Пятс, Константин

Константин Пятс Konstantin Päts<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Президент Эстонии
24 апреля 1938 года — 23 июля 1940 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена; Леннарт Мери (с 1992)
Премьер-министр Эстонии
24 февраля 1918 года — 8 мая 1919 года 24 января 1934 года — 3 сентября 1937 года
Государственный старейшина Эстонии
25 января 1921 года — 21 ноября 1922 года 2 августа 1923 года - 26 марта 1924 года 12 февраля 1931 года - 19 февраля 1932 1 ноября 1932 года - 18 мая 1933 года 21 октября 1933 года — 24 января 1934 года
Президент-Регент Эстонии
3 сентября 1937 года — 24 апреля 1938 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упраздена
Рождение:	23 февраля 1874(1874-02-23) волость Тахкуранна, Перновский уезд, Лифляндская губерния, Российская империя (ныне Пярнумаа, Эстония)
Смерть:	18 января 1956(1956-01-18) (81 год) пос. Бурашево, Калининская область, РСФСР, СССР
Супруга:	Хельма Пеэди
Образование:	Императорский Юрьевский университет
Деятельность:	адвокат, политик
Награды:

Константи́н Пятс (эст. Konstantin Päts; 23 февраля 1874, Лифляндская губерния — 18 января 1956, Калининская область) — первый Президент Эстонии.

Биография

Родился в семье православного эстонца, землевладельца Якоба Пятса (1848—1909), был вторым ребёнком в семье. Мать — Ольга Туманова — русская по национальности, была удочерена семьёй городского головы Валка Разумовского. Константин Пятс был православным. Будучи офицером российской армии, получил личное дворянство.

В 1898 году окончил юридический факультет Императорского Юрьевского университета (ныне — Тартуский университет). Служил в Русской армии. Помощник адвоката Я. Поски в Ревеле. В 1901 основал в Ревеле демократическую газету «Театая» («Вестник»), затем работал в Ревельском муниципалитете (в 1904—1905 годах — городской советник, в 1905 — заместитель городского головы).

Участвовал в революции 1905 года, с 1906 года — в эмиграции в Швейцарии и Финляндии, заочно приговорён к смертной казни. В 1909 году после отмены приговора вернулся в Россию и предстал перед судом, приговорён к году лишения свободы. В 1911—1916 годах — редактор газеты «Таллинна театая». В 1916 году был мобилизован на войну, служил прапорщиком в штабе Ревельской крепости.

В 1918 году был арестован германскими властями и с июля по ноябрь находился в концентрационном лагере в Польше. Вскоре после возвращения в Эстонию стал премьер-министром и министром обороны.

Пятс несколько раз занимал пост государственного старейшины: январь 1921 — ноябрь 1922, август 1923 — март 1924, февраль 1931 — февраль 1932, ноябрь 1932 — май 1933 и октябрь 1933 — январь 1934.

12 марта 1934 года, будучи премьер-министром Эстонии в полномочиях Государственного старейшины, осуществил вместе с Йоханом Лайдонером военный государственный переворот. В результате военного переворота было установлено авторитарное правление и объявлено о состоянии чрезвычайного положения. Пятс был объявлен Президентом-Регентом Эстонии (Riigihoidja). Все политические партии были запрещены, введена цензура прессы. Своими действиями Пятс не допустил победы на выборах вапсов (ветеранов Освободительной войны) — крайне правого движения, которое ориентировалось на тоталитарные режимы тогдашних Италии и Германии. В 1938 году был избран президентом.

Пятс потерял власть в июне 1940 года в процессе присоединения Эстонии к СССР. Он был арестован советскими властями и депортирован вместе с семьёй в ссылку в Уфу в конце июля 1940 года — ещё до официального присоединения государства к СССР, произошедшего 6 августа того же года. В 1942 году помещён в Казанскую тюремную психиатрическую больницу без предъявления обвинения. Только в 1952 году Пятсу объявили приговор — 25 лет лишения свободы с конфискацией всего имущества.

Первый президент Эстонии скончался 18 января 1956 года в психиатрической клинике в посёлке Бурашево в Калининской области РСФСР. Его останки были перезахоронены в 1990 году на таллинском кладбище Метсакальмисту.

Оценки деятельности Пятса

Отношение в эстонском обществе

Фигура президента Пятса до сих пор вызывает споры в эстонском обществе. После восстановления в 1990 году независимой эстонской государственности Пятс, казалось бы, занял прочное место в пантеоне национальных героев. Но затем эстонский историк Магнус Ильмъярв, работавший в российских архивах, высказал утверждение о том, что в 1920-е — начале 1930-х годов Пятс предоставлял важную информацию посольству СССР и получал за это 4000 долларов США в год (по тем временам — очень значительная сумма) как юрисконсульт представительства Нефтесиндиката СССР в Эстонии. Кроме того, Пятса упрекали за то, что он не отдал приказа оказывать вооружённый отпор Красной Армии в июне 1940 года.

Отношение за рубежом

В своей книге «Генерал Лайдонер и Эстонская Республика в 1939—1940» финский историк Мартти Туртола приходит к заключению, что размещение первых советских военных баз в Эстонии в сентябре 1939 года было сознательным шагом эстонского руководства во главе с Пятсом. В подтверждение своих тезисов историк приводит факт, что в Эстонии, в отличие от Финляндии, в своё время не объявили мобилизацию для борьбы с СССР.

   «Пассивность и непровозглашение мобилизации не были вызваны отсутствием смелости или трусостью. Вопрос был в выборе Пятса и Лайдонера», — утверждает Туртола,    добавляя, что оппозиция не критиковала решения правительства, так как в тот момент в Эстонии царила диктатура.

Личная жизнь

Был женат.

• Старший сын Лео (1902—1988) в 1939 году бежал Финляндию, оттуда переехал в Швецию, умер бездетным.
• Младший сын Виктор (1906—1952) умер в Бутырской тюрьме в Москве 4 марта 1952 г..
  • Дети Виктора: Энн (1936—1944) и Матти (род. 1933) были отправлены в детский дом и вскоре разлучены. Им довелось встретиться за неделю до смерти Энна от истощения. Все ныне живые потомки являются детьми Матти, который вернулся в Эстонию из России вместе с матерью в 1946 году. Его мать, Хельги-Алиса, была снова арестована в 1950 году и приговорена к 10-летнему заключению, которое отбывала в Казахстане, вернулась на родину в 1955 г..

Матти Пятс с 1991 г. занимал должность директора Эстонского патентного управления, был депутатом Рийгикогу и городской думы Таллина, рассматривался как потенциальный кандидат на президентских выборах 2001 г. от консервативного крыла партии «Союз за родину».

Литература

• Martti Turtola. Presidentti Konstantin Päts. Viro ja Suomi eri teillä. (Мартти Туртола. «Президент Константин Пятс. Пути Эстонии и Финляндии»). Otava, Helsinki 2002, ISBN 951-1-17681-1
• Martti Turtola. Kenraali Johan Laidoner ja Viron tasavallan tuho 1939—1940. (Мартти Туртола. «Генерал Лайдонер и Эстонская Республика в 1939—1940»). Otava, Otavan kirjapaino oy 2008, ISBN 978-951-1-22737-3

Ссылки

• [www.moles.ee/03/Feb/26/11-1.php Книга, вызвавшая споры] // Молодёжь Эстонии, 26.02.2003
• [www.moles.ee/07/Jul/31/1-1.php В Таллине помянули первого президента ЭР] // Молодёжь Эстонии, 31.07.2007

Отрывок, характеризующий Пятс, Константин

– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.