Консьержери

Запрос «Дворец правосудия» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Консьержери́ (фр. La Conciergerie)— бывший королевский замок и тюрьма в самом центре Парижа в 1-м его округе, на западной оконечности острова Сите недалеко от собора Парижской Богоматери. Замок Консьержери является частью комплекса Дворца правосудия (фр. Palais de Justice), в котором до сих пор находятся муниципальные службы, суд, прокуратура. Этот комплекс занимает чуть ли не половину острова Сите. Сегодня дворец представляет собой разнородный архитектурный ансамбль с элементами, построенными с XIII по XX вв.

Со времен Капетингов сохранилось два здания: королевская часовня Сент-Шапель и Консьержери. Оба эти архитектурных памятника являются музеями. Сотни заключенных во времена Французской революции были брошены в Консьержери и затем казнены.

История королевского замка

В VI веке (вероятно в 508 году) король франков Хлодвиг выбрал остров Сите для возведения дворца, и впервые Париж стал официальной резиденцией короля. Он прожил в нём до своей смерти в 511 г. В эпоху династии Каролингов центр империи переместился на восток; монархи забросили свой дворец, и город опустел.

В конце Х в. Гуго Капет (первый король династии Капетингов) разместил во дворце совет и администрацию. Таким образом, замок стал резиденцией французских королей, а столицей короля Франции снова сделался Париж, тогда как при последних Каролингах ею был Лан. В течение четырёх веков Капетинги трудились над преобразованием своей крепости.

Сын Гуго Капета Роберт II Благочестивый (972—1031), женившись на Констанции Арльской (третья жена), женщине амбициозной, родившей королю девять детей, решил увеличить королевский замок. Он пристроил к стенам потерны. На северо-востоке замка построил Королевский Зал, где заседала Курия (Большой королевский совет (Curia regis)), на западе — Королевскую палату. На том же месте, где Людовик IX воздвигнет Сент-Шапель, Роберт велел поставить часовню Сен-Никола, поскольку старинную королевскую часовню его отец пожаловал монахам ордена Св. Маглуара.

Людовик VI Толстый (1081/1078 − 1137) и его друг аббат Сугерий из монастыря Сен-Дени делали все, чтобы могущество церкви поставить на служение монархии и усмирить вассалов. Осаждаемый сеньорами, король укрепил стены с западной стороны крепости, снес старинный донжон и построил мощную башню 11,70 м в диаметре со стенами 3-метровой толщины, которая получила в XVI в. имя «Монтгомери», и простояла до XVIII века.

Людовик VII Молодой (или Младший) (1120—1180) увеличил королевские покои и пристроил к ним молельню, нижняя часовня которой впоследствии станет часовней Консьержери.

Филипп II Август (1165—1223) — воинственный король стал новатором в области военной архитектуры; при помощи целой когорты инженеров, лично наблюдая за ходом работ, он застроил весь королевский домен крепостями, защитив их башнями и донжонами. Дворец в Сите становился центром власти. В 1187 г. Филипп II Август принимает в замке Ричарда Львиное Сердце, в 1193 справляет свадьбу с Ингеборгой Датской, и в королевских грамотах впервые упоминается о «консьерже», получающем жалование за выполнение «малого и среднего правосудия» на дворцовой территории. Кроме того, по свидетельству летописца и врача Ригора (Rigord), Филипп II приказал замостить зловонные топи вокруг дворца, запах которых ему докучал.

Людовик IX Святой (1214—1270) будучи добродетельным, не был лишен честолюбия. Он задался целью стать светочем Западно-христианского мира и в 1239 г. приобрел святые реликвии Страстей Господних, выставил их во дворце, специально построив для них в рекордные сроки (1242—1248) роскошный реликварий — часовню Сент-Шапель. Им же возведена Сокровищница Хартий; галерея де Мерсье, соединившая верхнюю часовню дворца с королевскими покоями; «Зала на Водах», служившая для проведения церемоний. Постепенно замки-крепости утрачивают оборонительную роль и становятся местом обитания. Отныне королевская обитель должна соответствовать требованиям комфорта и роскоши.

