Коншин, Николай Яковлевич

Николай Яковлевич Коншин
Род деятельности:	журналист, этнограф
Дата рождения:	1864(1864)
Место рождения:	Тверь
Гражданство:	Российская империя Российская империя СССР СССР
Дата смерти:	1 августа 1937(1937-08-01)
Место смерти:	Семипалатинск

Никола́й Я́ковлевич Ко́ншин (1864—1937) — журналист, этнограф, депутат Государственной думы Российской империи I и II созывов от Семипалатинской области.

Биография

Николай Коншин родился в Твери в дворянской семье в 1864 году. После окончания Тверской мужской гимназии учился на медицинском факультете Московского университета. За участие в студенческих беспорядках в 1884 году он был выслан на родину — в Тверь.

В 1885 году поступил в Демидовский юридический лицей в Ярославле, где стал членом студенческого революционного кружка, тесно связанного с организацией «Народная воля». В 1886 году он был снова арестован и осуждён, после чего провёл некоторое время в тюрьмах Ярославля, Москвы и Павлодара. После тюремного срока он был выслан на 3 года и 6 месяцев в город Зайсан Семипалатинской области, где работал частным поверенным при семипалатинском окружном суде, редактировал газету «Семипалатинский листок», состоял в семипалатинском подотделе Русского географического общества в должности управляющего делами. Открытие Семипалатинского подотдела РГО состоялось в 1902 году, а уже в 1904 году Николай Коншин был награждён серебряной медалью Русского географического общества.

Во время ссылки изучал историю казахского народа. В июле-августе 1898 года совершил поездку по Усть-Каменогорскому уезду, целью которой было «ознакомление на месте с положением переселенческих посёлков» и «изучение быта джатаков» на одном из участков «Казачьей десятивёрстной полосы». На основе материалов, собранных в ходе обследования посёлков Георгиевский, Александровский, Мариинский, Николаевский, Михайло-Архангельский, Карашский и Чубар-Каин, он опубликовал в 1899 году очерки «Переселенческие поселки в Усть-Каменогорском уезде» и «По Усть-Каменогорскому уезду».

В 1901 году опубликовал «Очерк экономического быта киргиз Семипалатинской области» на основе данных экспедиции, проведённой в 1899 году, для сбора материалов о быте казахов, проживающих на казачьих землях. Очерк описывает заселение и освоение русскими и казахами долины Иртыша, отображает процесс сближения русского и казахского народов, взаимовлияние национальных культур, обычаев.

После окончания ссылки он остался в Семипалатинске. В течение нескольких лет Коншин работал редактором «Памятных книжек Семипалатинской области», секретарём областного статистического комитета, правителем дел семипалатинского подотдела географического общества.

Написал также очерки о жизни Ф. М. Достоевского в Семипалатинске, статьи «О памятниках старины Семипалатинской области», «Административные расследования о неблагонадежных лицах в Усть-Каменогорске», «Материалы для истории политической административной ссылки в Степной край» и другие. За труды по истории Степного края и за участие в открытии Семипалатинского отдела географического общества Николай Коншин был удостоен серебряной медали Русского географического общества.

В июне 1906 года Николай Коншин был избран депутатом Государственной думы Российской империи I созыва от городского и крестьянского населения Семипалатинской области, однако не успел поработать в ней из-за её роспуска 8 июля 1906 года. Поддерживал конституционно-демократическую партию.

Весной 1907 года был повторно избран депутатом Государственной думы Российской империи II созыва, в которой позиционировал себя как «левый беспартийный прогрессист». Во время работы думы Коншин подписал заявление депутатов на имя председателя Государственной думы о необходимости взвешенного подхода к переселенческой политике правительства.

Умер 1 августа 1937 года.

Отрывок, характеризующий Коншин, Николай Яковлевич

Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.