Континентальный флот

Continental Navy Континентальный флот
Франко-американский флот в бою с британскими фрегатами 23 сентября 1779
Годы существования	1774-1785
Страна	Тринадцать колоний
Подчинение	Континентальный конгресс
Тип	Военно-морские силы
Участие в	Война за независимость США
Командиры
Известные командиры	Изек Хопкинс, Джон Пол Джонс, Николас Биддл, Абрахам Уипл и др.

Континентальный флот (англ. Continental Navy) — регулярный флот, санкционированный Континентальным Конгрессом в ходе Американской революции и подчинявшийся ему. Официальный предшественник современного Военно-морского флота США (англ. United States Navy).

Зарождение

Своими корнями Континентальный флот уходит в традицию мореплавания и приватирства, существовавшую в колониях с момента основания. Его тактика, за исключением действий коммодора Джонса, мало отличалась от набеговой тактики приватиров. Однако с заявкой на независимость Конгрессу понадобились атрибуты самостоятельного государства, в том числе регулярный флот. Ещё до начала целевого строительства в американскую службу были официально наняты уже существовавшие корабли.

Конгресс рассматривал создание морских сил как минимум с августа 1775 года. Первые практические шаги были предприняты в октябре, когда закупили два брига, в основном для перехвата британских транспортов, а затем вторую пару кораблей покрупнее. Это были Cabot и Andrew Doria (16 × 6-фунтовых пушек каждый) и Alfred и Columbus (20 и 18 × 9-фн соответственно, плюс 10 × 6-фн). К исходу года были составлены руководящие документы нового флота, а также основан корпус Континентальной морской пехоты.

Кардинальным шагом стала программа постройки небольших фрегатов — пяти 32-пушечных, пяти 28-пушечных и трёх 24-пушечных, после долгих споров окончательно одобренная 13 декабря 1775 года, и предусматривавшая ввод в строй к марту следующего года. Замах был явно не по силам — в прошлую войну британцы построили несколько фрегатов из сосны и ели в подобном темпе, но они опирались на огромный опыт и хорошо отработанную организацию, и все равно корабли из сырого дерева проходили очень недолго. Американская программа не была доведена до конца. Ни один фрегат не был готов к марту но, преодолевая удивительную для Новой Англии нехватку квалификации, материалов и — более всего — пушек, строители закончили и в течение 1776 года подготовили несколько из них в море.

Пожалуй, всего замечательнее они были с точки зрения корабльной архитектуры. Очень немногие до этого достигали стандартных размеров фрегата, так что в колониях не было прямого опыта постройки таких масштабов. И однако и противник высоко отзывался об их боевых качествах. 32-пушечный Providence, взятый в 1780 году, сочли слишком «полным и тяжелым» для боевого корабля, но другие, например Raleigh (36), охотно брали в британскую службу. В целом эти ранние фрегаты были несколько больше своих британских собратьев, но несколько уступали самым крупным французским, а форма корпуса следовала британским образцам. Главная батарея, даже для меньших из них, обычно состояла из 12-фн пушек, хотя нехватки иной раз заставляли делать довольно-таки смешанное вооружение.

Были и более амбициозные планы, и даже был построен двухдечный линейный корабль America. Но вооружить его не было ни денег, ни времени. Он был передан в дар Франции как Amerique.

Из 13 кораблей, одобренных Вторым Континентальным конгрессом, только 2 когда-либо действовали в море. 4 были уничтожены самими американцами, чтобы избежать британского плена. Остальные были захвачены Королевским флотом, в море или в порту. К сожалению для новой республики, выяснилось, что построить хорошие корабли легче, чем создать эффективный флот. Недостаток подготовки и боевого духа сказался на судьбах Континентального флота решающим образом.

Боевые действия

Первой в истории операцией Континентального флота (и Континентальной морской пехоты) считается десант в Нассау 3 марта 1776 года для захвата складов пороха и снарядов. Она предшествовала Декларации независимости, но вписана в историю, так как произошла по первому приказу Конгресса, отданному новому флоту. Высадка прошла успешно, но предупреждённый губернатор сумел за ночь вывезти бо́льшую часть пороха.

