Сергиевское-Коньково
| Сергиевское | |
 Карта окрестностей Москвы 1823 года. Видны сёла Коньково-Троицкое, Беляево, Деревлёво | |
| История | |
|---|---|
| В составе Москвы с | |
| Статус на момент включения | |
| Другие названия |
Серина, Коньково-Сергиевское, Смелинское, Степановская, Бесово[1] |
| Расположение | |
| Округа | |
| Районы | |
| Станции метро | |
| Координаты |
55°38′17″ с. ш. 37°31′09″ в. д. / 55.63806° с. ш. 37.51917° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.63806&mlon=37.51917&zoom=14 (O)] (Я) |
Се́ргиевское (Конько́во-Се́ргиевское) — усадьба и бывшая деревня, существовавшая к югу от Москвы, на территории современного района «Коньково». Деревня располагалась справа от Калужской дороги при следовании из Москвы, напротив села Коньково-Троицкое. В XIX веке два села слились в одно большое с общим названием Коньково, которое в свою очередь вошло в состав Москвы в 1960 году.
История
В конце XVI века здесь находилась деревня Серина, принадлежавшая Петру Никитичу Шереметеву[2]. Судя по писцовой книге 1627 года к этому времени она стала поместьем стольников — братьев Фёдора и Дмитрия Михайловичей Толочановых. В деревне отмечен двор помещика, где жили приказчик и ещё два человека. Толочановы были рядовым родом служилых людей. После смерти Дмитрия в 1652 году деревня Серина перешла к его брату Фёдору, а затем к сыну последнего Семёну[2]. Им и была отстроена ныне существующая церковь, по которой село стало называться Сергиевским[2].
По описанию 1678 года, в деревне по-прежнему значился лишь двор вотчинника, где жили четыре человека. С этого времени Толочанов начинает обустраивать свою вотчину. Он строит здесь церковь в честь Сергия Радонежского, по которой сельцо стало именоваться Сергиевским. Кроме дворов церковного причта отмечено было еще 20 дворов.
После смерти Семёна Фёдоровича в 1708 году село досталось его внучке Анастасии Васильевне Толочановой, вышедшей в 1710 год замуж за князя Сергея Алексеевича Голицына, который позднее дослужился до чина тайного советника и при императрице Елизавете Петровне несколько лет был московским губернатором. Его супруга умерла в 1756 год, а через два года он последовал за ней. Сергиевское досталось их сыну Алексею, который в том же году уступил село своей незамужней сестре Анне Сергеевне. При ней в середине 1760-х годов в Сергиевском значилось пять дворов с 15 душами мужского и 13 душами женского пола. После Голицыных селом владеет короткое время полковник Фёдор Иванович Боборыкин (Бабарыкин)[2].
Около 1794 года село приобрёл в собственность капитан-лейтенант флота Фёдор Алексеевич Ладыженский, женившийся на Лукии Михайловне Чемесовой.[2] Впоследствии супруги были похоронены перед церковью. В 1818 году следующий владелец имения, отставной полковник Александр Фёдорович Ладыженский, устроил над местом погребения родителей придел. Уже в недавнее время при реставрации здания их захоронение было ликвидировано
Церковь в соседнем селе Троицком значительно пострадала при отступлении наполеоновских войск из Москвы по Калужской дороге и была закрыта в 1813 году[3]. Впоследствии она была разобрана по инициативе Дмитрия Яковлевича Воздвиженского — священника села Сергиевского. Он не упустил случая получить бесплатный материал на ограду своего храма. Поэтому в ноябре 1821 года состоялся снос здания[3].
Путеводитель 1839 года указывал на Старой Калужской дороге, «едучи от Москвы», Сергиевское-Коньково и Коньково-Троицкое, за которым находилась первая почтовая станция — Тёплые Станы. Тогда в Коньково насчитывалось сорок дворов и около трёхсот человек жителей в двух сёлах.
