Императорские конституции

Императорская конституция (в римском праве) (лат. Constitutio principis), по мнению Ульпиана, и есть сам закон «legem esse constant».

«Quodcumque igitur imperator per epistulam et subscriptionem statuit vel cognoscens decrevit vel deplanо interlocutus est vel edicto praecepit, legem esse constat. — Установлено: что бы император ни постановил посредством письма или подписи или предписал, рассмотрев дело, или просто высказал, или предусмотрел в эдикте, — все это является законом».

Виды конституций

Можно вывести четыре основные формы конституций, которые издавались в эпоху принципата:

• эдикты — общие распоряжения (отличие от эдиктов магистратов в том, что в последних содержались программы деятельности, в то время как императорские эдикты включали в себя постановления, обязательные для всех должностных лиц и населения);
• декреты — решения по судебным делам;
• рескрипты — ответы на вопросы, адресованные к императорам;
• мандаты — указания для чиновников по административным и судебным вопросам.

В период домината основной формой закона остается императорский эдикт, поскольку мандаты перестают издаваться, а декреты и рескрипты имеют силу лишь в отдельных случаях.

Кодификация конституций

Потребность объединения многочисленных и разбросанных императорских конституций стала иметь политическое значение после разделения империи на две половины в конце III века Объединение должно было символизировать единство права при политическом разделении государственного аппарата. Однако кодификация была произведена частными лицами, поскольку правительство не проявило такой инициативы.

Кодексы

Кодекс Грэгориана

В 292 году был издан Кодекс Грэгориана. Его автор, Грэгориан, собрал в своей работе конституции от Адриана до современных иму. Подлинника кодекса не сохранилось, однако его фрагменты вошли в ряд других памятников, такие как «Fragmenta Vaticana», «Collatio legum Mosaicarum et Romanarum», «lex romana Visigothorum», «lex romana Burgundiorum». Кодекс состоит из 19 книг, 13 из которых следуют системе преторского эдикта последней редакции. Книги в свою очередь делились на титулы с предметными рубриками, где конституции приведены в хронологическом порядке с указанием адресатов и времени издания (inscriptio и subscriptio). В книгах с 14 по 19 трактовались уголовное право и процесс. Пока его не отменил Кодекс Юстиниана, Кодекс Грегориана имело влияние последующие два столетия.

Кодекс Гермогениана

После 295 года Кодекс Гермогениана стал дополнением к первому собранию. Составитель трижды пересмотрел материал, в результате чего большинство конституций подверглись тщательной редакции. 120 собранных конституций разделялись по содержанию на 69 титулов без объединения в книги. Система и порядок титулов утрачены.

Кодекс Феодосия

Кодекс Феодосия — первый официальный сборник. В намерения восточно-римского императора Феодосия II входила публикация собрания императорских конституций со включением «ius», то есть произведений классиков. Однако собраны были только императорские конституции, объединенные на 16 книг, разделенных по предметным титулам. Кодекс был переслан в Рим и принят Валентинианом III, соправителем Феодосия II. Собрание пользовалось авторитетом на Западе, в Галлии, более продолжительным авторитетом, чем на Востоке, где был отменен Кодексом Юстиниана. Кодекс Феодосия сохранился в рукописях и переиздавался в разное время.

Литература

• Сильвестрова Е. В. 2007: Lex generalis. Императорская конституция в системе источников греко-римского права V—X вв. н. э. М.
• Дождев Д. В. // Римское частное право — М, 2011. с. 134—136
• Римское частное право: Учебник // Под ред. И. Б. Новицкого и И. С. Перетерского. — М. с. 30-31

Отрывок, характеризующий Императорские конституции

Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.