Конюс, Юлий Эдуардович

Юлий Эдуа́рдович Коню́с (18 января 1869, Москва — 3 декабря 1942, Меленки, Владимирская область) — российский скрипач, композитор и музыкальный педагог. Сын француза Эдуарда Конюса, брат Льва и Георгия Конюсов.

Биография

Родился в 1869 году в семье музыканта Эдуарда Конюса, отец которого в начале XIX века переселился в Россию из Лотарингии. В связи с французским происхождением семьи был крещён в католичестве и имел французское гражданство (сохранив его до конца жизни). Учился в Московской консерватории по классу скрипки, занимался у И. В. Гржимали, А. С. Аренского и С. И. Танеева (контрапункт, фуга и свободное сочинение). Кроме того, общался с П. И. Чайковским, который покровительствовал молодому музыканту. Был близким другом С. В. Рахманинова. В 1888 году окончил консерваторию с золотой медалью, а в следующем году уехал в Париж, где благодаря рекомендации П. И. Чайковского занимался у скрипача и педагога Л. Ж. Массара. Находясь во Франции, давал сольные концерты, работал в оркестре Колонна и в оркестре Гранд-Опера. В 1891—1893 годах по совету Чайковского и его рекомендации работал концертмейстером Нью-Йоркского симфонического оркестра, в качестве солиста выступал в различных городах США. С 1893 года преподавал в Московской консерватории по классу скрипки, выступал с концертами (в частности, в 1894 году участвовал в премьере «Элегического трио» С. В. Рахманинова наряду с автором и А. А. Брандуковым). В 1901 году оставил преподавание в консерватории, после чего работал в Музыкально-драматическом училище МФО, служил концертмейстером в оркестре Большого театра, организовал свой квартет и квартетные собрания, продолжал концертную деятельность.

В 1919 году эмигрировал во Францию (с разрешения властей как французский подданный). Преподавал в Русской консерватории по классу скрипки и теоретическим предметам, работал редактором в Российском музыкальном издательстве С. А. Кусевицкого, внедрил гравировальную машину «Люкс» собственного изобретения, на которой печатали ноты различные издательства Парижа, продолжал сочинять музыку, в частности по заказу одного из монастырей взялся за обработку грегорианских напевов. В 1933 году работал над музыкой к балету «Икар», взяв за основу транскрипцию «Ритмических этюдов» Э. К. Конюса. В эмиграции продолжилась его дружба и переписка с Рахманиновым и Н. К. Метнером.

С 1938 года гостил у племянницы Ольги Александровны Хрептович-Бутенёвой в имении Щорсы (под городом Новогрудок, тогда Польша). После вступления частей Красной Армии в Западную Белоруссию был арестован, однако вскоре освобождён. Переехав в Москву, преподавал в Центральном заочном музыкально-педагогическом институте, много сочинял, особенно произведения для детей, в годы Великой Отечественной войны — песни для хора с оркестром. Стал членом Союза композиторов СССР. Умер 3 декабря 1942 года, навещая сестру Ольгу, жившую во Владимирской области.

Творчество

Автор концерта для скрипки с оркестром (1896), концерта для скрипки и струнного квартета (М., 1942), камерных произведений для скрипки, транскрипций произв. П. И. Чайковского, Ф. Шопена и др.

Концерт для скрипки с оркестром любил и исполнял Ф. Крейслер. В рецензии журнала «Musical America» говорилось: «Ф. Крейслер… с большим успехом исполнил концерт для скрипки с оркестром русского композитора Конюса… По-видимому, Крейслер обожает концерт Конюса и играет его с особенной любовью. Сочинение изобилует увлекательными мелодиями и требует от исполнителя блестящей техники».

По мнению критика Петра Поспелова, концерт для скрипки с оркестром представляет собой «одночастную поэму, полную чувств, оттенков, драматических предощущений XX века и роскошной скрипичной фактуры. Безусловно уступая Чайковскому и Брамсу, Концерт Конюса составляет хорошую компанию Концертам Глазунова и Сибелиуса — впрочем, технически он проще и, видимо, поэтому редко покидает резервацию студенческого репертуара». Несмотря на последнее утверждение, концерт по-прежнему исполняется профессиональными оркестрами.

Семья

Первая жена — Зоя Владимировна Воронина, дочь Веры Ивановны Фирсановой (в 1-м браке — Ворониной, во 2-м браке — Ганецкой) (1862—1934) — промышленницы, домовладелицы и меценатки;

сын Борис Юльевич Конюс (1904—1988) — математик;

жена Татьяна Сергеевна (1907—1961) — дочь С. В. Рахманинова, пианист, педагог, общественный деятель;

сын Сергей Юльевич Конюс — пианист, педагог (в 1922 году окончил Парижскую консерваторию, активно концертировал, преподавал фортепиано в Русской консерватории в Париже, с 1949 года жил в Марокко, где воспитал свыше 50 учеников, с 1953 года преподавал в Бостонской консерватории);

Вторая жена — Мария Александровна Ливен;

две дочери.

Литература

• Масловская Т. Юлий Конюс. Возвращение на родину // Тр. / Гос. центр. музей музыкальной культуры имени М. И. Глинки. Альманах. — М.: Композитор, 1999. — Вып. 1. — С. 229—237.
• Масловская Т. Ю. Ю. Э. Конюс // Московская консерватория. От истоков до наших дней. 1866—2006: Биографический энциклопедический словарь. — М., 2007. — С. 258—259.

Ссылки

[www.mosconsv.ru/ru/person.aspx?id=38185 Биография на сайте Московской консерватории]

Отрывок, характеризующий Конюс, Юлий Эдуардович

Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.