от престола. В это время отказавшемуся от трона человеку присягнули столица, Москва и вся огромная страна. В лавках стали продавать портреты императора Константина I. Напряжение достигло крайней точки, когда в день, назначенный Николаем I для «переприсяги», прогремело восстание декабристов.

В двухнедельный период между 27 ноября, когда в Санкт-Петербурге узнали о смерти Александра I, и до 12 декабря, когда было принято решение о «переприсяге», на монетном дворе столицы началась работа по изготовлению пробной монеты императора Константина, хотя никакой безотлагательной необходимости в этом не было. На монетах Александра отсутствовали признаки принадлежности правителю. Из внутренних соображений император отвергал все образцы портретных монет. Монетный двор мог продолжать выпуск существующих монет как ни в чём не бывало — и так и поступал в дальнейшем.

Идея возвращения к монете с портретом, именем и титулом главы государства принадлежала министру финансов Российской империи Е. Ф. Канкрину. У чиновника были веские причины опасаться опалы после воцарения Константина. В 1813 году, будучи генерал-интендантом 1-й Западной армии, Канкрин защитил жителей одного города от злоупотреблений военных. Возникший конфликт с братом императора Константином чуть не вынудил подать его в отставку. Потребовалось личное вмешательство М. И. Кутузова, чтобы замять скандал. Фельдмаршал заявил, что если цесаревич Константин будет пытаться устранить необходимых ему людей, то он сам подаст в отставку. В 1824 году Канкрин вежливо отказал Константину. Брат императора просил оказать содействие некоему генерал-майору П. Н. Дьякову и его братьям. В письме он обращался к министру со словами: «…прошу Вашего превосходительства не оставить оказать к удовлетворению просьбы их Ваше содействие…». Канкрин, внимательно разобравшись в вопросе Дьяковых, ответил, что их просьба вызвана не заботой о крестьянах, как было заявлено, а стремлением нажиться за счёт государственной казны. Проведя соответствующие выкладки, он внешне почтительно, а, по сути, с иронией, спрашивал, не будет ли его позволения доложить этот вопрос лично императору. Эти и другие причины опасаться опалы способствовали личной заинтересованности министра в изготовлении портретных рублей с целью отличиться перед новым императором. Следует отметить, что выпуск рубля с изображением Константина был не единственным его угодническим шагом перед предполагаемым императором в период междуцарствия 1825 года.

Работу по созданию монеты министр финансов поручил медальеру Петербургского монетного двора Я. Я. Рейхелю. Рейхель был не только медальером, но и техническим руководителем типографии по печати ассигнаций (Экспедиции заготовления государственных бумаг), а также страстным коллекционером-нумизматом. С Канкриным его связывали не только деловые, но и дружеские отношения. Министр сочувственно относился к увлечениям своего подчинённого и приятеля.

Объём работы по подготовке новой монеты показывает, что она должна была начаться вскоре после 27 ноября. Для того, чтобы вырезать один штемпель подобной сложности, требуется от 7 до 10 дней усидчивого труда. До 12—14 декабря, когда продолжение подготовки денежных знаков императора Константина стало бессмысленным и могло привести к неприятным последствиям для её инициаторов, была полностью завершена пара штемпелей, вторая — близка к завершению и начата третья. Одному человеку выполнить это за 2,5 недели не под силу. Это свидетельствует о том, что у Рейхеля были помощники. После провала восстания декабристов любое воспоминание об императоре Константине «было упоминанием верёвки в доме повешенного». 19 декабря на Монетном дворе была проведена «зачистка», во время которой были уничтожены следы работы над пробной монетой.

Появление рубля Шуберта

Автор монеты и страстный нумизмат Рейхель отдал Канкрину не все монеты. При этом ему ничего не оставалось, как хранить их в строгой тайне. Константиновский рубль не был упомянут в каталоге его коллекции 1835 года. В начале 1850-х годов Рейхель стал испытывать финансовые трудности. Он был вынужден продать свою коллекцию Эрмитажу (без уникального рубля). Через год после смерти Рейхеля в 1857 году в двух заграничных изданиях был опубликован каталог коллекции Ф. Ф. Шуберта с описанием константиновского рубля как принадлежавшего ему уникума. Следует отметить, что после того, как коллекция Рейхеля перешла в собственность государства, собрание монет Шуберта считалось лучшей частной нумизматической коллекцией Санкт-Петербурга.

