Конфедеративные Штаты Америки

Конфедеративные Штаты Америки
Confederate States of America
Непризнанная конфедерация
← 4 февраля 1861 — 2 мая 1865 →
Флаг КША Печать КША
Гимн "God save the south"
Столица	Монтгомери (1861) Ричмонд (1861—1865) Данвилл (1865)
Крупнейшие города	Новый Орлеан
Язык(и)	английский
Площадь	1.995.392 км²
Население	9 103 332 чел.
Форма правления	президентская республика
Президент
- 1861—1865	Джефферсон Дэвис
Вице-президент
- 1861—1865	Александр Стивенс
История
- 4 февраля 1861	Создание КША
- 12 апреля 1861	Начало войны
- 11 апреля 1865	Поражение в войне

К:Появились в 1861 годуК:Исчезли в 1865 году

Конфедерати́вные Шта́ты Аме́рики, известные также как Конфедерати́вные Шта́ты, КША, Конфедера́ция или Юг (англ. The Confederate States of America, CSA, The Confederacy, в дословном переводе Конфедерированные Государства Америки), Южане — де-факто независимое государство (на протяжении 1862—1863 гг. почти добившееся признания своего суверенитета Британской империей и Францией, но после Геттисбергского поражения так и не признанное ни одной страной), существовавшее в период с 1861 по 1865 год в южной части Северной Америки, на части территории современных Соединённых Штатов Америки. Конфедерация южных штатов образовалась в результате выхода (сецессии) 13 южных рабовладельческих штатов из состава Соединенных Штатов Америки. Конфедеративные Штаты были противником Соединённых Штатов во время Гражданской войны в США. Потерпев поражение в войне, Конфедеративные Штаты прекратили своё существование; штаты, их составлявшие, были захвачены вооружёнными силами Соединённых Штатов и реинтегрированы в США во время длительного процесса Реконструкции Юга.

Политическая история

Возникновение

Первое совещание сторонников сецессии состоялось 22 ноября 1860 года в городе Эббивилл (Южная Каролина). Конфедеративные Штаты Америки были образованы 4 февраля 1861 года шестью южными штатами (Южная Каролина, Миссисипи, Флорида, Алабама, Джорджия и Луизиана) после того, как были утверждены результаты выборов президента США, победителем которых был объявлен Авраам Линкольн.

Эти шесть штатов и присоединившийся к ним 2 марта Техас объявили о своём выходе из состава США и возвращении властям штатов полномочий, делегированных по Конституции 1787 года федеральному правительству. Среди прочего эти полномочия включали в себя контроль над военными укреплениями (фортами), портами и таможнями, расположенными на территории штатов, и сбор налогов и пошлин.

Месяц спустя после образования КША, 4 марта, принял присягу 16-й президент Соединённых Штатов Америки Авраам Линкольн. В своей инаугурационной речи он назвал сецессию «юридически ничтожной» и объявил, что США не собираются вторгаться на территорию южных штатов, но готовы применить силу для сохранения своего контроля над федеральной собственностью и сбором налогов.

12 апреля 1861 года войска штата Южной Каролины под командованием генерала Пьера Г. Т. Борегара разбомбили стоявший в Чарльстонской гавани федеральный форт Самтер, принудив его гарнизон к капитуляции. Сражение за форт Самтер положило начало Гражданской войне.

После бомбардировки Самтера Линкольн призвал штаты, оставшиеся в Союзе, предоставить ему солдат для силового восстановления контроля над Самтером и остальными южными фортами, защиты федеральной столицы и сохранения Союза. В ответ на президентское обращение ещё четыре южных штата (Виргиния, Арканзас, Теннесси и Северная Каролина) объявили о выходе из США и присоединении к Конфедерации.

Штаты Кентукки и Миссури остались «пограничными штатами» в составе США, но какое-то время имели по два правительства, одно из которых поддерживало Союз, другое — Конфедерацию. Проконфедеративные правительства этих штатов включили подконтрольные им территории в состав Конфедерации, и это позволяет считать членами КША 13 штатов. Из территорий, не имевших прав штатов, прошение о вступлении в КША подали Аризона и Нью-Мексико. Также Конфедеративные Штаты были поддержаны пятью «цивилизованными» племенами с Индейской территории — чероки, чокто, чикасо, криков, семинолов.

