Контрафактура

Контрафакту́ра (нем. Kontrafaktur, от позднелат. contrafactum) — подтекстовка вокальной мелодии новыми стихами взамен первоначальных.

Термин контрафактура не был распространён в исторические времена (встречается бессистемно начиная со второй половины XV века), впервые разработан К. Хеннигом (1909), в широкое употребление вошёл благодаря научным работам Ф. Геннриха (впервые в 1918). В зависимости от этической оценки обновлённого музыкально-поэтического целого различают три главных направления контрафактуры: обработка оригинала со снижением (как правило, при замене литургического или паралитургического текста светским), с повышением (замена светского текста церковным) и нейтральная (без намеренного изменения этического смысла целого).

Исторический очерк

Генетически контрафактура восходит к глубокой древности; одним из её прообразов можно считать античный ном, то есть (незначительно варьируемая в исполнении) мелодия-модель, на которую распевались различные по содержанию стихи. В западном средневековье контрафактура затронула, прежде всего, одноголосные богослужебные песнопения католиков латинского обряда (см. Григорианский хорал), причём не только формульные (например, псалмовые тоны разного узуса), но и относительно развитые мелодии (например, мелодия секвенции «Laetabundus»). Распев текста на мелодическую модель как композиционный принцип имеет, по-видимому, общемировое значение. Типологической параллелью на востоке является макам, в православной богослужебной музыке — пение «на подобен» (см. Знаменный распев, Ирмологий). Контрафактура была чрезвычайно типичной для средневековых европейских поэтов-менестрелей: трубадуров, труверов и миннезингеров, подставлявших свои новые тексты к оригинальным мелодиям «старых мастеров». Из того же ряда мелодий-моделей «тоны» мейстерзингеров, красочно обыгранные Рихардом Вагнером в его операх «Нюрнбергские мейстерзингеры» и «Тангейзер».

Переосмысление оригинала со сниженим близко пародии в смысле иронической переделки. В «Мессе игроков» (Missa lusorum) из сборника «Бойернские песни» (Carmina Burana, XII в.) под общеизвестные церковные песнопения подложены насмешливые и антиклерикальные тексты. Например, интроит «Gaudeamus omnes in Domino» («Возрадуемся в Господе») превратился в «Gaudeamus omnes in Decio» («Возрадуемся в Деции»), знаменитая секвенция «Victimae paschali laudes immolent Christiani» («Пасхальной жертве возносят хвалы христиане») выглядит как «Victimae novali zynke ses immolent Deciani» («Новой жертве пятёрки и шестёрки возносят хвалы дециане») и т. п.

Наиболее интересны случаи контрафактуры, когда из светской песни изымаются оригинальные стихи и взамен них сочиняются новые, не имеющие общности с первоначальными; новый текст развивает «христианскую» тему («contrafact uff einen geistlichen Sinn», выражение из рукописи XV в.) или приурочен к какому-либо общественно значимому событию. Два ранних примера такого рода (рубежа XII—XIII вв.): анонимная труверская песня «Quant li rossignol» («Подобно соловью…») перелицована морализующими стихами в кондукте «Nitimur in vetitum» («Стремимся мы к запретному»), которые сочинил богослов и лирический поэт Филипп Канцлер; песня трувера Гаса Брюле на традиционную куртуазную тему «Douce dame» («Милая дама») переделана в кондукт «Pater sancte dictus Lotharius» («Святой отче Лотарий»), написанный по случаю интронизации папы Иннокентия III (1198). Почти все сохранившиеся песни Готье де Кюэнси духовной тематики — контрафактуры популярных (светских) труверских мелодий. паралитургические песни в средневековой Европе (кантиги, лауды и проч.) также зачастую представляли собой контрафактуру повышающего типа.