В середине XIX века число жителей практически не меняется, разве что несколько сокращалось число мужчин, отправлявшихся на заработки. Своих промышленных предприятий в Конькове так и не появилось, зато открылось училище, два трактира и «одна летняя дача».
В 1869 году историк Д. О. Шеппинг и археолог и писатель А. А. Гатцук раскопали славянские курганы, находившиеся в районе этого села. Несколько позже Д. О. Шеппинг сделал описание местности и зарисовку села Сергиевского.
|
На правой стороне большой дороги, против коньковских дворов, красуется на возвышенном месте березовая роща с правильно засаженными аллеями, принадлежавшая вероятно к парку графа Воронцова; ныне часть её обращена в деревенское кладбище. Посредине рощи большой курган, и по ту сторону, на склоне большого оврага, имеется множество невысоких доисторических курганчиков, расположенных в виде шахматной доски, где мы с А. А. Гатцуком произвели несколько лет тому назад археологическую раскопку, увенчавшуюся довольно успешными находками. В этой роще бывает 5 июля народное гулянье. Далее идет усадьба, ныне купца Ирошникова, и церковь Сергия с церковными домами, но без крестьянских усадеб. На стенах и дверях церкви видны доныне следы французских пуль 1812 года[2][4] | 
|
30 ноября 1850 года по благословению митрополита Филарета (Дроздова) в доме священника Зерчанинова совершилось открытие сельского училища для детей прихожан. В 1874 году в том же доме открыто училище от московского уездного земства.
Справа от храма ещё не так давно находился двухэтажный деревянный дом, сооружённый в 1-й половине XIX века. В нём в 1850 году было открыто сельское приходское училище, а в 1884 году — начальное земское училище, попечителем которого был помещик соседнего села Узкого князь П. Н. Трубецкой. В послереволюционное время в этом же здании находилась контора совнархоза «Коньково». В данный момент этот дом не существует, и на его месте находятся жилые здания.
В 1890-х годах усадебная часть принадлежала двум владельцам — почётным потомственным гражданам Ирошниковым и однофамильцу, а может быть, и отдалённому потомку первых владельцев — коллежскому советнику В. П. Безобразову. При них все основные усадебные постройки оставались деревянными.
Во второй половине XIX века два соседних села — Троицкое-Коньково и Сергиевское, ещё с 1813 года имевшие общаю церковь, сливаются в одно под названием Сергиевское или Коньково.
В 1960 году оно вошло в черту Москвы. Интенсивное жилое строительство началось здесь в 1964 году и завершилось в начале 1980-х годов.
На сегодня от коньковского ансамбля сохранились: церковь Троицы в Коньково, её в 1990 году освятили как Троицкую и начали реставрацию, и белокаменный обелиск второй половины XVIII века, хранящийся в Донском монастыре.
Напишите отзыв о статье "Сергиевское-Коньково"
Примечания
- ↑ [slovari.yandex.ru/~%D0%BA%D0%BD%D0%B8%D0%B3%D0%B8/%D0%A3%D1%81%D0%B0%D0%B4%D1%8C%D0%B1%D1%8B%20%D0%9F%D0%BE%D0%B4%D0%BC%D0%BE%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D1%8C%D1%8F/%D0%9A%D0%BE%D0%BD%D1%8C%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D0%BE-%D0%A1%D0%B5%D1%80%D0%B3%D0%B8%D0%B5%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B5/ Усадьбы Подмосковья. Коньково Сергиевское](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2866 дней))
- ↑ 1 2 3 4 5 6 [testan.rusgor.ru/moscow/book/usad/usadby10.html Коробко М. Ю. Усадебное ожерелье Юго-Запада Москвы. Сергиевское (Коньково — Сергиевское)]
- ↑ 1 2 [testan.rusgor.ru/moscow/book/usad/usadby11_1.html Коробко М. Ю. Усадебное ожерелье Юго-Запада Москвы. Коньково — Троицкое]
- ↑ Алексеев П. Д., Хорев Д. Ю. Коньково. История и современность. — 1997.
Отрывок, характеризующий Сергиевское-Коньково
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.
Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
