Концлагерь в Берёзе-Картузской

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Берёза-Картузская
белор. Бяроза-Картузская, польск. Bereza Kartuska
Помещение лагерной администрации и памятный обелиск на месте концлагеря (1962); фото 2010 года
Тип	Концентрационный, лагерь изоляции
Местонахождение	Берёза
Координаты	52°33′00″ с. ш. 24°58′00″ в. д.52.55000° с. ш. 24.96667° в. д. / 52.55000; 24.96667
Период эксплуатации	1934—1939
Число заключенных	8 000
Число погибших	13
Руководящая организация
Коменданты лагеря	Болеслав Греффнер (до 1 декабря 1934) Юзеф Камаля-Курганский

Берёза-Картузская — концентрационный лагерь, созданный властями Польской Республики в 1934 году в городе Берёза-Картузская (сейчас г. Берёза, Брестская область) на территории Западной Белоруссии в качестве места внесудебного интернирования противников правящего режима. С 1934 по 1939 годы в нём содержались по обвинению в «антигосударственной деятельности» противники правившего режима: коммунисты, деятели еврейского, украинского и белорусского национальных движений, польские политические оппоненты Юзефа Пилсудского. В сентябре 1939 года после начала войны с Германией в лагере содержались немецкие военнопленные.

История лагеря

С приходом к власти в Польше в результате государственного переворота 1926 года Юзефа Пилсудского здесь установился авторитарный режим, известный как «санация» (sanacja, «оздоровление»), заключавшийся в «оздоровлении» общественной жизни страны путём сворачивания демократических институтов, ограничения прав парламента и укрепления исполнительной власти. Политическая оппозиция преследовалась правовыми средствами и силовыми методами. По отношению к национальным меньшинствам проводилась политика «культурного подавления», которая осенью 1930 переросла в массовые репрессии против украинского населения Галиции и Волыни («Пацификация»). Поводом для «пацификации» (умиротворения) послужили многочисленные антипольские акции ОУН (поджоги усадеб польских колонистов — «осадников», разрушение линий связи и т. д.). В ходе «пацификации» применялся принцип коллективной ответственности. Подразделения польской полиции и армии были введены в более чем 800 сёл, было арестовано более 2 тысяч человек, ликвидированы украинские организации, сожжено около 500 домов. Украинские депутаты сейма, чтобы не допустить их участия в выборах, были помещены под домашний арест. Составной частью «пацификации» стали украинские погромы со стороны польских шовинистических группировок. Дело дошло до того, что в 1932 Лига Наций осудила действия польского правительства по отношению к украинскому населению.

Актом мести за «пацификацию» стало убийство 15 июня 1934 в центре Варшавы боевиком ОУН Григорием Мацейко министра внутренних дел Бронислава Перацкого, а также заместителя руководителя организации «BBWR» (польск. Bezpartyjny Blok Współpracy z Rządem — Беспартийный блок сотрудничества с правительством — неполитическая организация, тесно связанная с Пилсудским и его движением «санации», существовала с 1928 по 1935) Тадеуша Голувки.

Через два дня, 17 июня, президент Польши Игнацы Мосцицкий издал распоряжение о создании лагеря в Берёзе-Картузской. Через этот лагерь прошли сотни украинцев, в том числе членов Организации украинских националистов. В частности, в 1934 в Берёзе-Картузской находилось 200 заключённых, в том числе 120 украинских националистов, 40 членов крайне правой польской партии «ONR» (Национально-радикальный лагерь — польск. Obóz Narodowo-Radykalny) и около 40 членов Коммунистической партии Западной Украины .

В лагере Берёза-Картузская разрешалось содержать людей до трёх месяцев без суда, исключительно по административному решению полиции или главы воеводства. Администрация лагеря имела право добавить срок (то есть оставить заключённого на повторные три месяца), чем довольно часто пользовалась. Заключённого могли освободить досрочно при отказе от «антигосударственной деятельности» и подписании специального обязательства .