Не все американские рабовладельческие штаты присоединились к Конфедерации. Штаты Мэриленд и Делавэр не присоединились к Конфедерации.

Штаты Конфедерации

штат	флаг	выход из США	вступление в КША	занятие войсками Союза	реинтеграция в США
Южная Каролина		20 декабря 1860	8 февраля 1861	1865	9 июля 1868
Миссисипи		9 января 1861	8 февраля 1861	1863	23 февраля 1870
Флорида	<center>	10 января 1861	8 февраля 1861	1865	25 июня 1868
Алабама		11 января 1861	8 февраля 1861	1865	13 июля 1868
Джорджия		19 января 1861	8 февраля 1861	1865	1-я реинтеграция 21 июля 1868; 2-я реинтеграция 15 июля 1870
Луизиана		26 января 1861	8 февраля 1861	1863	9 июля 1868
Техас		1 февраля 1861	2 марта 1861	1865	30 марта 1870
Виргиния		17 апреля 1861	7 мая 1861	1865 (Западная Виргиния — 1861 год)	26 января 1870
Арканзас		6 мая 1861	18 мая 1861	1864	22 июня 1868
Северная Каролина		20 мая 1861	21 мая 1861	1865	4 июля 1868
Теннесси		8 июня 1861	2 июля 1861	1863	24 июля 1866
Миссури		31 октября 1861	28 ноября 1861	1861	штат находился под контролем федеральных войск
Кентукки		20 ноября 1861	10 декабря 1861	1861	штат находился под контролем федеральных войск
Аризона		6 марта 1861	14 февраля 1862	1862	штат в составе США с 1912

Прекращение существования

После четырёх лет Гражданской войны командующий Армией Северной Виргинии генерал Роберт Ли 9 апреля 1865 года в местечке Аппоматтокс, Виргиния, капитулировал перед главнокомандующим армией Союза генералом Улиссом С. Грантом. За несколько дней до этого правительство КША покинуло Ричмонд и перебралось в городок Данвилль, Виргиния. Но 10 апреля члены правительства были вынуждены покинуть и его. Фактически в этот день Конфедеративные Штаты Америки прекратили своё существование. По иронии судьбы, последнее заседание кабинета министров Джефферсона Дэвиса, датированное 2 мая 1865 года, прошло там же, где состоялось первое совещание сторонников сецессии — в Эббивилле (Южная Каролина). Бывший президент Конфедерации Джефферсон Дэвис был задержан 10 мая и более года провёл в тюрьме. (Позже он был обвинён в государственной измене, но вина так и не была доказана.) С апреля по июнь капитулировали остальные армии Конфедерации. Последним, 6 ноября 1865 года, спустил флаг корабль «Шенандоа» («Shenandoah»).

Южные штаты ждал долгий и тяжёлый период «Реконструкции» и возвращения в состав США. Условием возвращения было принятие абсолютно новых конституций штатов, запрещающих рабство, и ратификация соответствующей поправки к Конституции США. Первым обратно был принят Теннесси (24 июня 1866), а последним — Джорджия (15 июля 1870).

Социально-экономическое положение

Географическое положение

Северная граница Конфедеративных Штатов Америки проходила по северным границам Виргинии, Кентукки (фактически — Теннесси), Миссури (фактически — Арканзаса), Индейской территории, Территории Нью-Мексико, западная — по западной границе Нью-Мексико и Аризоны. Южной границей была бывшая граница Соединённых Штатов с Мексикой. На востоке Конфедерацию ограничивали Мексиканский залив и Атлантический океан.

10 долларов Конфедерации, 1862

Страна имела общую площадь (без учёта Кентукки и Миссури) 1 995 392 км² и береговую линию протяжённостью 4698 километров.

Основная часть территории Конфедеративных штатов Америки лежала в области влажного субтропического климата с умеренной зимой и долгим, жарким, дождливым летом.