Шуберт писал, что «пробный рубль, отправленный в Варшаву с депутацией Сената для предоставления на утверждение Константину Павловичу; штемпели были разбиты непосредственно после этого» в одном издании и «Пробная монета, поднесённая великому князю Константину в Варшаве в промежуток времени между смертью Александра I и 14 декабря» во втором. При этом автор ничего не говорил о том, как монета попала в его коллекцию. Версия Шуберта вызвала целый ряд сомнений в её достоверности. Во-первых, отсутствовали данные о небывалой сенатской комиссии к жившему в Варшаве великому князю Константину. Во-вторых, незаконченная монета без гуртовой надписи не должна была попасть к новому императору. Да и необходимость в такой спешке отсутствовала. Канкрин и Рейхель, которые могли подтвердить или опровергнуть версию Шуберта, на момент опубликования каталога Шуберта умерли. Монета вызвала интерес не только среди нумизматов, но и в великосветском обществе. Счастливцы видели оригинал, другие — изображение в альбоме и появившиеся вскоре гальванопластические копии. В 1866 году, через год после смерти генерала Шуберта, барон Б. В. Кёне изложил историю таинственной монеты, больше похожую на детектив. Следует отметить, что Бернгард Кёне вместе с Рейхелем являлся учредителем Археолого-нумизматического общества и претендовал на положение непогрешимого знатока в нумизматике. Среди учёных барон не вызывал симпатий, так как был склонен к стяжательству. Его страсть к чинам и орденам являлась предметом насмешек петербургского общества.

История Кёне состояла в следующем. Монета не изготовлялась на монетном дворе, а была «частной работой» Рейхеля. Получив устное разрешение Канкрина, медальер, «работая день и ночь», изготовил единственную пару штемпелей. Он настолько спешил, что не стал делать кольцо для нанесения гуртовой надписи и тайно отчеканил у себя в Экспедиции 5 монет, которые и показал Канкрину. Три из них было немедленно отправлено в Варшаву к Константину. В ночь с 13 на 14 декабря Канкрин вызвал Рейхеля и приказал уничтожить в его присутствии штемпели, а обе оставшиеся монеты были тут же расплавлены. Далее Кёне объясняет историю рубля Шуберта. В 1830 году во время польского восстания дворец Константина был разграблен мятежниками. Монеты попали в оборот. Какой-то неназванный русский генерал обнаружил в игорном доме Бад-Хомбурга у своего соседа по игорному столу необычную монету, которую и выменял на обыкновенные деньги. После смерти неведомого генерала этот константиновский рубль приобрёл Шуберт. Заканчивал свою статью барон словами лат. relato refero (что слышал, то и передаю).

По своей сути Кёне пересказал «салонный» миф о константиновском рубле 1830—1840-х годов. Эта сомнительная история об уникальной и сомнительной в политическом плане монете восходит к доверительным «рассказам вполголоса» Канкрина и Рейхеля. Ведущий специалист по русской нумизматике Эрмитажа И. Г. Спасский объясняет наличие этих слухов интересами Канкрина и Рейхеля. Рейхель приписал себе одному инициативу по созданию пробных рублей Константина на случай возможных неприятностей для министра финансов Канкрина. Версия об уничтожении штемпелей и отсылке монет в Варшаву была «ложью во спасение», дабы отвлечь внимание высокопоставленных нумизматов, которые могли досаждать министру просьбами о получении монеты к себе в коллекцию. Просьба отчеканить новодельную монету даже не противоречила законам Российской империи, так как запрет на их изготовление был введён только в 1890 году.

В версии Кёне сомнение, кроме «чудесного» нахождения константиновского рубля в игорном доме курортного городка Германии, могли вызвать невозможность чеканки монеты в Экспедиции, то есть типографии, и возможности плавления серебра в кабинете у министра. Однако именно эта версия происхождения рубля Шуберта, во многом по причине отсутствия свидетелей, которые могли бы подтвердить её или опровергнуть, оставалась общепринятой вплоть до 1873 года.

