Констанция (королева Сицилии)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Констанция Норманнская»)
Перейти к: навигация, поиск
Констанция
Constance<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Генрих VI и Констанция — миниатюра из поэмы Петра из Эболи «Liber ad honorem Augusti sive de rebus Siculis»</td></tr>

королева Сицилии (совместно с супругом Генрихом I, а затем с сыном Федериго I)
20 ноября 1194 года — 27 ноября 1198 года
Предшественник: Вильгельм III
Преемник: Федериго I
 
Рождение: 2 ноября 1154(1154-11-02)
Палермо
Смерть: 27 ноября 1198(1198-11-27) (44 года)
Палермо
Место погребения: Кафедральный собор Палермо
Род: Отвили
Отец: Рожер II
Мать: Беатриса Ретельская
Супруг: Генрих VI
Дети: Фридрих II

Констанция (2 ноября 1154 года — 27 ноября 1198 года) — дочь Рожера II, короля Сицилии, из династии Отвилей, жена императора Генриха VI Гогенштауфена, принёсшая ему в приданое права на Сицилийское королевство, мать императора Фридриха II. В качестве жены Генриха VI королева Италии с 1186 года, королева Германии с 1190 года, императрица Священной Римской империи с 1191 года. Королева Сицилийского королевства с 1194 года.





Династические и брачные перспективы

Констанция была самой младшей, посмертной дочерью Рожера II, короля Сицилии, и его третьей жены Беатрисы Ретельской. Её старшие братья Рожер Апулийский, Танкред, князь Бари, и Альфонсо, князь Капуи и герцог Неаполя, умерли до её рождения. Ещё один её брат Вильгельм I Злой и его сын Вильгельм II Добрый последовательно сменяли друг друга на троне Сицилии (1154 — 1166 и 1166 — 1189 годы соответственно). Неожиданная смерть Генриха Капуанского (1159 — 1171), младшего брата Вильгельма II Доброго и, соответственно, племянника Констанции, сделала Констанцию потенциальной наследницей Сицилийского королевства в случае, если её единственный оставшийся в живых племянник Вильгельм II не оставит детей. Перспектива престолонаследия для Констанции оставалась туманной, так как Вильгельм II был молод (на год старше своей тётки) и с 1177 года женат.

Обстоятельства жизни Констанции с момента рождения и вплоть до 1183 года остаются неизвестными. Широко распространена легенда о том, что Констанция оставалась незамужней столь долгое время, потому что приняла монашеский обет. Достоверных данных, подтверждающих эту версию, не обнаружено.

Зимой 1183 — 1184 годов послы императора Фридриха I Барбароссы прибыли в Палермо просить руки Констанции для Генриха Гогенштауфена, старшего сына Барбароссы. Император желал этого брака для упрочения своих позиций в Италии, а Вильгельм II Добрый нуждался в союзе с Западной империей, так как готовился к вторжению в Византию. Летом 1184 года Вильгельм II Добрый дал согласие на брак Констанции и Генриха Гогенштауфена. В августе 1185 года Констанция отбыла из Палермо в Салерно, а 28 августа 1185 года была встречена в Риети послами императора Фридриха Барбароссы. Перед отъездом Констанции из королевства Вильгельм II Добрый созвал в Трое своих крупнейших вассалов и заставил их присягнуть Констанции как возможной наследнице престола.

На момент отъезда Констанции к жениху, у Вильгельма II не было детей, и его тётка теоретически была его ближайшей наследницей. В связи с этим, перспектива германского брака Констанции была враждебно встречена советниками Вильгельма II, в том числе вице-канцлером Маттео д'Аджелло. Вильгельм II Добрый, тем не менее, настоял на германском браке. Впрочем, у короля ещё могли родиться дети, к тому же Констанция была почти ровесницей племяннику и могла умереть бездетной раньше его, так что перспектива перехода сицилийской короны к Гогенштауфенам казалась в 1185 году неопределённой.

