Контактный дерматит

Контактный дерматит
Сыпь, обусловленная кожной реакцией.
МКБ-10	L25.9
МКБ-9	692.9
DiseasesDB	29585
eMedicine	[www.emedicine.com/emerg/topic131.htm emerg/131] ped/2569 oph/480
MeSH	D003877

Контактный дерматит (устар. Простой дерматит) — реакция кожи (дерматит), возникающая в результате воздействия на неё аллергенов (аллергический контактный дерматит) или раздражителей (раздражающий контактный дерматит). Фототоксический или фотоконтактный дерматит (фотодерматит) возникает, когда аллерген или раздражитель активируется под воздействием солнечного света.

Клиническая картина

Клиническая картина простых дерматитов зависит не только от силы и характера раздражителя, но, главным образом, от индивидуальных особенностей организма, его защитных реакций.

Для острого дерматита характерны краснота, отёчность кожи в очаге поражения, возможны узелки, пузыри, пузырьки, эрозии, мокнутие. Процесс завершается шелушением, нередко остаётся пигментация.

Субъективно больных беспокоят боль, жжение, напряжение кожи. При обширных поражениях больные жалуются на недомогание, повышение температуры тела, функциональные нарушения нервной системы.

Повторно простой дерматит может возникнуть только после нового контакта с раздражителем.

Лечение

В первую очередь необходимо полностью исключить контакт с раздражителем (аллергеном). После этого, как правило, сыпь проходит самостоятельно в считанные дни или недели. (Этот срок будет зависеть оттого, насколько был продолжительным контакт кожи с триггером: чем короче контакт - тем быстрее пройдет сыпь и наоборот). В случае сильного зуда при контактном дерматите, обусловленным аллергеном, целесообразно применение антигистаминных препаратов.

Во избежание инфицирования расчесы на коже рекомендовано обрабатывать мягкими антисептическими средствами или отварами трав (ромашки, календулы).

См. также

• Экзема

Отрывок, характеризующий Контактный дерматит

В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.