Рубль Трубецкого

Первоначальная версия

В 1873 году появилась выпущенная в Марселе в 40 экземплярах брошюра князя А. В. Трубецкого «Rouble de Constantin cesarewitch grand-duc de Russie». В ней он отвергает версию Кёне и предлагает собственную. Согласно Трубецкому в 1867 году ему, когда он находился в Марселе, поступило письменное предложение купить некие раритеты, при условии сохранения в тайне имени инициатора сделки. Предложение Трубецкого возвращать корреспонденту его письма, сделав перед этим фотокопии без адресов и имён, было принято. Из переписки выяснилось, что речь идёт о константиновских рублях. Согласно Трубецкому, все 5 монет попали к участнику разграбления Бельведерского дворца Константина в Варшаве во время мятежа 1830 года. Его вдова, попав в затруднительное финансовое положение, вынуждена их продать. Её условием являлось одновременная продажа всех 5 монет «en bloc». Трубецкой, лично осмотрев данные 5 монет, убедился в их подлинности. Так как сумма сделки оказалась весьма высокой, князь пытался найти компаньонов. С этой целью он обратился к Б. Г. Кёне, графу С. Г. Строганову и принцу Александру Гессенскому.

Все трое от приобретения сомнительных раритетов отказались. Посетовав, что его попытка вернуть России утраченные ценности не увенчалась успехом, Трубецкой предложил их дальнейшую историю. В Париже он якобы заинтересовал рядом своих золотых античных монет доверенное лицо «богатого нумизмата из Кентукки» Вебстера. Для обмена дилер приобрёл все 5 константиновских рублей, два из которых Трубецкой у него и выменял. Три монеты отправили в США, однако по пути пароход «SS City of Boston» затонул вместе с уникальными монетами. Далее Трубецкой пишет, что, получив две монеты, он сравнил их с рублём Шуберта. Из-за обнаруженного ряда несоответствий монета Шуберта была названа подделкой.

Личность Трубецкого

Александр Васильевич Трубецкой являлся старшим из 11 детей генерала В. С. Трубецкого. Получил отличное по тем меркам образование. Учился в одном из наиболее престижных заведений Российской империи — Пажеском корпусе. Участвовал в подавлении Польского восстания 1830—1831 годов ординарцем графа де Витте. Входил в близкое окружение супруги Николая I императрицы Александры Фёдоровны. Получил придворную кличку «Бархат». Был дружен с будущим убийцей А. С. Пушкина Дантесом. Незадолго до смерти князь пересказал свою версию дуэли Пушкина с Дантесом. Согласно Трубецкому, Пушкин сожительствовал с сестрой своей жены Александрой. Истинной причиной ненависти поэта было желание свояченицы уехать за границу вместе с супругами Дантес. Пушкиноведы отвергают эту версию, отмечая, что в ней неясные места биографии с лёгкостью заменяются известными литературными штампами из популярных французских романов, народных сказок или просто из бульварной литературы.

Некоторое время сожительствовал со знаменитой балериной Марией Тальони. У них родился сын. Позднее, выйдя отставку в чине полковника, уехал за границу и женился на дочери своей бывшей любовницы. Император не разрешил князю оставаться вне Российской империи и приказал вернуться в двухнедельный срок. Трубецкой ослушался и был лишён всех прав и подвергнут вечному изгнанию. Во время Крымской войны вернулся, вновь поступил на военную службу, а затем вторично вышел в отставку. В 1868—1874 годах был генеральным консулом Российской империи в Марселе.

В 1860—1870-х годах Трубецкой увлёкся нумизматикой. В 1860 году в Париже был опубликован каталог его коллекции средневековых монет. Также его перу принадлежит сочинение, посвящённое Красной Руси. Последними сочинениями князя по нумизматике, которые отнюдь не принесли ему славы, стали две брошюры о константиновском рубле.

Переписка с Александром Гессенским и Строгановым

Трубецкой изначально предложил совместно приобрести 5 неожиданно объявившихся монет людям, которые увлекались нумизматикой и при этом имели большое влияние. С принцем Александром Гессенским князя связывала приятельскими отношениями совместная служба в Кавалергардском полку. Шурин императора Александра II коллекционировал монеты Гессена и Майнца, а также крупные золотые портретные монеты правящих домов Европы. Следуя его примеру несколько великих князей Российской империи увлеклись нумизматикой. Среди множества почестей Александр Гессенский был избран почётным членом Археологического общества. Александр вернул Трубецкому присланные фотокопии монет, отказавшись верить в их подлинность. Он вспоминал личные беседы с Рейхелем и ссылался на публикацию Кёне. Придерживаясь версии о трёх отправленных в Варшаву пробных рублях, он допускал, что Рейхель мог и не уничтожить оставшиеся в Петербурге два экземпляра.