С 20-х годов XVI века, в ходе формирования протестантского хорала (прежде всего, в Германии, позже также в других странах) контрафактура приобрела массовый характер. Сакрализация лирических и даже фривольных песен носила осознанный и намеренный характер. Песня «Venus, du und dein Kind» («Венера, ты и твоё дитя») Якоба Регнарта (ок.1540—1599) стала хоралом «Auf meinen lieben Gott» («На моего любимого Бога [уповаю в нужде]»), «Mein Gmüth ist mir verwirret, das macht ein Jungfrau zart» («Я весь в смятеньи, тому причиной нежная девица») Г. Л. Хасслера — хоралом «O Haupt voll Blut und Wunden» («Окровавленная и израненная глава» [Спасителя]), «A lieta vita» («К весёлой жизни» [нас зовёт любовь]) Дж. Гастольди — «In dir ist Freude» («В Тебе моя радость»). Песня Г. Изака «Innsbruck, ich muss dich lassen» («Инсбрук, я должен тебя покинуть»), в основу которой лёг популярный фольклорный прототип, обрела драматическое звучание в хорале «O Welt, ich muss dich lassen» («О мир, я должен тебя покинуть»). Французская народная песня «Une jeune fillette» («Молодая девушка», первое свидетельство о ней относится к 1557 году) легла в основу хоралов на Адвент «Von Gott will ich nicht lassen» («Я не расстанусь с Богом») и «Mit Ernst, o Menschenkinder» (последний используется и по сей день). Примеров подобной повышающей контрафактуры в XVI—XVII в. обнаруживается большое количество. Обычным делом в протестантском хорале оставалась и контрафактура григорианских распевов.

В то же время примеры «понижающей» контрафактуры можно найти в творчестве одного из самых «серьёзных» ренессансных композиторов Орландо Лассо. Например, «Verbum bonum et suave» («Слово [Христово] благое и приятное») в его застольной песне звучит как «Vinum bonum et suave» («Доброе и приятное вино»), а вместо (известного католического) гимна «Jam lucis orto sidere / Deum precemur supplices» («С первым лучом утренней зари помолимся, коленопреклоненные, Богу») — «Jam lucis orto sidere / Statim oportet bibere» («С первым лучом утренней зари надлежит немедленно выпить»).

В том же смысле, что и контрафактура, но по отношению к западноевропейской (немецкой, французской) музыке XVII—XVIII веков (например, у И. С. Баха) употребляется слово пародия.

Судьба контрафактуры

Секуляризация и консьюмеризм цивилизованного общества и связанная с этими процессами защита прав индивида (в том числе его интеллектуальной собственности), непрерывно набирающие силу с момента первого бурного развития книгопечатания в XVI веке (особенно в Италии) вплоть до наших дней, превратили контрафактуру в предосудительное (а с точки зрения уголовного права и противозаконное) деяние.

Литература

• Hennig K. Die geistliche Kontrafaktur im Jahrhundert der Reformation. Halle, 1909;
• Gennrich F. Die Musik als Hilfswissenschaft der romanischen Philologie // Zeitschrift für Romanische Philologie XXIX (1918);
• Fischer K. von. Kontrafakturen und Parodien italienischer Werke des Trecento und frühen Quattrocento // Annales musicologiques V (1957);
• Gennrich F. Die Kontrafaktur im Liedschaffen des Mittelalters // Summa musicae medii aevi, vol. XII. Langen, 1965;
• Lipphardt W. Über die Begriffe: Kontrafakt, Parodie, Travestie // Jahrbuch für Liturgik und Hymnologie XII (1967);
• Falck R. Parody and Contrafactum: a terminological clarification // Musical Quarterly LXV (1979);
• Pelnar-Zaiko, Ivana. Deutsche Liedkontrafaktur im 15. Jahrhundert // Lyrik des ausgehenden 14. und des 15. Jahrhunderts, hrsg. v. V.Spechtler. Amsterdam: Rodopi, 1984, S.161-172.
• Falck R. Contrafactum // Handwörterbuch der musikalischen Terminologie. Wiesbaden, [s.a.]
• Schmid B. Kontrafaktur und musikalische Gattung bei Orlando di Lasso // Orlando di Lasso in der Musikgeschichte. Bericht über das Symposium der Bayerischen Akademie der Wissenschaften 4.-6.Juli 1994, hrsg. v. Bernhold Schmid. München, 1996.
• Tanay D. Musik und das Kontrafaktische: Eine neue Sichtweise von Stil und Gattung im Frühbarock // Barock. Neue Sichtweisen einer Epoche, hrsg. v. Peter J. Burgard. Wien u.a.O., 2001, S.271-287.
• Лебедев С.Н. Контрафактура // БРЭ, т. 15. М., 2010, с.147-148.

Отрывок, характеризующий Контрафактура

– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d'honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.


На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d'honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.