Население штатов Конфедерации в 1860 составляло 9 103 332 человек (включая 3 миллиона рабов) и в основном проживало в сельской местности. Из южных городов только луизианский Новый Орлеан с населением в 168 675 человек (данные переписи 1860) входил в десятку крупнейших городов США.

В мирное время речная система южных штатов была большим преимуществом, предоставляя дешёвые и простые транспортные пути для сельскохозяйственной продукции. Сеть железных дорог была построена как вспомогательное средство, связывающее удалённые плантации с речными и морскими портами. Эта особенность транспортной системы Юга сыграет злую шутку с Конфедерацией — когда все крупные судоходные реки окажутся под контролем Союза, а железные дороги будут приведены в негодность, перемещение войск Конфедерации станет сильно затруднено.

Экономическое состояние

Экономика южных штатов имела сельскохозяйственную направленность, и опиралась на крупные рабовладельческие плантации. Основными продуктами, производимыми на Юге, были хлопок, рис, табак, сахарный тростник и зерно.

Объём промышленных товаров, выпускаемых южными штатами, составлял всего 10 % от всего промышленного производства США, а товаров военного назначения — всего 3 %.

В 1860 штаты будущей Конфедерации произвели продукции на 155 миллионов долларов США. Если бы они на этот момент были независимым государством, то по богатству заняли бы четвёртое место в мире.

В экспорте США доля южных штатов составляла 70 %. Ведущим экспортным товаром был хлопок. Позже Конфедерация попытается использовать своё почти монополистическое положение на рынке хлопка в качестве инструмента давления на европейские государства (особенно — Великобританию и Францию) в вопросе признания своей независимости.

100 долларов КША, 1864

Так например, в 1860 году основная часть хлопка, импортируемого для нужд английского текстильного производства — флагмана промышленной революции, поступала в страну через порт Ливерпуля. Более 80 % сырья прибывало из южных американских штатов. Руководители Конфедерации, с целью давления на Великобританию, установили запрет на экспорт хлопка. Цены сразу же подскочили более чем в 4 раза — с 6 ¼ до 27 ¼ пенса за фунт хлопка. При этом также резко сократился импорт — если в 1860 в страну ввезли 2,6 миллиона кип хлопка, то в 1862 — менее 72 тысяч^:109.

К концу 1862 года ткачи в Англии уволили примерно половину своих работников, и четверть населения графства выживала исключительно благодаря пособиям по бедности. Безработица, недоедание и бунты захлестнули север Англии^:110.

На этом фоне были выпущены так называемые «хлопковые облигации». Главное, что привлекало внимание в этих фунтовых облигациях с 7-процентным купоном и сроком погашения 20 лет, — возможность их обмена на хлопок по довоенной цене 6 пенсов за 1 фунт. Несмотря на череду неудач армии южан, облигации сохраняли высокий курс почти до самого окончания конфликта: возрастающая потребность экономики в хлопке в годы войны привела к его подорожанию. Войска Конфедерации проигрывали битвы при Геттисберге и Виксбурге, но хлопок шёл вверх, а за ним устремлялись и облигации: с декабря 1863 по сентябрь 1864 их цена увеличилась вдвое. Перед соблазном не могла устоять даже политическая элита страны: среди покупателей были будущий премьер-министр Уильям Гладстон и главный редактор газеты «TIMES» Джон Делейн^:110.

Потеря Нового Орлеана в конце апреля 1862 года стала ударом по экономической системе Конфедерации. Главный порт южан оказался в руках врага, и теперь ради положенного ему хлопка инвестор должен был прорвать морскую блокаду, причём дважды — по пути туда и обратно. Это привело к уменьшению потока иностранных займов^:110—112.

Уменьшение внешних займов заставило правительство Конфедерации начать эмиссию необеспеченных бумажных денег. Общая сумма выпуска за время войны составила около 1,7 млрд долларов. К концу войны доллар Конфедерации стоил 1 цент в золотом эквиваленте против 50 центов за доллар северян. Гиперинфляция увеличивалась также за счёт права органов местной власти выпускать свои деньги. Несложные по исполнению банкноты Юга к тому же стали лёгкой добычей фальшивомонетчиков. За годы Гражданской войны цены на Юге поднялись в среднем на 4000 %, а на Севере — всего на 60 %.