В письмах Трубецкого к московскому градоначальнику и нумизмату С. Г. Строганову появился ещё один «загробный» свидетель — обер-гофмейстер А. И. Сабуров. Со слов князя, Сабуров рассказывал ему лично о том, как ездил лично в Варшаву с рапортами министра финансов и военного министра о принятии присяги. Вместе с бумагами он и отвёз коробку с шестью (sic!) монетами. Константин не принял документы, а монеты, не разглядывая, швырнул на стол. И. Г. Спасский указывает на несостоятельность этой версии, так как Сабуров хоть и ездил к Константину, но выехал из Петербурга всего через несколько часов после получения известия о смерти Александра I. Подготовить за такой срок новые монеты было технически невозможным.

Председатель Археологической комиссии, владелец богатейшей нумизматической коллекции и московский градоначальник С. Г. Строганов в своё время был крупно обманут фальшивомонетчиками древних монет. Имея соответствующий опыт, граф боялся вновь пополнить своё собрание подделками. В своём ответе Трубецкому он писал, что слышал лично от Канкрина о посылке в Варшаву пяти монет. Так как одна из них была у Шуберта, то появление ещё пяти вызвало у него обоснованное недоверие. Более того, так как медальер и страстный коллекционер Рейхель, по мнению Строганова, не смог получить экземпляр константиновского рубля, то оставался вопрос, откуда же взялась шестая монета.

Данная переписка показывает, что тема необычных монет Константина интересовала и активно обсуждалась в среде коллекционеров Санкт-Петербурга. Их обсуждали ещё при Канкрине, то есть до появления рубля Шуберта. В письме Строганова 1868 года заслуживает внимание упоминание о штемпелях. Согласно догадке московского градоначальника штемпели на самом деле уничтожены не были, а сохранились на Монетном дворе. Строганов даже пообещал Трубецкому проверить, действительно ли, как уверял Канкрин, они находятся в непригодном для чеканки состоянии.

Полемика Трубецкого с Кёне

В письме к Кёне Трубецкой ставил под сомнение подлинность рубля Шуберта. Это было связано с необходимостью обосновать подлинность пяти «варшавских» монет. Ведь в опубликованной в 1866 году версии Кёне говорилось о трёх отправленных к Константину рублях. Кёне, отстаивая свою работу, написал, что слышал от Сабурова о трёх монетах. Он также делал оскорбительные для князя намёки. Эти несоответствия вызвали в Санкт-Петербурге сомнения и подозрения в причастности Трубецкого к афере. Этим можно объяснить передачу князем одного экземпляра монеты в Эрмитаж, а также выпуск тиражом в 40 экземпляров брошюры-апологии. Кроме обоснования вышеизложенной версии Трубецкой приводит в ней переписку с Кёне, Строгановым и Александром Гессенским. В своём сочинении он высказывает сомнения и возражения относительно достоверности версии Кёне. «Мог ли владелец монеты — игрок, — находясь в Германии, беспрепятственно расплачиваться русскими серебряными рублями? Кому придёт в голову везти с собою за границу такую тяжесть? Как мог неизвестный игрок сам не обратить внимания на удивительную монету? Ведь игроки — народ суеверный и особенно ценят „счастливые“ необыкновенные монеты … Как мог рубль находившийся в обращении и прошедший через множество кошельков, так замечательно сохранить своё первозданный блеск? Почему Шуберт, рассказывая, как досталась ему монета, замалчивал имя собирателя, которому принадлежит честь опознания уникума и который спас из рук крупье и так долго сохранял в полной тайне такую редкость?»

