Конфликт FISA и FOCA

Конфликт FISA и FOCA — противостояние двух репрезентативных организаций в Формуле-1 в начале 1980-х, подкомитетом Международной федерации автомобильного спорта (FISA) и Ассоциацией конструкторов Формулы-1 (FOCA). Кульминация противостояния — все команды, объединившиеся в FOCA, бойкотировали Гран-при Сан-Марино 1982 года.

В теории, все команды FOCA должны были бойкотировать Гран-при в знак солидарности и недовольства установлением правил и распределением финансовых компенсаций. (Кроме того, нельзя не отметить сильную оппозицию выдвинутой на должность президента FISA кандидатуре Жана-Мари Балестре со стороны Колина Чепмена из Lotus и Фрэнка Уильямса из Уильямса, которые открыто заявили об уходе из спорта в том случае, если его кандидатура будет принята). На практике некоторые команды FOCA (Tyrrell, Toleman) всё же участвовали в гонке, оправдываясь «обязательствами перед спонсорами».

Боссы команд FOCA объясняли бойкот ответом на дисквалификацию Нельсона Пике (Brabham) и Кеке Росберга (Уильямс) на более раннем Гран-при Бразилии 1982 года. Дисквалификация, в свою очередь, была вызвана ответом на попытку команд FOCA преодолеть нехватку мощности машин без турбонагнетателей (Renault была первой командой, ставшей использовать турбонагнетатели в конце 1970-х).

Перед бразильской гонкой команды FOCA нашли лазейку в процедуре взвешивания машин. По правилам машины должны были взвешиваться со всеми охлаждающими жидкостями и смазочными материалами, однако ничего не говорилось о необходимости их присутствия в машине после старта.

Команды FOCA заявили, что это означает возможность «долить» расходованные жидкости, хотя эта практика была запрещена в других гонках FIA, она никак не упоминалась в Формуле-1.

Для бразильской гонки команды FOCA предложили специальные «тормоза, охлаждаемые водой». Все свои машины они оснастили довольно большими баками для воды. На практике ни для какого охлаждения, естественно, вода не использовалась, а просто постепенно выливалась из баков в начале гонки. Естественно, машина сразу облегчалась (даже ниже установленного минимума), и машины ехали значительно быстрее. А перед концом гонки (на пит-стопе) или даже уже после финиша баки вновь наполняли водой, и вес снова становился допустимым. Поскольку вода была заявлена как охладитель, это действие не было в противоречии с правилами Формулы-1.

Противостояние завершилось обоюдным согласием FISA и FOCA; фактически — включением некоторых руководителей FOCA в FIA, таких как Берни Экклстоун и Макс Мосли. Договор Согласия ускорил коммерциализацию Формулы-1. Промоутеры теперь могли быть уверенными, что «все 26» (или сколько их дебютирует в начале сезона) машин появятся в гонках этого сезона, что автоматически увеличивало спонсорские вложения и коммерческие выгоды и снижало риски. Это существенно увеличило и финансовые компенсации командам (в том числе и не входившим в FOCA — производителям).

Интересно, что команда Тиррелл была дисквалифицирована из сезона 1984 года за попытку сравнять нехватку мощности в сравнении с турбомоторами таких команд, как Брэбем и Уильямс, нарушением регламента, использованием несоответствующего ему топлива. Это стало одним из отголосков конфликта, показавшим стремление FIA к созданию равных спортивных условий для всех команд, безотносительно к типу моторов.

Литература

•  (англ.) Henry, Alan (1985). Brabham, the Grand Prix Cars. Osprey. ISBN 0-905138-36-8.

Отрывок, характеризующий Конфликт FISA и FOCA

– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.