Императорская коронация

27 января 1186 года Генрих Гогенштауфен и Констанция были обвенчаны в Милане, в базилике Святого Амвросия, а затем коронованы патриархом Аквилеи в качестве короля и королевы Италии. Коронация сына при жизни Фридриха I Барбароссы, совершённая без согласия папы патриархом Аквилеи вне своего диоцеза, вызвала протест папы Урбана III. Борьба между гвельфами и гибеллинами вновь обострилась, в октябре 1187 года папа был готов отлучить Генриха от Церкви. Но известие о взятии Саладином Иерусалима временно примирило противников, и по призыву папы Фридрих Барбаросса отправился в Третий крестовый поход, где и погиб 10 июня 1190 года.

Генрих VI, ставший после смерти отца королём Германии, перешёл Альпы в январе 1190 года и, получив поддержку ломбардских городов и пизанского флота, прибыл в Рим на коронацию. 15 апреля 1191 года Генрих VI и Констанция были коронованы папой Целестином III.

Борьба за сицилийское наследство

18 ноября 1189 года король Сицилии Вильгельм II Добрый умер, не оставив детей и не указав на возможного преемника. Ближайшей наследницей короля была его тётка Констанция. Но её кандидатуру поддержал только архиепископ Палермо Уолтер Милль, большинство же сицилийских баронов и сановников отвергли Констанцию и её германского мужа. В январе 1190 года в Палермо был коронован Танкред ди Лечче, незаконнорождённый племянник Констанции.

Генрих VI не признал Танкреда королём и 29 апреля 1191 года вторгся на территорию Сицилийского королевства. Бароны Южной Италии, годом ранее восставшие против Танкреда и с трудом усмирённые, тотчас же перешли на сторону императора. Жители континентальной столицы королевства Салерно, не дожидаясь прихода германской армии, письменно заверили императора в своей лояльности и пригласили Констанцию провести лето у них в городе. Между тем триумфальное наступление Генриха остановилось из-за стен долгой неудачной осады Неаполя. Армия Генриха была поражена эпидемиями, и 24 августа 1191 года Генрих VI снял осаду с Неаполя и отступил на север. При отступлении император оставил гарнизоны в важнейших городах Кампании, в том числе в Салерно, где пребывала Констанция. При известии об отступлении Генриха жители Салерно тотчас же приняли сторону Танкреда, захватили Констанцию в плен и отправили её на Сицилию к Танкреду.

Пленение Констанции дало возможность Танкреду вступить в переговоры с папой Целестином III, всё это время тайно поддерживавшего противников императора в Германии. Весной 1192 года в Гравине между Танкредом и папой был подписан договор, по которому папа, номинальный сюзерен Сицилийского королевства, признал Танкреда законным королём. В соответствии с соглашением, Танкред передавал Констанцию папе, желавшему вести свою дипломатическую игру с Генрихом VI, и императрица в сопровождении двух кардиналов была отправлена в Рим. Но во время путешествия по Кампании Констанция была освобождена немецкими рыцарями и отправилась в Германию.

В течение 1192-1193 годах Генрих VI был занят борьбой с Вельфами в Германии. В августе 1194 года Генрих VI во главе сухопутной армии и Марквард Анвайлерский (стольник императора Генриха VI в 1190—1197 гг.) во главе объединённого пизанско-генуэзского флота вторглись в пределы Сицилийского королевства. К этому времени король Танкред умер, а его вдова Сибилла, правившая от имени малолетнего Вильгельма III, не смогла организовать сопротивления императорской армии. К концу октября 1194 года континентальная часть королевства склонилась перед Генрихом VI, германская армия пересекла Мессинский пролив. 20 ноября 1194 года Палермо капитулировал перед Генрихом VI, затем Сибилла от имени сына отказалась от сицилийской короны, и 25 декабря 1194 года Генрих был коронован в соборе Палермо как король Сицилии. Борьба за наследство Отвилей завершилась победой Генриха VI. Констанция, принёсшая мужу права на Сицилийское королевство, не участвовала в кампании 1194 года и даже не присутствовала на коронации. Всё это время она во избежание всяких трудностей медленно двигалась на юг Италии, так как была беременна первенцем.

Рождение Фридриха II

Генрих VI был моложе жены на одиннадцать лет, а самой Констанции на момент свадьбы было больше 30 лет, что в XII веке было серьёзным возрастом для невесты. В течение восьми лет брак был бездетным. Единственный ребёнок, будущий Фридрих II, родился 26 декабря 1194 года в Йези, близ Анконы. Генрих VI в это время находился в Палермо, а Констанция направлялась к нему. Слишком долгая бездетность пары и 40-летний возраст матери давал повод усомниться в действительности рождения ребёнка. В связи с этим, Констанция приказала поставить свой шатёр посреди рыночной площади Йези и позволила всем замужним женщинам города присутствовать при родах. 28 декабря 1194 года на той же площади Констанция публично кормила грудью своего сына.