В американских водах флот в основном перехватывал суда, доставлявшие снабжение британским колониальным силам. Эти набеги мало отличались от приватирства, да и шли параллельно. Если флот оказывался в большинстве, то охотился за небольшими британскими крейсерами, как HMS Fox.

Но гораздо проще оказалось действовать из нейтральных (на бумаге) портов Голландии и Франции (пока те не вступили в войну). Они позволяли не прорывать блокаду при каждом выходе, и наносить удары по судоходству Британии в её же водах, где охранения вначале не было.

Здесь и отличился Джон Пол Джонс. Прозвище «отец американского флота» ему дали не за количество взятых призов, и не за крупные победы, а за поведение, резко отличавшее его от остальных. Он ревниво оберегал свой образ профессионального офицера, который «не гонится за наживой, а ищет чести». Где только мог, он не гонялся за «купцами», а вступал в бой с кораблями Его Величества, а в обращении с противником изо всех сил соответствовал офицерскому кодексу. При этом он обладал военным талантом, ярым честолюбием и умением командовать. В результате самые знаменитые его победы имели пропагандистское значение даже больше, чем военное.

Тем не менее, доля Континентального флота в борьбе с британцами, если судить по числу учтенных призов, была всего 13 %. Остальные взяты приватирами. Действия в манере регулярного флота, хоть и выглядели красиво в газетах, для маленького и слабого флота оказались самоубийственны.