За время войны производство хлопка упало с 4,5 миллионов тюков (500 фунтов каждый) до 0,3 миллиона. Лучшие земли были перепрофилированы на производство продовольствия или оставлены запущенными. Законодательные собрания штатов приняли постановления, поощряющие производство зерна и прочих продовольственных товаров. Дефицит продовольствия, возникавший в армиях и городах Конфедерации, в основном был вызван не падением производства, а разрушением транспортной и денежной систем.

Вопрос о справедливых налогах стал одним из краеугольных камней сецессии Юга. Многие годы южане были недовольны установленными федеральным правительством протекционистскими налоговыми ставками в пользу Севера и грабительскими импортными пошлинами. Конституция Конфедеративных Штатов прямо запрещала правительству устанавливать налоги для одной отрасли в ущерб другой. Пошлина на товары, ввезённые из-за пределов Конфедерации и США, была установлена в 10 %, а на ввезённые из США — в несколько раз больше. Но на практике эти пошлины почти не собирались.

100 долларов КША с изображением негров-рабов на плантации. Ричмонд, 1862

Денежной единицей Конфедеративных Штатов Америки стал собственный доллар Конфедерации. Почти все банковские запасы золота и серебра были собраны в казначействе Конфедерации и в начале войны ушли в Европу на оплату военных поставок.

Выпуск бумажных денег от имени Конфедерации находился под управлением властей штатов. Центральное правительство имело право выпускать только монеты, но нехватка драгоценных металлов привела к тому, что монеты почти не выпускались.

Односторонние 5 долларов КША, Ричмонд, 1861.	Односторонние 5 долларов штата Джорджия, 1864	Односторонние 3 доллара, Новый Орлеан, 1860-е

Правительство и государственные символы

Конституция Конфедеративных Штатов Америки, принятая 11 марта 1861 года, во многом повторяла положения Конституции США 1787 года и Статей Конфедерации и Вечного Союза 1777 года, но сильно ограничивала власть центрального правительства и явно защищала институт рабства.

Конституция отразила все обиды, которые южные штаты имели против федерального правительства США. Так, правительству Конфедерации запрещалось устанавливать протекционистские тарифы и использовать деньги, собранные в одном штате, на развитие инфраструктуры другого штата.

Первые 10 поправок к Конституции США, известные как «Билль о правах» стали неотъемлемой частью Конституции Конфедерации. Президент получал право вето на некоторые решения законодательных собраний штатов. В свою очередь законодательные собрания штатов получали право в некоторых случаях провести процедуру импичмента в отношении членов центрального правительства.

Но самым заметным отличием Конституции Конфедерации от Конституции США было отношение к рабству. Конгрессу КША прямо запрещалось принимать законы, ограничивающие распространение рабства, конфискующие рабов, либо как-нибудь ещё наносящие вред собственности рабовладельцев.

Создатели Конституции боялись, что отсутствие прямого запрета на международную работорговлю отрицательно скажется на международном положении Конфедерации, и одновременно они хотели привлечь на свою сторону рабовладельческие штаты, оставшиеся в Союзе, поэтому был запрещён импорт рабов из-за пределов Соединённых Штатов и разрешена работорговля между Конфедерацией и Союзом.

Исполнительную власть возглавлял президент, избиравшийся на один шестилетний срок. Первым и единственным президентом Конфедеративных Штатов Америки стал политик из Миссисипи Джефферсон Дэвис, вице-президентом Александр Стивенс. Внешнеполитическое ведомство возглавлял Госсекретарь КША.

Законодательную власть, как и в США, представлял Конгресс, состоявший из двух палат — Сената и Палаты представителей. В Сенат законодательное собрание штата отправляло по два человека, а Палата представителей формировалась по пропорциональному принципу голосованием граждан штата.