В XIV в., при Филиппе IV Красивом (1268—1314), крепость превратилась в самый роскошный дворец в Европе. Филипп поручил коадъютору королевства Французского (главный правитель) Ангеррану де Мариньи (будущему узнику Консьержери) строительство дворца, новый вид которого стал бы отражением королевского величия. Кроме того, перед коадъютором стояла задача сделать замок как можно более просторным, чтобы в нём поместились административные службы. Для этого экспроприировали много домов, стоявших близко к дворцу. Были построены: Следственная Палата, башня Цезаря, Серебряная башня, галерея для перехода в башню Бонбек, новая крепостная стена на юге, Счетная Палата напротив Сент-Шапель… На месте Королевского Зала возведен Большой Зал, много просторнее первого. В нём поставили огромный стол из чёрного мрамора, привезенного из Германии, стены обшили деревянными панелями, а на каждой из опорных колонн стояли созданные Эврардом Орлеанским полихромные статуи королей Франции.

Иоанн II Добрый (1319—1364) последним приложил руку к средневековому дворцу: надстроил этажи над галереей де Мерсье для дворцовой челяди, выстроил здание для кухонь, квадратную башню (Часовая башня), на которой его сын Карл V Мудрый в 1370 году поместил первые городские часы.

В конце XIV века завершилась история королевского дворца. В 1358 г. произошло народное восстание под руководством парижского прево Этьена Марселя. Воспользовавшись отсутствием короля Иоанна II, плененного англичанами, организовал убийство двух его советников, причем на глазах у будущего короля Карля V. Став королём, Карл V покинул замок и остров Сите, устроив резиденцию в особняке Сен-Поль, а затем в Лувре.

История Дворца Правосудия

Утратив роль резиденции короля, дворец в Сите превращается во Дворец Правосудия.

Название «Консьержери» обозначало то частный особняк консьержа, то тюрьму при судебных органах. Покидая дворец, король доверял его охрану консьержу. Столь важную должность могли занимать только очень влиятельные особы высокого ранга, в их числе была королева Изабелла Баварская. При Консьержери внутри дворцовых стен во все времена имелось тюремное помещение. В конце XIV века, когда соседняя тюрьма в Шатле оказалась переполненной, некоторых узников перевели в камеры дворца. В 1391 году здание стало официальной тюрьмой. В ней содержались и политические заключенные, и мошенники, и убийцы.

После вынесения приговора осужденных вывозили на место казни, на Гревскую площадь (ныне площадь Отель де Вилль), завернув по пути к Нотр-Даму, где на паперти должно было прозвучать публичное покаяние. Условия, в которых жили преступники, целиком и полностью зависели от их благосостояния, статуса и связей. Состоятельные и важные сидели в одиночной камере с кроватью и столом, им разрешалось читать и писать. Менее обеспеченные могли оплатить камеру с очень простой мебелью: жесткая койка и может быть даже стол. Такие камеры назывались пистолями (пистоль — любая старинная золотая европейская монета). Самые бедные спали на сене в сырости, темноте, а на стенах и полу кишели паразиты. Такие конуры назывались «oubliettes» (фр. Богом забытое место). В этих условиях люди долго не жили, умирали сами от болезней.

Три башни Консьержери сохранились со средневековых времен: Цезарь, названная в честь римского императора; Серебряная башня, в которой хранились королевские сокровища; и Бонбек (фр. Bonbec — «хороший клюв»), которая получила это имя из-за того, что в ней находились камеры пыток, и оттуда доносилось «пение» жертв.

Многочисленные пожары обрушивались на дворец. Самым разрушительным оказался пожар 1618 года, когда за одну ночь в огне погибли огромные помещения, была уничтожена вся лепнина, все скульптуры, роспись плафонов Зала потерянных шагов, многие документы. В 1630 году пламя объяло Сент-Шапель, и её чудом удалось спасти. Королевские покои, галерею де Мерсье, Большой подъезд на Мощную башню, галерею торговцев, бывшую когда-то самым оживленным местом Парижа, разрушил пожар 1776 года. Реконструкцию поручили архитекторам Жаку Дени Антуану, Гийому Мартину Кутюру и Демезону. Они снесли Сокровищницу Хартий, восточную стену дворца, башню Монтгомери и построили современный фасад Дворца Правосудия, галерею Сент-Шапель, новые тюремные камеры, часовню при Консьержери на месте молельни XII в.

