Конституционный референдум в Италии (1946)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Итальянский конституционный референдум состоялся 2 июня 1946 года. На референдуме граждане Италии должны были высказаться о том, какую форму правления они предпочитают: монархию или республику. В референдуме приняло участие 24 946 873 (89,08 %) зарегистрированных избирателей. Среди проголосовавших 12 718 641 (54,27 %), то есть большинство избирателей, высказались за республику, а 10 718 502 (45,73 %) — за монархию. 1 509 735 бюллетеней были признаны недействительными. Одновременно с референдумом проходили выборы в Учредительное собрание Италии.

Таблица отображает процент проголосовавших за республику или монархию по районам Италии.[1]

Район Республика Монархия
Валле-д’Аоста 63,47 % 36,53 %
Турин 59,90 % 40,10 %
Кунео 51,93 % 48,07 %
Генуя 69,05 % 30,95 %
Милан 68,01 % 31,99 %
Комо 63,59 % 36,41 %
Брешиа 53,84 % 46,16 %
Мантуя 67,19 % 32,81 %
Тренто 85,00 % 15,00 %
Верона 56,24 % 43,76 %
Венеция 61,52 % 38,48 %
Удине 63,07 % 36,93 %
Болонья 80,46 % 19,54 %
Парма 72,78 % 27,22 %
Флоренция 71,58 % 28,42 %
Пиза 70,12 % 29,88 %
Сиена 73,84 % 26,16 %
Анкона 70,12 % 29,88 %
Перуджа 66,70 % 33,30 %
Рим 48,99 % 51,01 %
Л’Акуила 46,78 % 53,22 %
Беневенто 30,06 % 69,94 %
Неаполь 21,12 % 78,88 %
Салерно 27,09 % 72,91 %
Бари 38,51 % 61,49 %
Лечче 24,70 % 75,30 %
Потенца 40,61 % 59,39 %
Катандзаро 39,72 % 60,28 %
Катания 31,76 % 68,24 %
Палермо 38,98 % 61,02 %
Кальяри 39,07 % 60,93 %
Всего 54,27 % 45,73 %

Напишите отзыв о статье "Конституционный референдум в Италии (1946)"



Примечания

  1. [elezionistorico.interno.it/index.php?tpel=F&dtel=02/06/1946&tpa=I&tpe=A&lev0=0&levsut0=0&es0=S&ms=S Результаты голосования на референдуме на сайте МВД Италии]



Отрывок, характеризующий Конституционный референдум в Италии (1946)

– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.