Формально судебную власть в Конфедерации представлял Верховный суд, но из-за трудностей военного времени он так и не был сформирован. Местные суды и суды штатов продолжили работать в обычном режиме, но признавая национальным правительством правительство Конфедеративных Штатов Америки, а не США.

Столицей Конфедерации последовательно побывали: Монтгомери, Алабама (4 февраля — 29 мая 1861), Ричмонд (29 мая 1861 — 3 апреля 1865) и Данвилл, Вирджиния (3 апреля — 10 апреля 1865).

4 марта 1861 года — 21 мая 1861 года	21 мая 1861 года — 2 июля 1861 года	2 июля 1861 года — 28 ноября 1861 года
28 ноября 1861 года — 1 мая 1863 года	1 мая 1863 года — 4 марта 1865 года	4 марта 1865 года — 10 апреля 1865 года

• Battle flag of the US Confederacy.svg

  Боевое знамя Конфедерации (Северовирджинская армия)

• Confederate Rebel Flag.svg

  Боевое знамя Конфедерации (Теннессийская армия)

• Conf Navy Jack (light blue).svg

  Военно-морской флаг Конфедерации

Официальный флаг Конфедеративных штатов Америки, известный под названием «Звёзды и Полосы», имел семь звёзд, в честь семи штатов, первыми вошедшими в состав Конфедерации. Но в дыму сражения его было трудно отличить от флага США, поэтому было создано боевое знамя Конфедерации, получившее название «Южный Крест». Оно представляет собой 13 белых звёзд, вписанных в синий диагональный крест, находящийся на красном фоне. Каждая звезда — штат Конфедерации, включая Кентукки и Миссури. Общекомандное боевое знамя было квадратным, со стороной в 48 дюймов — для пехоты, 36 — для артиллерии и 30 — для кавалерии.

Общеизвестный прямоугольный флаг с крестом и звёздами был придуман южнокаролинцем Уильямом Порчером Майлзом и задумывался как национальный флаг, но правительство Конфедерации отвергло этот проект. Флаг стал применяться на флоте в качестве гюйса, а также как боевое знамя Армии Теннесси. Крест, использованный Майлзом, часто называют Андреевским, но сам автор флага никогда его так не называл, и остаётся невыясненным, какой смысл он вкладывал в этот символ.

Официального гимна у Конфедеративных Штатов Америки не было, но неофициальным гимном стала песня «Dixie», написанная в конце 1850-х годов уроженцем Огайо Дэниэлом Декатуром Эмметом и одинаково популярная, как на Севере, так и на Юге.

Исполнительная власть

Должность	член Правительства	Период нахождения в должности
Президент	Джефферсон Дэвис	1861—1865
Вице-президент	Александр Стивенс	1861—1865
Государственный секретарь	Роберт Тумбс	1861
	Роберт М. Т. Хантер	1861—1862
	Бенджамин, Джуда Филипп	1862—1865
Министр финансов	Криситофер Меммингер	1861—1864
	Джордж Тренхолм	1864—1865
	Джон Риган	1865
Военный министр	Лерой Поуп Уокер	1861
	Бенджамин, Джуда Филипп	1861—1862
	Джордж Рэндольф	1862
	Джеймс Седдон	1862—1865
	Джон Кэбелл Брекинридж	1865
Министр ВМС	Стивен Мэллори	1861—1865
Министр почт	Джон Риган	1861—1865
Генеральный прокурор	Бенджамин, Джуда Филипп	1861
	Томас Брэгг	1861—1862
	Томас Уоттс	1862—1863
	Джордж Дэвис	1864—1865

Вооружённые силы

Вооружённые силы Конфедеративных Штатов Америки состояли из армии, флота и корпуса морской пехоты. Офицерский состав вооружённых сил включал в себя как ветеранов и служащих армии и флота США, по всем правилам подавших в отставку и вступивших в ряды южной армии, так и непрофессиональных военных, ранее имевших вполне мирные профессии (например, генерал Леонидас Полк до войны был священником). Многие военные имели опыт участия в войнах с Мексикой (Пьер Борегар, Томас Дж. «Каменная стена» Джексон, Роберт Э. Ли, Ричард Эвэлл) и индейцами (Джеб Стюарт). Большинство будущих героев Конфедерации никогда не занимались плантационным хозяйством и не владели рабами. Армия Конфедерации фактически включала в себя три части: регулярную (профессиональную) армию (запланированная численность которой, в 15 тысяч человек, никогда не была достигнута), временную (волонтёрскую, наёмную) армию и гражданское ополчение штатов (суммарная численность двух последних частей составляла около 1,5 миллионов).

