Коншин, Владимир Дмитриевич

К:Википедия:Страницы на КУ (тип: не указан)

Владимир Дмитриевич Коншин
Род деятельности:	промышленник, учредитель и председатель правления товарищества костромской большой льняной мануфактуры

Владимир Дмитриевич Коншин (1824—1915) — российский купец, коммерции-советник, учредитель и председатель правления товарищества костромской большой льняной мануфактуры, преемник торгового дома «П.и С. братья Третьяковы и В. Коншин».

Предпринимательскую деятельность Коншин В.Д. начал в должности приказчика в доме Михаила Захарьевича Третьякова, отца братьев Павла и Сергея Третьяковых. Благодаря трудолюбию, природной сметливости и находчивости Владимира Коншина из пяти лавок, которыми владел Михаил Захарович в Старом Гостином дворе Москвы, братья Третьяковы пришли к учреждению «Торгового дома в образе полного товарищества под фирмою П. и С. Братья Третьяковы и В.Коншин». — предприятию, оборотные средства которого исчислялись сотнями тысяч рублей.

На средства, вырученные от деятельности предприятия, было приобретено современное оборудование, установленное на Новой льняной мануфактуре Костромы, директором и председателем правления которой с 1866 года был Владимир Коншин. Предприятие, при энергичном и деятельном участии Коншина В. Д. стало мощнее своих коллег в Швеции, Голландии, Дании вместе взятых. Ткани выставлялись в Париже и Турине, получали золотые медали. Предприятие являлось поставщиком Двора Его Императорского Величества.

Это была единственная в мире фабрика, где под одной крышей работало 54 тысяч веретен; она создавалась без всякого участия иностранцев. Обороты товарищества достигли суммы в 12 миллионов рублей в год.

Владимир Коншин принимал участие в общественных делах, состоял гласным городской думы, выборным купеческого общества и членом многочисленных благотворительных учреждений, где являлся крупным благотворителем.

В 1905 году в возрасте 80 лет за многолетнюю успешную деятельность на ниве торговли и промышленности возведён в потомственное дворянство.

Семья

Жена — Третьякова-Коншина Елизавета Михайловна;

Дочь — Алексеева (Коншина) Александра Владимировна;

Дочь — Чайковская (Коншина) Праcковья Владимировна;

Мать детей — Коншина Нина Александровна;

Дочь — Коншина Ксения Владимировна;

Дочь — Коншина Вера Владимировна;

Дочь — Коншина-Шаева (Коншина) Надежда Владимировна;

Сын — Коншин Николай Владимирович.

Другая семья

После смерти жены — Третьяковой Елизаветы Михайловны (1835—1870) прожил вне брака 45 лет. Не желая оскорблять памяти почившей супруги, принадлежащей к знатному роду, а также учитывая тесные деловые отношения с Третьяковыми, Владимир Дмитриевич не афишировал повторный брак, дети от которого тем не менее получили его фамилию, заботу и образование.

Смерть

Умер 17 апреля 1915 года.

Ссылки

• [all-photo.ru/empire/index.ru.html?big=on&img=13563 Российская империя в фотографиях]
• [www.tretyakovgallery.ru/ru/museum/history/history_galery/history_galery_family/ СЕМЬЯ ТРЕТЬЯКОВЫХ. 1704—1898]
• [lifekostroma.ru/istoriya-bolshoj-kostromskoj-lnyanoj-manufaktury История Большой Костромской Льняной Мануфактуры]
• [hisdoc.net/papers/20502/ Документы (пай Коншина В. Д.)]
• [nik191-1.ucoz.ru/publ/novosti_dnja/ehtot_den_100_let_nazad/ehtot_den_100_let_nazad_17_04_aprelja_1915_goda/4-1-0-5859 Некролог — Коншин Владимир Дмитриевич (1824—1915)]

Отрывок, характеризующий Коншин, Владимир Дмитриевич

– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.