Константин III (узурпатор)

Флавий Клавдий Константин лат. Flavius Claudius Constantinus<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Золотая монета с портретом Константина III</td></tr>
Римский император
407 — 411
Соправитель:	Констант II и Гонорий
Смерть:	18 сентября 411(0411-09-18) в тридцати милях от Равенны
Дети:	1) Констант II 2) Юлиан

Фла́вий Кла́вдий Константи́н (лат. Flavius Claudius Constantinus), также известный в историографии как Константин III, — римский император-узурпатор в 407—411 годах.

Константин был простым солдатом. В 407 году, провозглашённый императором в Британии, он поднял восстание против западного римского императора Гонория в Галлии и Испании. Часть Галлии вскоре перешла под его контроль, а его сын Констант II захватил Испанию. Кроме того, Константин заставил Гонория признать себя и своего сына императорами, однако правил недолго: мятеж военачальника Геронтия подорвал его власть, и он был разгромлен полководцем Гонория Констанцием, после чего казнён. После вывода войск Константина из Британии Рим утратил контроль над этой провинцией.

Биография

Приход к власти

31 декабря 406 года несколько племён варваров, в том числе вандалы, бургунды, аланы и свевы, форсировали Рейн (возможно, неподалёку от Могонциака) и захватили римские оборонительные сооружения, начав успешное вторжение на территорию Западной Римской империи. От столь серьёзного удара империи так и не удалось оправиться. Римские власти не смогли изгнать или уничтожить захватчиков, большинство которых в конце концов обосновалось в Испании и Северной Африке; кроме того, не было остановлено продвижение франков, бургундов и вестготов в Галлии, происходившее в то же время. Важным фактором, воздействовавшим на успешность противостояния варварам, оказалось отсутствие единства среди самих римлян: лишь объединённая империя с полной поддержкой населения смогла бы найти в себе силы остановить вторжение и сохранить свои границы прежними.

Во время этого нашествия провинция Британия была охвачена восстаниями, подготовившими почву для появления нескольких узурпаторов, со смертью которых началось возвышение Константина в начале 407 года. Сначала в 406 году британские легионы, недовольные неспособностью западного императора Гонория и его военачальника Стилихона защитить остров, провозгласили императором некоего солдата Марка, вскоре убитого другим претендентом, местным жителем Грацианом. Грациан также был умерщвлён спустя четыре месяца, в 407 году.

Военные римской Британии опасались вторжения германцев, к тому же государство стремительно распадалось, и они отчаянно нуждались в чувстве защищённости. Поэтому солдаты выбрали лидером человека, названного в честь знаменитого императора начала IV века Константина I Великого, который сам взошёл на трон в результате военного переворота, будучи всего лишь простым солдатом, но имевшим, по всей видимости, некоторые способности. О происхождении Константина III ничего не известно, а на выбор солдат значительное влияние оказало его имя. Сразу после признания императором Константин начал активные действия. Он переправился через Ла-Манш на континент, высадился в Бононии и, по предположениям историков, увёл из Британии все мобильные войска, тем самым лишив провинцию защиты и поспособствовав отделению Британии от Римской империи. В Бононии Константин пробыл недолго. Ответственные за оборону Галлии префект претория Лимений и варвар Хариобад, по всей видимости, вскоре бежали, не оказав узурпатору особого сопротивления.

После вступления в Галлию власть Константина была быстро признана в Испании и на рейнском побережье. Тогда император Гонорий снарядил против узурпатора войско под командованием готского полководца Сара. Два военачальника Константина, римлянин Юстиниан и франк Небиогаст, командовавшие авангардом его войска, были разбиты Саром. Сначала Сар разгромил Юстиниана (последний сам погиб в бою), а затем осадил в Валенции Небиогаста, которого затем обманом убил. Тем не менее Константин послал другую армию во главе с Эдобихом и Геронтием; Сар был вынужден отступить, оставив все свои трофеи багаудам, которые контролировали проходы через Альпы, чтобы получить разрешение пройти в Италию. Константин обеспечил защиту рейнских границ и поставил гарнизон на пути из Галлии в Италию. В Галлии он разгромил некоторые германские племена, а с другими заключил мирные договоры. В Арелате, Лугдуне и Августе Тревиров Константин основал монетные дворы. В мае 408 года он сделал своей столицей Арелат и назначил Аполлинария (деда писателя и поэта Сидония Аполлинария) префектом претория Галлии. Весть о захвате Галлии пришла в Рим, когда Гонорий находился в столице, а Стилихон — в Равенне. В то время император и его военачальник готовились организовать поход вместе с готским правителем Аларихом в Иллирию, которую намеревались отобрать у восточного императора Аркадия, но восстание Константина сорвало их планы.