У армии Конфедерации не было формального главнокомандующего. Стратегическое управление армией осуществлял президент Дэвис, сам бывший профессиональный военный, а управление воинскими операциями возлагалось на его военных советников. Только 23 января 1865 года, за несколько месяцев до крушения, у армии Конфедерации появился главнокомандующий — генерал Роберт Ли.

Армия Конфедеративных Штатов Америки подразделялась на несколько армий, которые формировались, переименовались и расформировывались по мере необходимости, в ответ на угрозы, представляемые Союзом в данный момент. Эти армии получали свои названия в честь штатов или географических регионов (в Союзе обычно — в честь рек). Во главе армий становились генералы (всего в Конфедерации их было восемь), или генерал-лейтенанты. Главными армиями Конфедеративных Штатов Америки были Северовирджинская армия и Армия Теннесси (Теннессийская армия), на плечи которых легла основная тяжесть боёв на Восточном и Западном театре военных действий соответственно.

Военно-морской флот Конфедерации был создан «с нуля» указом Конгресса 21 февраля 1861 года. Задачи, поставленные перед флотом, — защита береговой линии, прорыв союзной блокады южных портов и нарушение морской торговли Севера. На момент начала войны на Юге было всего две верфи, поэтому часть кораблей для флота была заказана в Европе, преимущественно — в Великобритании. Самого большого успеха флот Конфедерации достиг в рейдерских операциях против торгового флота США.

Корпус морской пехоты предназначался для специальных операций против береговых укреплений армии Союза. Численность корпуса была очень небольшой, но морские пехотинцы находились в экипажах всех главных военных кораблей Конфедерации.

Рядовой состав вооружённых сил Конфедерации набирался из добровольцев, белых мужчин в возрасте от 16 до 28 лет. В 1862 году правительство попыталось ввести воинскую повинность, но это решение встретило сильную оппозицию.

Непомерные человеческие потери вынудили Конгресс Конфедерации принять решение о снижении возраста солдат до 12 лет и формировании «чёрных» отрядов, в которые набирались рабы в обмен на обещание свободы по окончании службы.

Военачальники

Военачальник	штат/страна	воинское звание
Роберт Ли	Виргиния	генерал армии КША
Альберт Сидни Джонстон	Кентукки	генерал армии КША
Джозеф Джонстон	Виргиния	генерал армии КША
Брэкстон Брэгг	Северная Каролина	генерал армии КША
Пьер Гюстав Тутан Борегар	Луизиана	генерал армии КША
Ричард Стоддерт Юэлл	Виргиния	генерал-лейтенант
Сэмюэл Купер	Нью-Йорк	генерал армии КША
Джеймс Лонгстрит	Южная Каролина	генерал-лейтенант
Томас Джонатан Джексон	Виргиния	генерал-лейтенант
Джон Хант Морган	Кентукки	бригадный генерал
Эмброуз Поуэлл Хилл	Виргиния	генерал-лейтенант
Джон Белл Худ	Техас	генерал-лейтенант
Уэйд Хэмптон III	Техас	генерал-лейтенант
Натаниэль Бедфорд Форрест	Теннесси	генерал-майор
Джон Синглтон Мосби	Виргиния	полковник
Уинстон Барнсби	Джорджия	полковник
Джеймс Юэлл Браун «Джеб» Стюарт	Виргиния	генерал-майор
Эдвард Портер Александер	Джорджия	бригадный генерал
Франклин Бьюкенен	Мэриленд	адмирал
Рафаель Семмс	Мэриленд	контр-адмирал бригадный генерал
Иосия Таттнал	Джорджия	коммодор
Стенд Уэйти	Индейская территория, ныне Оклахома	бригадный генерал
Леонидас Полк	Северная Каролина	генерал-лейтенант
Стерлинг Прайс	Виргиния	генерал-майор
Джубал Андерсон Эрли	Виргиния	генерал-лейтенант
Ричард Тейлор	Кентукки	генерал-лейтенант
Ллойд Джеймс Билл	Южная Каролина	полковник морской пехоты КША
Стивен Р. Додсон	Северная Каролина	генерал-майор
принц Камилл-Арман-Мари-Жюль Полиньяк	Франция	генерал-майор
Джон Остин Уортон	Теннесси	генерал-майор
Томас Лафайетт Россер	Виргиния	генерал-майор
Патрик Ронайн Клебурн	Ирландия	генерал-майор