Корабельный состав, 1775−1785

Два корабля и шесть бригов и бригантин, закупленные в 1775 году в Бостоне
Корабль	Вооружение (пушек × фунтов)	Тоннаж	Примечание	Судьба
Alfred	24 × 9	440	трёхмачтовый корабль, бывший торговый Black Prince	взят 9 марта 1778 года HMS Ariadne и HMS Ceres
Columbus	24 × 9	200	трёхмачтовый корабль, бывший торговый Sally из Филадельфии	сожжен 1 апреля 1778 года во избежание плена
Andrew Doria	14 × 4	190	бриг	сожжен в 1777 году во избежание плена
Cabot	14 × 4	189	бриг	взят 26 марта 1777 года HMS Milford
Lexington	14 × 4, 2 × 6		бриг, бывший Wild Duck	взят 20 сентября 1777 года HMS Alert
Reprisal	16		бриг	затонул в 1778 году
Hampden	14		бригантина	признан негодным в 1776 году в Род-Айленде (после посадки на берег)
Washington	16 (?)		бригантина	взят в декабре 1775 года HMS Fowey возле Кейп-Энн
Тринадцать фрегатов, заказанные актом Конгресса от 13 декабря 1775 года
Randolph	26 × 12, 10 × 6	709	фрегат	потоплен 17 марта 1778 года у Барбадоса в бою с HMS Yarmouth
Raleigh	26 × 12, 10 × 6	697	фрегат	взят 25 сентября 1776 года HMS Experiment и HMS Unicorn
Hancock	32	763	фрегат	взят 8 июля 1777 года HMS Rainbow
Warren	32	703	фрегат	сожжен 14 августа 1779 года в Пенобскоте во избежание плена
Washington	32	709 (?)	фрегат	затоплен недостроенным 21 ноября 1777 года во избежание плена, остов сожжен 8 мая 1778
Virginia	28	763	фрегат	взят 30 марта 1778 года в Чесапике HMS Emerald и HMS Conqueror
Providence	28	632	фрегат	взят 12 мая 1780 года при штурме Чарльстона
Trumbull	24 × 12, 6 × 6		фрегат	взят 9 августа 1781 года HMS Iris (бывш. Hancock) и HMS General Monk
Congress	28	678 (?)	фрегат	сожжен недостроенным на р. Гудзон 6 октября 1777 года во избежание плена
Effingham	28		фрегат	затоплен недостроенным 21 ноября 1777 года во избежание плена, остов сожжен 8 мая 1778
Boston	5 × 12, 19 × 9	514	фрегат	взят 12 мая 1780 года при штурме Чарльстона
Delaware	24	563	фрегат	взят 29 сентября 1777 года в реке Делавэр
Montgomery	24	514	фрегат	сожжен недостроенным на р. Гудзон 6 октября 1777 года во избежание плена
Десять кораблей, заказанные актом Конгресса от 20 ноября 1776 года
America	74 (проект)	1982	линейный корабль	не вооружался, передан в дар Франции сразу после спуска
Confederacy	36	959	фрегат	взят 14 апреля 1781 года HMS Orpheus и HMS Roebuck
Alliance	36	900	фрегат	продан 3 июня 1785 года в Филадельфии, стал торговым
Bourbon	28		фрегат	продан недостроенным в сентябре 1783 года
Mercury			кеч, пакетбот	взят 10 сентября 1780 года HMS Vestal и HMS Fairy
Из остальных пяти заказанных, два 74-пушечных корабля на воду не спускались; два 36-пушечных фрегата сожжены недостроенными; единственный 18-пушечный бриг судя по всему не закладывался, вместо него построены три корабля-шлюпа:
Ranger	18 × 6	308	шлюп	взят 12 мая 1780 года при штурме Чарльстона
Saratoga	16 × 9	150	шлюп	затонул со всей командой в марте 1781 года
General Gates	18		шлюп	продан вскоре после спуска, в 1778 году
Корабли закупленные Континентальным флотом после 1776 года
Deane	32	550	фрегат	закуплен во Франции, переименован в Hague в 1782, продан в 1783
South Carolina	28		фрегат, бывший Queen of France	затоплен 12 мая 1780 года в Чарльстоне во избежание плена
Diligent	14		бриг(?)	сожжен 14 августа 1779 года в Пенобскоте во избежание плена
Providence	12		шлюп	взят 14 августа 1779 года в Пенобскоте
Sachem	10		шлюп	уничтожен 21 ноября 1777 года в реке Делавэр
Independence	10		шлюп	уничтожен 21 ноября 1777 года в реке Делавэр
Dolphin	10		шлюп	уничтожен 21 ноября 1777 года в реке Делавэр
Duc de Lauzun	20		вооружённый транспорт	закуплен в Англии, продан в 1783 году
Призы
Fox	28	600	фрегат, бывший HMS Fox	взят 7 июня 1777 года Hancock и Boston, отбит 8 июля HMS Flora и HMS Rainbow
General Monk	20		шлюп, бывший HMS General Monk, исходно американский приватир General Washington	взят 8 апреля 1782 года Hyder Ali, продан в 1784 году

Роспуск

К 1778 году Континентальный флот был практически уничтожен. Силами британских блокадных эскадр, в сочетании с малыми крейсерами, небольшие американские корабли были переловлены, и добрая половина призов пополнила Королевский флот. Другие были сожжены командами, чтобы избежать плена. После них продолжали борьбу уже приватиры, плюс французский и испанский флота интервенции.

Формально же, флот был распущен в 1785 году, когда война закончилась и официально признанная молодая република заключила мир со всеми странами. Немногие оставшиеся корабли были проданы с аукциона — новое правительство остро нуждалось в деньгах. Актом Конгресса 1794 года было одобрено строительство нового, Военно-морского флота Соединённых Штатов. Его корабли уже имели полное право на приставку USS перед названием.

См. также

Список кораблей американских провинциальных флотов, 1775−1785

Литература

• Lehman, J. F. On Seas of Glory. Simon & Schuster, New York, et al., 2002. ISBN 0-684-87176-9
• Lehman, J. F. Command of the Seas. Naval Institute Press, Annapolis, 1988. ISBN 1-55750-534-9
• Navies and the American Revolution, 1775−1783. Robert Gardiner, ed. Chatham Publishing, 1997. ISBN 1-55750-623-X
• Winfield, Rif. British Warships in the Age of Sail, 1714 to 1792, Seaforth Publishing, London 2007. ISBN 978-1-84415-700-6

Отрывок, характеризующий Континентальный флот

– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.