Признание императором

Летом 408 года, когда римские войска были собраны в Италии для подготовки к контратаке узурпатора, у Константина были иные замыслы. Опасаясь, что несколько лояльных родственников императора Гонория в Испании, которая была родиной и оплотом династии Феодосия, могут организовать нападение из этой провинции, в то время как армии под командованием Сара и Стилихона нападут на него из Италии, в результате чего он окажется в окружении, узурпатор решил нанести удар по Испании. Константин вызвал своего старшего сына Константа из монастыря, где тот жил, возвёл его в ранг цезаря и отправил с военным магистром Геронтием в Испанию. Другого своего сына, Юлиана, узурпатор сделал нобилиссимом. Есть предположение, что Юлиан и Констант приняли свои имена после провозглашения их отца императором, а до этого у них были другие имена, потому что такие имена носили императоры из династии Константина, к которым в Британии продолжали относиться с уважением.

Двоюродные братья Гонория были побеждены Константом без особых трудностей; двое из них — Дидим и Верениан — попали в плен, два других — Феодосиол и Лагодий — бежали в Италию и Константинополь. Затем Констант, оставив жену в своей штаб-квартире Цезаравгусте под опекой Геронтия, вернулся в Арелат. В то же время (13 августа 408 года) подчинённая Гонорию римская армия подняла восстание в Тицине, за которым последовало убийство императором патриция Стилихона 22 августа. Вследствие этого мятежа и интриг при императорском дворе военачальник Сар отказался от командования западной армией; Гонорий в Равенне остался без значительной военной поддержки. Ситуацию осложняло то, что готская армия под началом Алариха, находившаяся в Этрурии, стала практически неконтролируемой. Поэтому, когда посланники Константина прибыли на переговоры в Равенну, опасающийся готов Гонорий охотно признал Константина своим соправителем, а в 409 году назначил его консулом наравне с собой. Хотя в Константинополе Феодосий II не последовал примеру Гонория, он не стал возражать против того, что Константин с Константом прославляли на монетах «Победу четырёх августов» (лат. VICTORIA AAAVGGGG.), то есть западного и восточного императоров и их самих.

Поход в Италию

В 409 году могущество Константина достигло наивысшей точки. Однако уже к сентябрю этого года варварские племена, которые прорвали оборону рейнской границы и провели последующие два года, грабя все земли, лежавшие на их пути через Галлию, достигли Пиренеев. Там они разгромили гарнизон Константина и вторглись в Испанию. В то время как Константин собирался отправить своего сына Константа обратно в провинцию, чтобы восстановить стабильность в регионе, пришла весть, что его военачальник Геронтий, победивший варваров, взбунтовался и провозгласил своего приближённого (возможно, сына) Максима императором. Несмотря на все усилия Константина, его опасения насчёт нападения со стороны Испании оправдались уже в следующем году, когда Геронтий вторгся в Галлию при поддержке своих союзников-варваров.

Примерно в то же время саксонские пираты совершили набег на Британию, которую Константин оставил без какой-либо защиты. Римские жители Британии и Арморики, недовольные тем, что Константин забыл о них и не сумел уберечь провинцию от внешних нападений, восстали против власти узурпатора и изгнали его чиновников.

Надеясь укрепить свою пошатнувшуюся репутацию, Константин III решился на отчаянную авантюру: летом 410 года он двинулся на Италию с оставшимися у него войсками, перешёл через Альпы и вступил в Лигурию — вероятно, после переговоров с магистром конницы Аллобихом, который хотел заменить Гонория более способным правителем. Однако поход завершился поражением, поскольку Аллобих был казнён Гонорием по подозрению в предательстве, и Константину пришлось отступить в Галлию в конце лета 410 года.

Положение Константина становилось всё более ненадежным; его армия, которая вела боевые действия против Геронтия, потерпела поражение при Виенне в 411 году, после чего его сын Констант ІІ был схвачен и казнён. Префект претория Константина Децим Рустик, сменивший Аполлинария годом ранее, отказался подчиняться узурпатору, а затем принял участие в новом восстании Иовина в Рейнской области. Геронтий вынудил Константина и его сына Юлиана укрыться в Арелате, а затем осадил город, однако Константин успел отправить своего полководца Эдобиха в Северную Галлию и за Рейн, поручив ему сформировать новое войско.

Поражение и казнь

В то же время нашёлся военачальник, который поддержал Гонория: это был будущий император Констанций III, который подошёл к Арелату, обратил армию Геронтия в бегство, а затем сам установил блокаду города. Константин старался затянуть осаду, надеясь на возвращение Эдобиха, который собирал новое войско в Северной Галлии, нанимая солдат из числа франков и алеманнов, однако на подходе к городу Эдобих потерпел поражение, поддавшись на простую военную хитрость Констанция.

Слабая надежда осаждённого императора на помощь окончательно исчезла, когда последние верные ему войска, охранявшие рейнскую границу, отказались его поддержать и выдвинули своего претендента на трон — Иовина. Константин был вынужден сдаться. Перед открытием ворот он был рукоположен в священники в местном храме. Несмотря на обещание безопасности и духовный сан пленника, Констанций лишил низложенного императора свободы и приказал его обезглавить в тридцати милях от Равенны 18 сентября 411 года.