Внешнеполитический статус

Признание независимости Конфедерации европейскими государствами было главной целью внешнеполитического ведомства КША, возглавляемого Джудой Бенджамином.

Конфедерация отправила в Европу нескольких своих агентов, которые проводили неофициальные переговоры о признании. Особенно Конфедерацию интересовала позиция Великобритании и Франции, официально не объявивших о своём отношении к Конфедерации (остальные державы объявили либо о своём нейтралитете, либо о поддержке США), но выказывавших своё проюжное настроение.

12 мая 1861 года Великобритания признала Север и Юг «воюющими сторонами», чем дала Конфедерации определённую свободу действий за рубежом и позволила ей надеяться на скорое признание.

Очень близко к признанию Конфедерации Великобритания подошла в декабре 1861 года, после так называемого «Дела „Трента“» — задержания союзным военным кораблём британского почтового судна и ареста на его борту двух представителей Конфедерации. Британское правительство подготовило очень жёсткое послание правительству США, в котором обвинило его в нарушении морских законов и нейтралитета и открыто встало на сторону Юга. Только вмешательство принца Альберта, мужа королевы Виктории, не позволило дать ход этому посланию.

В мае 1861 года брат принца Альберта, Эрнст II, герцог Саксен-Кобург-Готский, отправил на Юг Эрнста Рэйвена, которому дал полномочия консула при правительстве Конфедерации. 30 июля Рэйвен получил экзекватуру и герцогство Саксен-Кобург-Готское стало первым (и единственным) государством, установившим дипломатические отношения с КША.

После Второго сражения при Манассасе (июль 1862 года) Великобритания и Франция предложили свои посреднические услуги в переговорах Конфедерации и Союза, но Север отказал в этом. После Энтиетемского сражения и прокламации Авраама Линкольна об освобождении рабов (сентябрь 1862 года), когда война с Югом приобрела в глазах Европы характер войны за искоренение рабства, разговоры о признании рабовладельческого государства в Европе смолкли. Этим актом в политическом плане Север навсегда выиграл гражданскую войну, хотя для военной победы над Югом северянам понадобилось еще много времени, сил и жертв.

См. также

• Доллар Конфедерации
• КША: Конфедеративные Штаты Америки
• Республика Новая Африка
• Конфедерадос

Литература

Общие работы

• Richard N. Current, ed. Encyclopedia of the Confederacy (4 vol 1993),
• Faust, Patricia L. ed, Historical Times Illustrated Encyclopedia of the Civil War (1986)
• David S. Heidler et al. Encyclopedia of the American Civil War : A Political, Social, and Military History (2002)
• Steven E. Woodworth, ed. The American Civil War: A Handbook of Literature and Research (1996)