В 1878 году Кёне опубликовал в русском журнале анонимную статью, посвящённую рублю Константина. В статье появились ещё несколько «загробных» свидетелей. Утверждалось, что Рейхель взял к себе в помощники медальера В. Е. Алексеева. Было раскрыто инкогнито добывшего в казино уникальную монету. Им стал некий Крейдеман, который как собиратель монет неизвестен. Сосед Крейдемана по игорному столу стал «польским паном». В новой работе Кёне генерал уже не выменивал рубль, а выкупал у крупье. Последний абзац был посвящён Трубецкому: «К сожалению, появились во множестве фальшивые константиновские рубли, подделанные удивительно ловко при помощи гальванизма. Они сработаны одним весьма искусным парижским резчиком, который, как уверяют, предпринял эту работу не по собственному побуждению, а по заказу. Один из этих поддельных константиновских рублей был приобретён как образец искусной подделки для императорского Эрмитажа». В 1879 году Кёне, уже под своей фамилией, публикует статью в брюссельском журнале, где напрямую обвиняет Трубецкого в афере.

Выпущенная в Марселе в 1873 г. брошюра … излагает от начала до конца вымышленную историю, чтобы заставить поверить, что объявившиеся в Париже подделки — подлинные монеты.

В том же году в архиве были найдены исправные штемпели и пять подлинных монет, вместе с хранившимися там же документами. Это разрушало всю концепцию Кёне и ставило его в весьма неудобное положение. Он был вынужден дополнить некоторые оттиски своей статьи вклеенным дополнением: «Вследствие поисков, произведённых в Министерстве финансов, найдены три штемпеля рубля с именем императора Константина. Там имеется стальная матрица, один штемпель законченный и полированный и один недоделанный, затем пять экземпляров рубля и девятнадцать оттисков в свинце. […] Шестой экземпляр рубля — тот, который ранее находился в коллекции генерала Шуберта, приобретённой графами Толстыми. Документы, относящиеся к этой интересной находке, будут опубликованы. Стало видно, какую веру можно давать рассказам гг. Рейхеля, Шуберта и Сабурова! В настоящий момент я могу лишь констатировать тот факт, что оригинальный штемпель не был разбит, но только конфискован, опечатан и сохранён в Министерстве финансов».

В брошюре 1879 года Трубецкого содержатся личностные нападки на Кёне. Докатившийся до князя слух об обнаружении в архиве министерства финансов подлинных рублей вынудил его несколько видоизменить свои утверждения. Так, он продолжал настаивать на подлинности своих монет, но в то же время обосновывал появление ещё пяти. Рейхель, по мнению Трубецкого, впоследствии изготовил новые штемпели, которыми отчеканил монету для себя и пять для архива. Шуберт получил свой рубль от Рейхеля, которому стало неудобно хранить крамольную монету, а история об игроке в Хомбурге вымысел. После обнаружения пяти подлинных рублей и появления статьи Д. Ф. Кобеко спорщикам не оставалось ничего другого как умолкнуть, так как их версии оказались опровергнутыми.

Отличия от подлинника

Хоть рубль Трубецкого и отличается высоким техническим уровнем исполнения, он содержит множество видимых для специалистов отличий от оригинала. В промежуток времени между появлением рубля Шуберта и находкой 5 подлинных монет в министерстве финансов могли вестись споры относительно того, какая же из монет подлинная. После обнаружения настоящих монет, которые по исполнению были идентичны рублю Шуберта, вопрос разрешился не в пользу рубля Трубецкого. Автор нескольких монографий по российской нумизматике В. Е. Семёнов указывает, что сделать такую точную копию по рисунку или гальванопласту весьма сложно. На основании этого он делает предположение, которое повторяет версию Трубецкого от 1879 года, что Рейхель сделал вторую серию константиновских рублей, к которым и относится вышеназванная монета. И. Г. Спасский находит в рубле Трубецкого характерные признаки европейской, в том числе и французской, чеканки второй половины XIX столетия, что делает версию об ещё одной серии монет Рейхеля малоправдоподобной.

В монете Трубецкого, как и в шубертовском рубле, отсутствует надпись на гурте. При её изготовлении применили прямую постановку штемпелей (↑↑) — как и на всех монетах Российской империи того времени. При чеканке подлинных рублей Константина их соотношение было противоположным (↑↓). В первом случае для того, чтобы увидеть обратную сторону монеты её необходимо перевернуть в горизонтальном направлении, во втором — в вертикальном. В рубле Трубецкого буквы В, Р, Б, Ъ и ь имеют более плавный изгиб. Единицы, острые в оригинале, имеют срезанные верхушки. Восьмёрка в дате более широка, пятёрка имеет загнутый кончик. Данное начертание не характерно для 1825 года, в то время как является обычным для европейской чеканки второй половины XIX столетия.