Несмотря на протесты политических сил, выступавших против режима «санации», лагерь продолжал существовать, став местом заключения представителей левых организаций и активистов этнических меньшинств — украинцев, белорусов, русских. С момента основания до 1 декабря 1934 года комендантом лагеря был Болеслав Греффнер, затем до его закрытия — Йозеф Камала-Курганский. В советских источниках лагерь назывался «концентрационным», а его существование считалось свидетельством «фашистской» сущности санационного режима. Количество заключённых колебалось от 100 до 900 человек. До 1 сентября 1939 года через лагерь прошло около 3000 человек (документы этих заключённых сохранились и находятся в Брестском областном архиве). После нападения Германии на Польшу (точнее, первые аресты начались уже 30 августа) польские власти начали массовую изоляцию «неблагонадёжных элементов»: польских граждан немецкой национальности, членов украинских и белорусских национальных организаций, бывших членов Компартии Польши, Компартии Западной Белоруссии и Компартии Западной Украины. В лагерь было доставлено от 1,5 до 2 тыс. лиц немецкой национальности (в том числе около 500 женщин), от 3 до 5 тыс. членов украинских организаций. В этот период (1—18 сентября) документация или не велась, или была уничтожена. Общее количество заключённых за весь период существования лагеря можно оценить в 8—10 тыс. человек .

Лагерь имел проволочные ограждения с пулемётными вышками по периметру. Арестанты носили полотняную одежду с круглой полотняной шапочкой, на ногах — деревянные башмаки. В небольшие камеры с цементным полом набивали по 40 человек. Чтобы заключённые не садились, пол постоянно поливался водой. Им запрещалось разговаривать. Уделом узников была изнурительная работа и голодный паёк. Жестокое обращение со стороны лагерной администрации было нормой.

По советским данным, в конце сентября 1939 г. заключённые, содержавшиеся в Берёзе-Картузской, были освобождены Красной Армией.

Известные узники

• Боровец, Тарас Дмитриевич;
• Гаврилюк, Александр Якимович;
• Грабець Омелян "Батько" (полковник УПА uk.wikipedia.org/wiki/%D0%93%D1%80%D0%B0%D0%B1%D0%B5%D1%86%D1%8C_%D0%9E%D0%BC%D0%B5%D0%BB%D1%8F%D0%BD);
• Донцов, Дмитрий Иванович;
• Кобрин, Михаил Петрович;
• Козубский, Борис Николаевич;
• Максимович, Николай Григорьевич;
• Пастернак, Леон;
• Шухевич, Роман Иосифович.
• Гуль, Владимир Петрович (в 1964 председатель Несвижского горисполкома).
• Живлюк, Иосиф Герасимович (член КПЗБ).
• Колесников, Иван Григорьевич (член КПЗБ).
• Искрик, Вера Григорьевна (член КПЗБ).

См. также

• Берёза (город)

Литература

• Концлагерь в Берёзе-Картузской : 1934—1939 гг.: Фотоальбом / Авт. текста Т.Слесарук. — Минск : Творческая студия «Фото и жизнь» Союза журналистов БССР, 1972.
• [militera.lib.ru/research/meltyukhov2/index.html Мельтюхов, М. И. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние 1918—1939 гг.] / М. И. Мельтюхов. — Москва : Вече, 2001. — 185 с. — ISBN 5-7838-0590-4
• [mirknig.com/knigi/military_history/1181427469-oni-ne-stali-na-koleni-sbornik-vospominaniy-i-dokumentov-o-konclagere-bereza-kartuzskaya.html Они не стали на колени : Сборник воспоминаний и документов о концлагере Берёза-Картузская] / Сост. В. Поссе, Л. Аржаева. — Минск : Беларусь, 1966. — 348 с.
• Śleszyński, W. Obóz odosobnienia w Berezie Kartuskiej : 1934—1939 / W. Śleszyński. — Białystok : Dom Wydawniczy Benkowski, 2003. — 151 s. — ISBN 83-918161-0-9
• [beldumka.belta.by/isfiles/000167_827446.pdf Лицкевич, О. Концлагерь по-польски] / О. Лицкевич // Беларуская думка. — № 3. — 2010. — С. 78—85.
• [naviny.by/rubrics/society/2009/06/17/ic_articles_116_163194 Сергей Крапивин. Концлагерь в Березе-Картузской — продукт польского «государственного несварения»]

Отрывок, характеризующий Концлагерь в Берёзе-Картузской

Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.