Экономическая и социальная история

• Ball Douglas B. Financial Failure and Confederate Defeat.1991.
• Robert C. Black III, The Railroads of the Confederacy (1998)
• Clinton Catherine, and Nina Silber, eds. Divided Houses: Gender and the Civil War 1992.
• Drew Gilpin Faust, Mothers of Invention: Women of the Slaveholding South in the American Civil War (1996)
• Drew Gilpin Faust, The Creation of Confederate Nationalism: Ideology and Identity in the Civil War South. 1988.
• Mark Grimsley. The Hard Hand of War: Union Military Policy toward Southern Civilians, 1861—1865 1995.
• Perry Carlton Lentz, Our Missing Epic: A Study in the Novels about the American Civil War (1970)
• Rable George C. Civil Wars: Women and the Crisis of Southern Nationalism 1989.
• Roark James L. Masters without Slaves: Southern Planters in the Civil War and Reconstruction 1977.
• Anne Sarah Rubin, A Shattered Nation: The Rise and Fall of the Confederacy, 1861—1868 (2005)
• Emory M. Thomas, The Confederacy as a Revolutionary Experience, 1992.
• Peter Wallenstein . «Rich Man’s War, Rich Man’s Fight: Civil War and the Transformation of Public Finance in Georgia.» Journal of Southern History 50 (1984): 15-43.
• Bell Irwin Wiley. Confederate Women 1975.
• C. Vann Woodward, ed. Mary Chesnut’s Civil War 1981.

Политическая история

• Alexander Thomas B., and Richard E. Beringer. The Anatomy of the Confederate Congress: A Study of the Influences of Member Characteristics on Legislative Voting Behavior, 1861—1865 1972.
• Gabor S. Boritt, et al, Why the Confederacy Lost (1992)
• William J. Cooper, Jefferson Davis, American (2000),
• E. Merton Coulter, The Confederate States of America, 1861—1865, 1950.
• Gary W. Gallagher, The Confederate War (1999)
• Mark E. Neely Jr., Confederate Bastille: Jefferson Davis and Civil Liberties (1993)
• Rembert W. Patrick. Jefferson Davis and His Cabinet.1944.
• George C. Rable, The Confederate Republic: A Revolution against Politics (1994)
• Emory M. Thomas, Confederate Nation: 1861—1865 (1979)
• Jon L. Wakelyn: Biographical Dictionary of the Confederacy Greenwood Press ISBN 0-8371-6124-X

Источники

• Jefferson Davis, The Rise and Fall of the Confederate Government (1984)
• Richard B. Harwell, The Confederate Reader (1957)
• Jones John B. A Rebel War Clerk’s Diary at the Confederate States Capital. Edited by Howard Swiggert. 1935. 2 vols. (1993)
• W. Buck Yearns and John G. Barret, eds. North Carolina Civil War Documentary (1980)
• Jon L. Wakelyn, ed. Southern Pamphlets on Secession, November 1860-April 1861 (1996)
• A Compilation of the Messages and Papers of the Confederacy, Including the Diplomatic Correspondence 1861—1865. 2 vols. Compiled and edited by James D. Richardson. (1906)

Ссылки

• [america-xix.org.ru/library/csa_constitution/ Конституция Конфедеративных Штатов Америки] и другие [america-xix.org.ru/library/ документы по истории Северной Америки в XIX в.]  (рус.)  (англ.)
• [fax.libs.uga.edu/canu/ Confederate States of Am. Army and Navy Uniforms]  (англ.), 1861
• [fax.libs.uga.edu/AP2xC84/ The Countryman, 1862—1866], еженедельник из Тёрнволда, штат Джорджия, издававшийся во время войны
• [fax.libs.uga.edu/ccsus/ The Federal and the Confederate Constitution Compared]  (англ.)
• [fax.libs.uga.edu/F206xS727xv9/ The Making of the Confederate Constitution, by A. L. Hull], 1905.  (англ.)
• [fax.libs.uga.edu/JK4725x1861xA25/ Official Journal of the House of Representatives of the State of Louisiana], November, 1861
• [fax.libs.uga.edu/E468x7xM647/ Photographic History of the Civil War, 10 vols., 1912.]  (англ.)
• [docsouth.unc.edu/index.html DocSouth: Documenting the American South]  (англ.) — огромная коллекция текстовых, иллюстративных и аудио материалов по истории Юга во время войны.
• [www.archontology.org/nations/us/csa/ Confederate States of America: Heads of State: 1861—1865]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Конфедеративные Штаты Америки

Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.