У медальеров штемпелей рассматриваемых монет был различный инструмент. У предполагаемого парижского мастера он был новее, чем изношенный монетного двора Санкт-Петербурга. Об этом в частности свидетельствует меньшая ширина пуансона, который использовался при изготовлении рубля Трубецкого. Портрет вырезан более плоским и имеет округлённое очертание. Приметой рубля Трубецкого является непонятно с какой целью расположенная под лапой орла со скипетром точка.

Находки константиновских рублей

В июне 1879 года в архиве министерства финансов был найден ящик. Его содержимое раскрывает начальник канцелярии министра 1865—1879 годов Д. Ф. Кобеко в статье «Рубль Константина Павловича» на страницах январского выпуска 1880 года «Русской старины». Одна из записок от 19 декабря 1825 года содержит информацию начальника Санкт-Петербургского монетного двора Еллерса к директору департамента горных и соляных дел Карнееву. В этом документе Еллерс пишет: «… представляются в ящике шесть известных штемпелей с 19-ю оловянными слепками, за казённою печатью монетного двора». Карнеев отослал записку лично Канкрину, снабдив и своим донесением от 20 декабря: «Здесь равномерно представляю все штемпели и прочие приготовления, сделанные на счёт известного нового рубля, закупоренные в ящик. На монетном дворе ничего не осталось». Находка содержала, кроме двух указанных записок, рисунок, 6 штемпелей. 19 оловянных слепков и 5 монет в отдельном пакете.

Отсутствие указаний на монеты в записках Еллера и Карнеева может свидетельствовать только о том, что пять константиновских рублей должны были либо уже находиться у Канкрина, либо поступить к нему позднее до того момента, как запечатанный ящик не ушёл в архив.

На этом появление новых константиновских рублей не закончилось. В последующем объявилось ещё 2 монеты без гуртовой надписи, которые были признаны подлинными. Вопрос об их происхождении долгое время оставался открытым. Одной из версий было изготовление Рейхелем для себя не одной монеты, которая затем перешла к Шуберту, а нескольких. Данная версия не объясняла столь позднее их обнаружение. Ведь после смерти Николая I тема несостоявшегося императора Константина и рубля с его изображением перестала быть крамольной, а стала представлять исторический интерес. Не исключалось создание новодельных монет в промежуток от обнаружения штемпелей до их попадания в Эрмитаж кем-то из заинтересованных лиц. Исследования В. В. Бартошевича и В. А. Калинина, поднявших переписку хранителя российских монет и медалей Эрмитажа А. А. Маркова, главного хранителя Государственного исторического музея А. В. Орешникова и знаменитого московского коллекционера П. В. Зубова, прояснили историю появления ещё 2 константиновских рублей. Они были изготовлены с применением подлинных штемпелей старшим хранителем мюнцкабинета Эрмитажа Ю. Г. Иверсеном.

Судьба константиновских рублей

Уникальные рубли были затребованы во дворец к Александру II. Император сделал «царский» подарок своим родственникам — великим князьям Георгию Михайловичу и Сергею Александровичу, а также Александру Гессенскому. Одну из монет получил Эрмитаж, ещё одну царь оставил у себя.

Самая простая судьба оказалась у рубля в Эрмитаже и экземпляра царя. Эрмитажная монета хранится в музее до сих пор. Рубль царя был вписан в каталог его личной коллекции. В 1927 году монета передана в отдел нумизматики Эрмитажа, откуда перешла на постоянное хранение в Государственный исторический музей в Москве, где и хранится на начало 2016 года. Интерес великого князя Георгия Михайловича к нумизматике не ограничивался лишь собирательством. Им было написано множество трудов по монетному делу Российской империи. Коллекция великого князя, в которую в 1879 году и попал один из константиновских рублей, в 1909 году формально была передана Русскому музею императора Александра III. Георгий Михайлович оставался её распорядителем. После его смерти она переходила к музею. В дальнейшем коллекция должна была остаться неизменной, то есть условием великого князя был запрет на посмертные отчуждения или пополнения его собрания монет. По утверждению внука Георгия Михайловича Давида Чавчавадзе, коллекция включала практически все монетные типы, чеканившиеся в Российской империи.