Хотя Геронтий совершил самоубийство в Испании, а король вестготов Атаульф спустя два года подавил восстание Иовина, римское владычество больше так никогда и не установилось в Британии после смерти Константина III: по словам историка Прокопия Кесарийского, «с этого момента она оставалась под властью тиранов». Галлия с тех пор распалась на подвластные Риму земли и множество германских королевств, хотя Константину удалось на некоторое время стабилизировать рейнскую границу Западной империи.

Деяния Константина нам известны только из враждебно настроенных по отношению к нему источников. Личность Константина, представляемая в этих источниках, конечно же, отрицательна, но он, должно быть, отличался от двух своих недолговременных предшественников. Император, по всей видимости, должен был обладать волевым характером, чтобы сделать всё то, что он сделал, и воевать в течение нескольких лет против различных врагов. Целью политики Константина было сохранение единства империи, во всяком случае, единства своих территорий до Альп.

В легендах

Имя Константина осталось в легендах бриттов — так, Гальфрид Монмутский в своей «Истории королей Британии» посвящает ему несколько глав. Согласно его рассказу, после смерти Грациана Вольноотпущенника Британию охватил кризис, и лондонский архиепископ Гветелин отправился в Бретань просить помощи у местного короля Алдроена. Однако Алдроен не пожелал лично управлять сразу и Бретанью, и Британией, поэтому послал своего брата Константина вместо себя.

Константин принял правление и разгромил скоттов, пиктов и норвежцев, вторгшихся в Британию ранее. Затем он был провозглашён королём в Цирцестрии, после чего вступил в брак с местной римлянкой. По сообщению Гальфрида Монмутского, от этого брака родились трое сыновей: Констант, Аврелий Амвросий и Утер Пендрагон. Спустя десять лет Константин был убит:

«По прошествии десяти лет к королю явился какой-то пребывавший у него в подчинении пикт и, измыслив, будто ему нужно переговорить с ним с глазу на глаз, уединился с Константином в кустах и, когда никого вокруг не было, ударом ножа поразил того насмерть».

После смерти Константина между его сыновьями вспыхнула война за власть, длившаяся до тех пор, пока королём не стал Констант, вскоре после этого также убитый.

Источники и литература

Источники

1. Зосим. Книга VI // [www.vostlit.info/Texts/rus17/Zosim/text6.htm Новая История (пер. Н. Н. Болгова)].
2. Павел Орозий. Книга VII // [www.thelatinlibrary.com/orosius/orosius7.shtml История против язычников].
3. Гальфрид Монмутский. Главы 92—94 // [www.vostlit.info/Texts/rus4/Galfrid/frametext3.htm История королей Британии (пер. А. С. Бобовича)].

Литература

1. Грант, М. Константин III // [ancientrome.ru/imp/const3-1.htm Римские императоры.]. — М.: ТЕРРА — Книжный клуб, 1998.
2. Birley, A. The People of Roman Britain. — University of California Press, 1980.
3. Birley, A. The Roman government of Britain. — Oxford University Press, 2005.
4. Bury, J. B. A History of the Later Roman Empire from Arcadius to Irene, Vol. I. — 1889.
5. Canduci, A. Triumph & Tragedy: The Rise and Fall of Rome's Immortal Emperors. — PIER 9, 2010.
6. Elton, H. [www.roman-emperors.org/westemp5.htm#Note Constantine III (407—411 A.D.)] (англ.). An Online Encyclopedia of Roman Emperors. 1999. [www.webcitation.org/69zvJVJ8P Архивировано из первоисточника 18 августа 2012].
7. Freeman, E. A. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Journals/EHR/1/Tyrants*.html The Tyrants of Britain, Gaul and Spain, A.D. 406-411] (англ.) // English Historical Review. — 1886. — Vol. 1, no. 1. — P. 53—85. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0013-8266&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0013-8266]. — DOI:10.1093/ehr/I.I.53.
8. Gibbon, E. [oll.libertyfund.org/?option=com_staticxt&staticfile=show.php%3Ftitle=1372&chapter=51643&layout=html&Itemid=27 The History of the Decline and Fall of the Roman Empire. Volume 5. Chapter 30—31]. — New York: Fred de Fau and Co, 1930.
9. Kulikowski, M. Barbarians in Gaul, Usurpers in Britain (англ.) // Britannia. — 2000. — Vol. 31. — P. 325—345. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0068113X&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0068113X].
10. Martindale J.R. The Prosopography of the Later Roman Empire: Volume II. A.D. 395—527. — Cambridge: Cambridge University Press, 1980.

Ссылки

• [wildwinds.com/coins/ric/constantine_III/i.html Монеты Константина III]

Персоналии   Древний Рим

Отрывок, характеризующий Константин III (узурпатор)

– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.