Правление Сицилийским королевством

Строго говоря, наследницей Сицилийского королевства была именно Констанция, а Генрих VI был только её супругом. Но будучи послушной женой, Констанция не вмешивалась в управление своим королевством и даже не была коронована. Между тем, Генрих VI казнил, бросил в темницы или выслал в Германию большинство приверженцев Танкреда и заменил их немецкими баронами.

Правление Констанции началось только после внезапной кончины её мужа Генриха VI 28 сентября 1197 года. Она окружила себя сицилийскими советниками, прогнав от двора германских сподвижников своего супруга. Самый видный из военачальников императора — Марквард Анвейлерский был сослан в пожалованное ему графство Молизе с запрещением покидать его без письменного разрешения Констанции. Констанция ответила отказом на предложение гибеллинов отправить в Германию её сына Фридриха для борьбы за императорский трон. В мае 1198 года Констанция короновала своего трёхлетнего сына в Палермо как короля Сицилии, продемонстрировав своё нежелание вмешиваться в борьбу Гогенштауфенов и Вельфов за власть в империи. В преддверии своей смерти Констанция письменно доверила опекунство над своим сыном и правление королевством во время малолетства сына папе Иннокентию III.

Констанция умерла 27 ноября 1198 года и похоронена в порфировом саркофаге в соборе Палермо рядом с отцом (Рожером II) и мужем (Генрихом VI), а с 1250 года — с сыном (Фридрихом II). Следует отметить, что тело Констанции после 1215 года покоится в саркофаге, где до того был похоронен её супруг Генрих VI, а для последнего их сын Фридрих II специально перевёз из Чефалу другой саркофаг, первоначально предназначавшийся по воле Рожера II самому Рожеру.

Личность и легенда

Многие обстоятельства жизни Констанции остались неизвестными. До сих пор неизвестно, где и как прошли первые 30 лет её жизни до её помолвки с Генрихом Гогенштауфеном. Нет достоверного объяснения, почему её выдали замуж так поздно по меркам XII века. Широко распространена, но так и не обоснована легенда о том, что Констанция приняла монашеский обет и была насильственно вырвана из монастыря ради брака по государственным соображениям. Существуют противоположные мнения и о её внешности.

Будучи убеждённым гвельфом, Данте поместил Констанцию в Рай. Беатриче сообщает автору:

А этот блеск, как бы превыше меры,
Что вправо от меня тебе предстал,
Пылая всем сияньем нашей сферы,
Внимая мне, и о себе внимал:
С её чела, как и со мной то было,
Сорвали тень священных покрывал.
Когда её вернула миру сила,
В обиду ей и оскорбив алтарь, —
Она покровов сердца не сложила.
То свет Констанцы, столь великий встарь,
Кем от второго вихря, к свевской славе,
Рождён был третий вихрь, последний царь[1]

Таким образом, Данте поддерживает версию о прежнем монашестве Констанции.

Напишите отзыв о статье "Констанция (королева Сицилии)"

Примечания

  1. Данте Алигьери. [wikilivres.ca/wiki/Божественная_комедия/Рай/Песнь_III Рай. Песнь III], 109—120 // Божественная комедия, / Перевод и примечания Михаила Лозинского. — М.: Гослитиздат, 1946.

Литература

  • Норвич, Дж. Расцвет и закат Сицилийского королевства. Нормандцы в Сицилии: 1130—1194. — М., 2005. ISBN 5-9524-1752-3

Ссылки

  • На Викискладе есть медиафайлы по теме Констанция Норманнская
  • [genealogy.euweb.cz/italy/hautvle.html#CR2 Генеалогическое древо Отвилей]
  • [genealogy.euweb.cz/hohst/hohenstauf.html#H6 Генеалогическое древо Гогенштауфенов]
  • [divina.by.ru Текст Божественной комедии на итальянском и русском языке]

Отрывок, характеризующий Констанция (королева Сицилии)

Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»
«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.


В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.