Свержение императора и последующая революция 1917 года внесла существенные коррективы в судьбу коллекции Георгия Михайловича. Сам великий князь был арестован и расстрелян в 1919 году. Большая часть собрания монет попала в Югославию и перешла в собственность супруги расстрелянного. Предпродажный каталог уникальной коллекции был выпущен в 1939 году. Из-за начала Второй мировой войны аукцион не состоялся. Часть монет продали в 1950 году в Лондоне. Оставшаяся часть монет попала в США, где, сменив несколько владельцев, была куплена торговцем монетами С. Капланом из Цинциннати. У Каплана её приобрёл Уильям дю Пон младший. Американский миллионер, в свою очередь, подарил монеты, включая константиновский рубль Георгия Михайловича, Смитсоновскому институту в Вашингтоне, где они и находятся до сих пор.

Судьба остальных монет не имеет такой ясности, как тех трёх экземпляров, которые прочно осели во всемирно известных музеях. Проследить путь некоторых монет возможно в случае, когда они появляются на аукционах. Учитывая, что покупатель зачастую желает быть «неназванным», дальнейшая «послепродажная» судьба монеты вновь оказывается неизвестной. Не всегда легко отождествить те или иные экземпляры константиновского рубля, засвидетельствованные на аукционах или в коллекциях с интервалом раз в полвека, поэтому история конкретных экземпляров в значительной мере носит предположительный характер. В 2004 году на одном из аукционов Нью-Йорка монета была продана за $550 000.

Подделки константиновских рублей

Необыкновенная история монеты привела к появлению большого числа подделок. Разнообразные публикации, сведения в которых зачастую путались, приводили к возникновению легенд и домыслов относительно количества реально существующих константиновских рублей. Автор одной журнальной заметки 1889 года уверял, что известно о 8 монетах, не считая тех 7, которые были найдены в министерстве финансов. О возможном количестве рублей Трубецкого можно также строить самые фантастические предположения. В условиях ажиотажа на нумизматический рынок стало поступать большое количество «рублей Константина». Их диапазон варьирует от легко различимых подделок с вырезанным вручную изображением несостоявшегося императора до высококачественных фальшивок, которые были отчеканены при помощи современных технологий, с использованием поддельных штемпелей.

Литература

• Спасский И. Г. По следам одной редкой монеты. — Ленинград: Советский художник, 1964. — 104 с. — 10 500 экз.
• Мельникова А. С., Бартошевич В. В., Калинин В. А. и др. [www.arcamax.ru/books/const/const01.htm Константиновский рубль. Новые материалы и исследования] / под редакцией А. С. Мельниковой. — М.: Финансы и статистика, 1991. — 272 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-279-00490-1.
  • Мельникова А. С. Константиновский рубль и история его изучения // Константиновский рубль. Новые материалы и исследования. — 1991. — С. 7—66.
  • Бартошевич В. В. Заметки о константиновском рубле // Константиновский рубль. Новые материалы и исследования. — 1991. — С. 67—134.
  • Бартошевич В. В. По поводу одной публикации // Константиновский рубль. Новые материалы и исследования. — 1991. — С. 135—166.
  • Калинин В. А. Из истории создания штемпелей константиновского рубля // Константиновский рубль. Новые материалы и исследования. — 1991. — С. 167—204.
  • Щукина Е. С. К вопросу о создателях штемпелей константиновского рубля // Константиновский рубль. Новые материалы и исследования. — 1991. — С. 205—226.
  • Спасский И. Г. Новое о рубле Константина 1825 г. и его подделках // Константиновский рубль. Новые материалы и исследования. — 1991. — С. 227—270.