Накануне Революции борьба за власть между парламентом и королём Людовиком XVI стала походить на театральное действие. 5 мая 1788 г. парламентарии заперлись во дворце, отказавшись выдать двух человек, за которыми послал Людовик XVI. В 1789 г. Конституанта (Учредительное собрание) приняла решение о роспуске парламента на неопределенный срок. В 1790 Жан Сильвен Байи, мэр Парижа, опечатал двери дворца. В 1792 монархия пала. Революционный трибунал, учрежденный в марте 1793 года, расположился в Больших королевских покоях. В июле Робеспьер вступил в комитет Общественного Спасения с программой, основанной на добродетели и терроре. «Закон о подозрительных» приказывал арестовывать всех врагов Революции, признавших свою вину или только подозреваемых в антиреволюционных взглядах.

С 1793 по 1794 годы более 2700 человек предстали перед Фукье-Тенвилем, государственным обвинителем Трибунала, среди которых были королева Мария-Антуанетта и Робеспьер. В 1794 году свидетели и защитники были отменены, каждый день несколько десятков узников отправлялись на гильотину. Трибунал был распущен в мае 1795 года после падения Робеспьера.

Узники

По злой иронии судьбы одним из первых узников Консьержери оказался Ангерран де Мариньи (тот самый, которому Филипп Красивый поручил строительство нового дворца). При наследнике Людовике Х Сварливом он впал в немилость и был казнен в 1314 г.

Граф Габриэль де Монтгомери, смертельно ранивший Генриха II, через несколько лет оказался в Консьержери за то, что примкнул к движению Реформации и противостоял Карлу IX. Казнён в 1574 г. Религиозный фанатик Франсуа Равальяк (François Ravaillac) попал в тюрьму через два дня после убийства Генриха IV, его пытали «сапогами»-колодками. После суда его подвергли публичным пыткам, а затем четвертовали с помощью четырёх лошадей.

Знаменитая отравительница Мари-Мадлен д’Обре, маркиза де Бренвилье в 1676 подвергнута пытке водой, обезглавлена на Гревской площади. Отчаянный разбойник Картуш сидел в башне Монтгомери, выдержал пытки сапогами, но перед колесованием выдал своих сообщников, в том числе и из дворянской знати. Был обезглавлен в 1721 г. Страшные пытки вынес при четвертовании Роберт Франсуа Дамьен за покушение на убийство Людовика XV. Графине де Ламотт за мошенничество и историю с «Ожерельем королевы» после суда каленым железом выжгли «V» (фр. voleur — вор), публично наказали розгами и отправили в тюрьму Сальпетриер, откуда она сбежала.

Именно здесь находилась в заточении перед казнью Мария-Антуанетта.

Консьержери имела репутацию самой суровой тюрьмы. Во времена революционного Террора камеры вмещали несколько сотен заключённых, которые содержались в ужасных условиях. До 1794 года «подозрительные» заключались в одних камерах с осужденными за обычные уголовные преступления. После объявления вердикта, приговорённые к смертной казни могли устроить последнее пиршество.

Судебные процессы

Судебные процессы во Франции публичны, нередко привлекают многочисленную публику. Самые громкие процессы во Дворце правосудия:

• 1880 год — процесс над Сарой Бернар за то, что она разорвала пожизненный контракт с Комеди Франсез;
• 1893 год — Панамский скандал;
• 1898 год — политический процесс над Эмилем Золя за его прославленный памфлет «Я обвиняю»;
• 1906 год — осуждение Дрейфуса;
• 1917 год — обвинена в шпионаже и приговорена к смертной казни танцовщица и шпионка Мата Хари;
• 1932 год — за убийство французского президента Поля Думера осуждён на смерть русский эмигрант Горгулов;
• 1945 год — суд над маршалом Петеном за коллаборационизм.

Ссылки

• [conciergerie.monuments-nationaux.fr/fr/ Официальный сайт]

Отрывок, характеризующий Консьержери

– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.