Отрывок, характеризующий Константиновский рубль

– Я надеюсь на вас, милый друг, – сказала Анна Павловна тоже тихо, – вы напишете к ней и скажете мне, comment le pere envisagera la chose. Au revoir, [Как отец посмотрит на дело. До свидания,] – и она ушла из передней.
Князь Ипполит подошел к маленькой княгине и, близко наклоняя к ней свое лицо, стал полушопотом что то говорить ей.
Два лакея, один княгинин, другой его, дожидаясь, когда они кончат говорить, стояли с шалью и рединготом и слушали их, непонятный им, французский говор с такими лицами, как будто они понимали, что говорится, но не хотели показывать этого. Княгиня, как всегда, говорила улыбаясь и слушала смеясь.
– Я очень рад, что не поехал к посланнику, – говорил князь Ипполит: – скука… Прекрасный вечер, не правда ли, прекрасный?
– Говорят, что бал будет очень хорош, – отвечала княгиня, вздергивая с усиками губку. – Все красивые женщины общества будут там.
– Не все, потому что вас там не будет; не все, – сказал князь Ипполит, радостно смеясь, и, схватив шаль у лакея, даже толкнул его и стал надевать ее на княгиню.
От неловкости или умышленно (никто бы не мог разобрать этого) он долго не опускал рук, когда шаль уже была надета, и как будто обнимал молодую женщину.
Она грациозно, но всё улыбаясь, отстранилась, повернулась и взглянула на мужа. У князя Андрея глаза были закрыты: так он казался усталым и сонным.
– Вы готовы? – спросил он жену, обходя ее взглядом.
Князь Ипполит торопливо надел свой редингот, который у него, по новому, был длиннее пяток, и, путаясь в нем, побежал на крыльцо за княгиней, которую лакей подсаживал в карету.
– Рrincesse, au revoir, [Княгиня, до свиданья,] – кричал он, путаясь языком так же, как и ногами.
Княгиня, подбирая платье, садилась в темноте кареты; муж ее оправлял саблю; князь Ипполит, под предлогом прислуживания, мешал всем.
– Па звольте, сударь, – сухо неприятно обратился князь Андрей по русски к князю Ипполиту, мешавшему ему пройти.
– Я тебя жду, Пьер, – ласково и нежно проговорил тот же голос князя Андрея.
Форейтор тронулся, и карета загремела колесами. Князь Ипполит смеялся отрывисто, стоя на крыльце и дожидаясь виконта, которого он обещал довезти до дому.

– Eh bien, mon cher, votre petite princesse est tres bien, tres bien, – сказал виконт, усевшись в карету с Ипполитом. – Mais tres bien. – Он поцеловал кончики своих пальцев. – Et tout a fait francaise. [Ну, мой дорогой, ваша маленькая княгиня очень мила! Очень мила и совершенная француженка.]
Ипполит, фыркнув, засмеялся.
– Et savez vous que vous etes terrible avec votre petit air innocent, – продолжал виконт. – Je plains le pauvre Mariei, ce petit officier, qui se donne des airs de prince regnant.. [А знаете ли, вы ужасный человек, несмотря на ваш невинный вид. Мне жаль бедного мужа, этого офицерика, который корчит из себя владетельную особу.]
Ипполит фыркнул еще и сквозь смех проговорил:
– Et vous disiez, que les dames russes ne valaient pas les dames francaises. Il faut savoir s'y prendre. [А вы говорили, что русские дамы хуже французских. Надо уметь взяться.]
Пьер, приехав вперед, как домашний человек, прошел в кабинет князя Андрея и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся с полки книгу (это были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее из середины.
– Что ты сделал с m lle Шерер? Она теперь совсем заболеет, – сказал, входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие, белые ручки.
Пьер поворотился всем телом, так что диван заскрипел, обернул оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой.
– Нет, этот аббат очень интересен, но только не так понимает дело… По моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это сказать… Но только не политическим равновесием…
Князь Андрей не интересовался, видимо, этими отвлеченными разговорами.
– Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё говорить, что только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? – спросил князь Андрей после минутного молчания.
Пьер сел на диван, поджав под себя ноги.
– Можете себе представить, я всё еще не знаю. Ни то, ни другое мне не нравится.
– Но ведь надо на что нибудь решиться? Отец твой ждет.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
– Но он масон должен быть, – сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере.
– Всё это бредни, – остановил его опять князь Андрей, – поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?…
– Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо…
Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей.
– Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он.
– Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
– Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет…
– Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер.
– Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!


В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.